Черные дни Прозороков

...Их подводили к краю ямы по четверо. Гремел залп, и тела падали в черный провал. Конвейер смерти перестал работать лишь на закате...

6 декабря 1941 года село Прозороки, что в Витебской области, содрогнулось от ужасной трагедии. Тогда гитлеровцы расстреляли здесь более 380 местных евреев, большинство из которых были женщины и дети. Сегодня мы публикуем воспоминания об этом кровавом дне одного из свидетелей - Степана Болеславовича Плавинского, бывшего учителя истории, ныне пенсионера из деревни Латыголь Вилейского района.

На перекрестке дорог Полоцк - Глубокое и Дисна - Кубличи стоит большое село Прозороки. В конце прошлого века это было местечко из нескольких десятков крытых соломой хат. Недалече располагалась помещичья усадьба. В хатах жила дворовая челядь и евреи-оседельцы. Летом 1890 года все местечко сгорело.

Перед первой мировой войной Прозороки возродились. Были построены костел, церковь. Еврейская община возвела синагогу. С южной стороны местечка, возле усадьбы Игната Буйницкого - основателя первого в Беларуси профессионального театра, прошла железная дорога.

Прозороки бурно развивались в 30-е годы. Улицы были вымощены булыжником. Работали льнозавод, маслозавод, паровая мельница, два зернохранилища, почта, аптека, врачебный участок. Строились каменные жилые дома. А еще были здесь магазинчики, столовые, пекарни, разные мастерские. Еженедельные многолюдные базары несколько раз в год превращались в настоящие ярмарки. Таких местечек в Западной Белоруссии было много, и важную роль в их жизни играли евреи. Как люди предприимчивые, торговые и образованные.

В начале июля 1941 года Прозороки захватили немцы, и в истории местечка наступил самый жуткий период. Но был в этой истории один, самый черный, день, поделивший его жителей на живых и мертвых.

...Декабрь 1941 года для прозорокских школяров начался странными каникулами. Учителя велели готовить уроки самостоятельно, пояснив, что о начале занятий сообщат дополнительно. Помню, 5 декабря день выдался солнечный, с легким морозцем, и мне, десятилетнему пацаненку, не хотелось сидеть дома. Правда, на улице тоже особых развлечений не было - шла война, люди замкнулись в себе, жили настороженно, отчужденно. Но подростки все же собирались стайками по несколько человек и обычно шли к зданию гмины (управы), куда в середине дня доставлялась скудная почта. Здесь же суетились местные полицейские и заседал войт (старшина), некто Трайковский - зажиточный мужик с длинными усами и лысиной.

5 декабря в управе было несколько оживленнее, чем обычно. Люди собирались кучками, тихо шептались меж собой. Громко говорили только полицаи. Среди них выделялись люди без полицейских повязок на рукаве, но с карабинами. Говорок их отличался от местного - незнакомцы густо сыпали матерщиной. Это настораживало людей.

Вскоре к нам присоединился еще один местный пацан и сообщил новость - к школе никого не подпускают, по двору шастают немцы и вооруженные люди в гражданском. Мы решили все же подойти туда и посмотреть. Но лишь свернули с главной улицы, как дорогу преградил громила с карабином. Тогда мы направились к комендатуре, которая размещалась в бывших польских казармах, но шедшая навстречу женщина отсоветовала туда ходить. К вечеру по местечку гуляли зловещие слухи, мол, за лесом под надзором полицаев что-то роют дегтяревские мужики, а в школе полно немцев. Еще большую тревогу посеял в сердцах людей приказ закрыть в домах ставни, наглухо занавесить окна, с наступлением темноты разойтись по домам и ночью не выходить.

Утром взошло солнце, но подворья словно вымерли. В мои обязанности как самого меньшего в семье входило кормить корову. Дав животине сена, я все же решил узнать, что делается в местечке. Улица была пустынна. Меня окликнула жена соседа Павла Гаврильчика, помахала зазывно рукой и быстро подошла к забору. Ты только посмотри, малец, что делается, - она испуганно оглядывалась по сторонам. - Правее хутора, на горе, ближе к железной дороге, разгуливает полицай. А слева, дальше под Бортково, - второй... Я ходила за синагогу глянуть, что делается с другой стороны. Так там слева от старого кладбища тоже полицай, а ближе к болоту - еще один. Боже милостивый, что ж это будет? А еще утром два наших полицая заходили в еврейские дома и наказывали всем немедленно явиться в школу без вещей. Один меня заметил и приказал идти в дом и закрыться.

Пока мы так говорили, на улице появилась большая группа евреев. Шли они молча, опустив головы. Стало жутко, и я поспешил домой рассказать об увиденном. Мать и отец не проронили ни слова. Через некоторое время я вспомнил, что не напоил корову, и пошел в сарай. Дал корове воды и хотел уже возвращаться в дом, но услышал скрип снега под множеством ног. Через щель в стене хорошо просматривалась череда бредущих еврейских женщин и детей. Их конвоировали немцы. Когда скорбное шествие стало поворачивать на улицу, что вела к церкви, со стороны Марусинского леса ударил винтовочный залп. А еще через несколько секунд донесся полный отчаяния и ужаса крик. Слышны были отдельные слова, но я не понимал их - люди кричали на своем языке. Видимо, осознали, что жить им осталось недолго.

Тем временем на улице появилась еще одна колонна. И опять шли только женщины и дети. Мы тогда еще не знали, что мужчин и подростков, собравшихся в школе, выводили чистым полем в обход местечка под усиленным конвоем. Они легли в яму первыми.

Я смотрел через окно на идущих на смерть. Мне было мучительно страшно. Терзал вопрос: Что делать, если очередь дойдет до нас? Когда поведут на расстрел - будет уже поздно.

А возле леса гремели и гремели залпы. Казалось, что этот страшный день никогда не кончится. Время словно остановилось. На следующий день мы узнали, что две сестры, Роза и Рита Якерсон, были накануне где-то в гостях и пока еще живы. Под вечер от комендатуры их повели на расстрел. Это были известные на всю округу красавицы. Они шли, взявшись под руки, спокойно, тщательно скрывая страх. Сзади шел мужик с ломом и лопатой. Он-то позже и рассказал подробности убийства Розы и Риты

: Немцы курили, а полицай заставлял девушек раздеваться. Когда на них осталось только белье, он подвел их к месту, где яма была зарыта не полностью. Поставил на самом краю лицом к яме. Когда к ним подошли два немца с винтовками, они повернулись к ним. Фельдфебель и полицай орали, приказывали повернуться к яме, но девушки взялись за руки и остались неподвижными. Они смотрели солдатам в глаза. Две красивые девушки, босые, в одних коротких рубашках, с распущенными черными волосами и большими печальными глазами. Фельдфебель дал команду, и солдаты прицелились в них из карабинов. Перед залпом я невольно закрыл глаза, а открыл - девушки уже лежали в яме с изуродованными страшными лицами. Наверное, стреляли в них разрывными пулями. Я старался на них не смотреть. Немцы о чем-то спокойно разговаривали, а полицай собирал одежду и обувь убитых. Люди говорили, что за эту одежду он потом принес немцам самогонки и сала.

...Местные полицаи держали в тайне все, что касалось расстрела. На все вопросы односельчан отвечали, как заведенные: Был в оцеплении, ничего не видел. Но кое-какие подробности их участия в акции просачивались. Мой сосед тринадцатилетний Мулька Полячек рванул от ямы к лесу. По нему стреляли, но не попали, хотя и убегал он по чистому полю. В оцеплении оказался молодой резвый полицай, догнал его и притащил к яме... Тевка Шапиро - восемнадцати лет - сначала оказался более везучим. Ему удалось проскочить под выстрелами и скрыться. За ним вдогонку на санях поехали два полицая. Нагнали через 10 километров, привезли назад, когда яму уже закапывали. В этот день он был убит последним.

Кое-что из подробностей расстрела удалось узнать от мужиков-могильщиков, хотя гитлеровцы запретили им что-либо рассказывать под страхом смерти. Оказалось, колонны останавливали между кладбищем и лесом, где сейчас проходит новая шоссейная дорога Полоцк - Глубокое. Через лесок два автоматчика водили к яме по четыре человека. Но более подробный рассказ мне довелось услышать лишь в 1944 году от Франука Игнатовича на глухом хуторе Луги. Вот его рассказ

: С самого утра пришел староста и приказал, чтобы я с лопатой в два часа был на перекрестке. Собралось с десяток мужчин, и староста повел нас к лесу. По дороге встретились два незнакомых полицая. Один из них препроводил нас к месту расстрела. Сюда подводили людей по четыре человека. Они раздевались, снимали обувь и становились на край ямы, спиной к немецким солдатам. Следовала команда, и раздавался залп. У нас на глазах убивали женщин, детей и стариков. Палачи менялись после нескольких залпов. К яме подогнали очередную четверку - мать и троих детей. Они молча разделись, но когда полицай показал матери место у ямы, дети обхватили ее руками со всех сторон, вцепились в рубашку и прижались к ней. Полицаи, матерясь, стали их растаскивать. Но дети словно прикипели к материнскому телу. Тогда их стали избивать прикладами. Потом волоком потащили к яме. Немцы убили их, лежащих на снегу, выстрелами в головы. Мне стало плохо. Опершись на лопату, я думал об одном, как бы не упасть.

Когда расстреляли всех евреев, немец махнул нам рукой и показал на яму. К тому времени таких, как я, - с лопатами - пригнали полста человек. Мы сошлись вокруг ямы и стали закапывать убитых. Рук я не чувствовал, они были словно чужие и едва держали черенок лопаты. Полицаи подгоняли нас, орали, что мы плохо работаем, потом пошли грузить на сани одежду и обувь убитых. Немцы тем временем у кустов пили водку и курили. Когда стало совсем темно, нас отпустили. Всю яму мы так и не зарыли.

После этого я двое суток не мог уснуть. Болела голова. По ночам кошмары снятся до сих пор...

После расстрела всю одежду и обувь убитых евреев свалили в вестибюле школы. Местные и приезжие полицаи делили ее между собой. Немцы в это время пьянствовали в одной из классных комнат. Приезжих полицаев было значительно больше, и они старались забирать лучшие вещи. Разгорелся скандал. Неизвестно, чем бы это все закончилось, не выйди на шум пьяные немецкие автоматчики. Крики поутихли, и дележка прошла более-менее мирно.

Из всех прозорокских евреев избежать расстрела удалось лишь троим: Ходосу, Гофману и Юдке (фамилии не помню). Их неизвестно по какой причине отправили в гетто поселка Глубокое, где они пробыли до лета 1943 года. Когда партизаны заняли Докшицы, разгромили немецкий гарнизон в Крулевщизне и двинулись на Глубокое, в гетто вспыхнуло восстание и многим узникам удалось вырваться на свободу. Ходос, Гофман и Юдка ушли в партизаны и воевали до весны 1944 года. Первые двое погибли, а Юдка остался жив. Он единственный из всех евреев местечка пережил войну.

...Стояло жаркое лето 1944 года. Моя семья и еще несколько прозорокских семей хоронились от немцев на хуторе Луги. Я иногда подкрадывался к большаку, чтобы поглядеть на отступающих немцев. Они ехали к западу на машинах, телегах, шли пешком, некоторые бежали трусцой. Мне хотелось, чтобы русские их догнали и всех перебили. А еще я радовался, что немцам приходит конец. Где-то за лесом, в Прозороках, горели школа, казармы, зернохранилище, дома. Это было 29 июня 1944 года. А на рассвете 30 июня Прозороки заняли красноармейцы. Сначала их было очень мало, но через несколько часов по этой же дороге плотной колонной пошли наши танки...