Чернобыльская трагедия

…Добрые намерения были и на 1986 год. Весна радовала. Последняя декада апреля оказалась на редкость солнечной и теплой. На территории всей Беларуси в разгаре были весенние полевые работы, а некоторые хозяйства Брестской, Гродненской, Гомельской областей уже завершали их. Мне, в то время секретарю ЦК Компартии республики, курировавшему развитие агропромышленного комплекса, приходилось практически ежедневно выезжать в командировки, чтобы, как говорится, держать руку на пульсе работ, не допускать сбоев посевного конвейера. 25 апреля я на вертолете совершал облет полей юга Гомельщины. Вместе со мной в салоне находились руководители области и ряда районов. Кто-то из них предложил сделать небольшой крюк и полюбоваться с высоты птичьего полета красотой сооружений и прудов Чернобыльской атомной станции, которая находилась буквально на границе с Беларусью. Я согласился. Вид станции сверху был действительно красивый. Все мы были в восторге от увиденного, не предполагая, что буквально через несколько дней слово Чернобыль станет синонимом страшнейшей беды белорусского народа, будет вселять страх и ужас в сердца и души миллионов людей. На следующий день я на автомобиле из Гомеля перебрался на восток Могилевщины, в Кричевский район. Вечером вместе с первым секретарем обкома партии мы, выйдя из гостиницы, радовались южному ветру, который нес тепло… Новое утро выдалось необычайно солнечным и ласковым, небо было совершенно безоблачным. Ничего не зная о том, что случилось в эту ночь на Чернобыльской атомной станции, мы за день проехали область с востока на запад, и вечером я вернулся в Минск. В пути не раз останавливались, выходили из машины, смотрели всходы, беседовали с сельчанами, не замечая, что на всех нас уже садится невидимая смертельно опасная пыль. Поздно вечером 26 апреля (это была суббота) в республике начались какие-то непонятные перебои с подачей электроэнергии, хотя по ним вряд ли можно было судить о том, что в стране случилось что-то из ряда вон выходящее. Первому секретарю ЦК Компартии Белоруссии Николаю Слюнькову позвонил Председатель Совета Министров Михаил Ковалев и доложил о том, что обесточена часть южных районов Гомельской области. Николай Никитович тут же связался с нашими энергетиками, чтобы выяснить причину отключения, но те и сами не знали, почему Гомельщина осталась без света. Пока выясняли, подача электроэнергии была восстановлена, и временному сбою в энергосистеме не придали значения: подобное не раз случалось и ранее. Назавтра, в воскресенье, все тоже было спокойно, многие горожане, и я в том числе, выехали на дачные участки, весь день копались на грядках. В понедельник утром в кабинет к Н.Слюнькову зашел один из ведущих специалистов республики в области ядерных исследований (ныне академик) Василий Нестеренко и сообщил первому секретарю, что имеющиеся у атомщиков приборы зафиксировали над территорией Беларуси, в том числе и над Минском, повышенный радиоактивный фон, который доходит до сорока миллирентген в час. И хотя допустимая в то время безопасная норма была на десять миллирентген выше, сообщение Василия Борисовича не на шутку встревожило Николая Никитовича. Но объяснить причину отклонения стрелок приборов от нормальных показаний ученый не мог. Н.Слюньков тут же набрал по телефону первого секретаря ЦК Компартии Украины В.Щербицкого. — Владимир Васильевич, у тебя все спокойно? – поинтересовался он у соседа. — Какое уж тут спокойствие, Николай Никитович, — в сердцах бросил тот, — Чернобыль взорвался. Теперь Слюнькову все стало понятно: и неожиданное отключение электроэнергии, и непонятное повышение радиоактивного фона. Непонятным оставалось молчание Москвы. Впрочем, как говорил потом Николай Никитович, он рассудил, что, возможно, произошедшее в Чернобыле не столь серьезно и в Центре не считают необходимым ставить в известность об этом факте руководство нашей республики. Тем не менее Н.Слюньков, не ожидая распоряжений сверху, тут же дал команду М.Ковалеву создать оперативную бригаду из специалистов гражданской обороны, военных, врачей, ученых и немедленно на вертолете отправиться в районы, прилегающие к Чернобылю, для изучения ситуации на месте. Наконец пришло первое известие из Москвы. Секретарь ЦК КПСС Владимир Долгих сообщал, что 26 апреля в половине второго ночи на Чернобыльской АЭС перед постановкой четвертого энергоблока на ремонт произошел взрыв. В момент аварии, по словам В.Долгих, на энергоблоке находилось семнадцать человек. Один погиб, одного не нашли. Уровень радиации на девять часов 28 апреля в районе реактора составлял тысячу рентген в час, в городе Припяти – 230 миллирентген. Всех людей (более сорока тысяч человек), которые проживали в этом населенном пункте, пришлось эвакуировать. Сказал Владимир Иванович и о том, что радиоактивное облако распространилось в радиусе шестидесяти километров от эпицентра взрыва, а в верхних слоях атмосферы оно уже дошло до Вильнюса. Секретарь ЦК КПСС проинформировал о мерах по предотвращению новых выбросов: на основной кратер реактора с вертолетов бросают мешки с песком, свинцом, бором. Примерно в то же время мы узнали, что сразу после взрыва на станции была создана правительственная комиссия по расследованию его причин и принятию необходимых мер во главе с заместителем Председателя Совмина СССР Б.Щербиной. В ее состав вошли также ведущие специалисты и ученые в области энергетики, ответственные работники КГБ, МВД, прокуратуры Союза, Совета Министров Украинской ССР. В тот же день комиссия приступила к работе. Уже после, спустя некоторое время, станет известно, что причиной задержки информации о трагедии на Чернобыльской АЭС стало отсутствие единства в политбюро ЦК КПСС о том, как сообщить эту весть своему народу и мировому сообществу. Два дня в высшем руководстве страны не могли выработать четкую позицию по этому вопросу. Лишь после того, как министр иностранных дел А.Громыко сказал, что на столе президента США уже двое суток лежат сделанные спутником снимки поврежденного реактора, наконец было принято решение о передаче по каналам ТАСС короткого сообщения об аварии на ЧАЭС. Была, как думается, и еще одна причина некоторой задержки с информацией: не допустить паники среди населения, проживавшего в близлежащих к атомной станции районах. Последняя могла бы принести не меньше бед, чем сам взрыв. Здесь нужно было взвешивать и обдумывать каждое слово. Но это, повторяю, станет известно через некоторое время. В те же первые дни мы больше ничего не знали. Председатель Совмина республики доложил из Гомеля об итогах обследования, которое провела в причернобыльских районах нашей страны возглавляемая им бригада: специалистам удалось обнаружить отдельные загрязненные радионуклидами участки земли, радиоактивность на некоторых из них доходила до сорока миллирентген в час. — Что будем делать, Николай Никитович? – с тревогой спросил М.Ковалев. — Вот что, Михаил Васильевич. Ты возвращайся в Минск. Полечу туда сам, — ответил первый секретарь. Следующий день Н.Слюньков вместе с первым секретарем Гомельского обкома КПБ А.Камаем провели в предполагаемой зоне загрязнения, посетив Брагинский, Хойникский и некоторые другие регионы области. Возвратившись в Гомель, Н.Слюньков связался с Председателем Совета Министров СССР Н.Рыжковым. Проведение первомайских демонстраций в Брагине и Хойниках было отменено. После праздничного шествия в столице первый секретарь ЦК КПБ сразу же снова улетел на Гомельщину, в чернобыльскую зону. Там он пробыл и следующий день, а вечером опять позвонил Н.Рыжкову, который находился в Киеве. Телефонную трубку снял председатель правительственной комиссии Б.Щербина и сообщил, что Николай Иванович проводит экстренное совещание. Н.Слюньков обрисовал неутешительную ситуацию, которая сложилась на юге Гомельщины, и стал настаивать на немедленном отселении людей из зоны бедствия. Б.Щербина попросил подождать Н.Рыжкова. Чтобы не терять времени, первый секретарь ЦК КПБ дал указание немедленно вызвать в обком всех руководителей районов и некоторых хозяйств области. Было около десяти часов вечера 2 мая. Наконец появился Н.Рыжков. Н.Слюньков поставил его в известность о том, что руководство республики намерено начать эвакуацию населения из близлежащих к атомной станции районов. Николай Иванович не возражал. Совещание с участием местных властей закончилось около часа ночи третьего мая. На нем были определены не только населенные пункты, жители которых должны быть эвакуированы, но и города и поселки, которые должны были принять переселенцев. Отселение коснулось жителей трех районов Гомельщины (Брагинского, Хойникского и частично Наровлянского), проживающих в тридцатикилометровой зоне вокруг атомной станции. В четыре часа утра 3 мая в деревни, подлежащие эвакуации, был подан необходимый транспорт. Несмотря на значительные масштабы операции, переселение людей и вывоз скота прошли организованно и закончились в два ночи четвертого мая. Так же оперативно удалось решить и вопросы трудоустройства пострадавших, питания, денежного довольствия, обеспечения теплой одеждой и т.д. Уже потом, после отъезда Н.Слюнькова в Москву, появилось немало всякого рода домыслов, будто бы первый секретарь ЦК КПБ в первые после аварии дни отсиживался в кабинете, бездействовал, бросил людей на произвол судьбы. Думаю, по одному уже только графику передвижений Николая Никитовича можно судить о том, насколько напряженным и насыщенным был тогда его рабочий день. Кроме того, первому секретарю приходилось принимать решения по многим другим важным государственным вопросам. Беларусь стала не только первой республикой, приступившей к отселению своих граждан из опасной зоны. В те же дни по распоряжению ЦК КПБ началось и обследование уровня радиоактивного заражения в пятидесятикилометровом радиусе, оттуда в первую очередь вывозились беременные женщины, дети, нетрудоспособное население. У наших соседей эти работы были проведены значительно позже. Сразу после получения сообщения об аварии почти все ответственные работники ЦК КПБ разъехались по регионам Гомельской и Могилевской областей, которые, предположительно, могли пострадать от взрыва. Мне пришлось вылететь в Наровлянский и соседние с ним районы. «Штаб» расположился в местной гостинице, а на места мы добирались на автомобилях. Скажу честно: большинство из нас в то время не представляли себе в полной мере всей опасности вышедшего из-под контроля «мирного атома». Не было практического опыта и соответствующих приборов, способных определить уровень радиоактивного загрязнения местности. Помню, я даже искупался в Припяти. Впрочем, в те дни многим из нас было не до таких мелочей. Руководство республики поддерживало постоянную связь с правительственной комиссией и на основе ее выводов и рекомендаций строило свою деятельность. Дни и ночи слились воедино. Почти ежедневно проходили заседания бюро ЦК КПБ. К обсуждению выносимых на рассмотрение вопросов и выработке принимаемых по ним мер привлекались руководители и ответственные работники гражданской обороны, Министерства здравоохранения, Белорусского военного округа, министерств транспорта, торговли, Госкомитета по гидрологии и метеорологии, ветеринарной службы. Из Москвы по-прежнему шли тревожные сообщения. Ситуацию еще более усугубляло то, что у ученых страны в то время не было единого мнения о дальнейшем развитии событий на атомной станции. Одни из них считали, что тепловыделение на реакторе постепенно ослабнет, температура и радиоактивность понизятся, что позволит со временем приступить к захоронению четвертого энергоблока, то есть к его бетонированию. По их расчетам, эта операция должна была занять несколько месяцев. Вторая гипотеза звучала более устрашающе. Бывший в то время президентом Академии наук СССР А.Александров, академик Легасов и другие их коллеги не исключали вероятности еще одного, более мощного, даже атомного, взрыва. Они сомневались в том, что пожар на реакторе удастся потушить, и тогда металлические элементы его конструкции, не выдержав высокой температуры, расплавятся, а вся эта громадина окажется в охлаждающем бассейне, находящемся ниже самого реактора. В результате мгновенного образования огромного количества пара произойдет взрыв, который разрушит окончательно четвертый и частично третий энергоблоки станции. Для нашей республики он бы имел катастрофические последствия. Теперь в это даже трудно поверить, но в то время мы на заседаниях бюро ЦК КПБ на полном серьезе обсуждали вопросы, просчитывали количество транспорта, других средств, необходимых для эвакуации людей в радиусе до 250 километров от станции, насколько помнится, вплоть до Бобруйска, а затем и населения всей нашей республики. Это было только то расстояние, которое должна была пройти ударная волна взрыва, глубина радиоактивного загрязнения и его степень при новом взрыве в расчет уже не брались. С 4 мая всю работу по медицинскому обслуживанию населения в чернобыльской зоне взяли на себя медики Министерства обороны. В системе Минздрава нашей республики под руководством министра здравоохранения Николая Савченко была создана оперативная группа, в обязанности которой вменялось решение всех вопросов, связанных с госпитализацией и лечением пострадавших, обеспечением загрязненных регионов в необходимых количествах медицинским инструментом и медикаментами. Примерно тогда же начались работы по дезактивации местности. С этой целью в загрязненные районы были введены химические войска, формирования гражданской обороны с соответствующей техникой. Картина на южных дорогах нашей республики в те дни напомнила мне то, что я видел в военные годы. И только более мощная и современная техника говорила о том, что теперь уже новое время. Одновременно принимались меры по доставке на загрязненные территории необходимого количества дозиметрической аппаратуры. Все приборы, позволяющие определить уровень радиации, которые имелись в то время в нашей Академии наук, воинских частях, в срочном порядке отправлялись в южные и юго-восточные районы Беларуси. И все же, признаю, надежной, точной аппаратуры тогда явно недоставало. Помощь пришла оттуда, откуда ее не ждали, — от коров. Не успели мы еще завершить первый этап переселения пострадавших, как поступили сигналы об обнаружении в коровьем молоке, доставленном из некоторых районов Гомельщины, Могилевщины, Брестчины, а позже Минщины и даже Гродненщины, цезия. Так, первым индикатором радиоактивной опасности стали дойные коровы. Анализы молока, которые делались ежедневно, позволяли определять наиболее загрязненные участки территории, куда затем для более точных замеров направлялись специалисты с соответствующей аппаратурой. В то время ходило много слухов и домыслов о якобы промышленной переработке радиоактивного молока в пищевые продукты. Назывались даже конкретные предприятия-производители. В частности, Рогачевский молочно-консервный комбинат, на котором выпускалась популярная тогда среди населения сгущенка. (Окончание следует)