Продолжаем наш проект — о том, что скрыто за судебными решениями. Мы рассказываем о людях, которые совершили ошибку и вынуждены за нее отвечать — перед законом и перед совестью. В каждом материале цикла один человек, одна судьба, одно преступление. Как урок, как исповедь и предостережение.
Cегодня мы отступаем от канонов. Глава седьмая — исключение. Она о тех, кто оказался внутри периметра по собственной воле.
Часть первая. Аппаратчик
Трое стоят на коричневой плитке, плотно прислонившись к стене. Их головы согнуты, а ладони повернуты к свету. На одном синяя куртка и потертые джинсы. Двое других одеты в спортивные костюмы и вязаные шапки. Между ними пакет без ручек с эмблемой БМВ. Я всматриваюсь в их поникшие спины. Мне сказали, что это «новобранцы».
В следственном корпусе гродненской тюрьмы № 1 идет плановая процедура. Человек в пятнистой форме, с рацией на боку методично и деловито обыскивает подследственных, будто чинит кофейный автомат или ремонтирует «жигуль». В СИЗО эта троица заселилась только вчера — а человек в форме ходит по мощенному плиткой полу изолятора больше 20 лет.
Его зовут Александр Легошин. Он старший контролер режимного отдела. Профиль старшего прапорщика можно чеканить на монетах, если бы в уголовно–исполнительной системе их выпускали. Один день мы ходили за контролером хвостом, стали его рацией, чтобы узнать немного о службе и чуть–чуть — о грани между добром и злом. О том, что такое заключение и как остаться человеком, когда вокруг нелюди, узнать мы тоже были не против.
Смена Легошина началась в 8.30 утра. Контролер ждал нас в караулке, сидя на диване, покручивая в руках железные ключи от проходных дверей. Он далеко не главный на планете «тюрьма», но он многое знает о ней.
Звенят ключи, Легошин начинает рассказ.
— Мне 47 лет, в тюрьме я с августа 1990 года. То есть пробыл здесь почти половину жизни.
До того как попасть на службу в гродненский «централ», Легошин окончил ГПТУ, получил специальность «Слесарь второго разряда», работал в производственном объединении «Азот» и два года служил во внутренних войсках.
— На «Азоте» я был аппаратчиком гидрирования, занимался насосными установками и компрессорами, контролировал технологический процесс. На работу ездил мимо тюрьмы. Мне хотелось посмотреть, что скрывается за ее массивными стенами, что это за «аппарат». Когда выработал вредный стаж, решил рискнуть.
Еще не случилось ГКЧП, но уже объявила о независимости Литва. Большая страна разрушалась, как гигантский паззл. Парадокс, но именно стены «крытой» — так называют это учреждение заключенные — казались в то время многим гражданским прочными и несокрушимыми перед кризисом.
На своем веку «крытая» видела всякие потрясения. Построить в губернском городке Гродно тюремный замок повелел Александр I. Возвели учреждение на территории бывшего сада иезуитского коллегиума, торжественно открыли в 1820 году. История даже сохранила фамилию первого здешнего «профессионального» надзирателя — некоего Миронтовича. В конце ХIХ века гродненская тюрьма являлась одной из крупнейших в Северо–Западном крае и слыла суровой.
В ХХ веке, в польский период, учреждение переформатировали в следственно–карательное, во время нацистской оккупации здесь проходили массовые казни мирных граждан. После освобождения Белоруссии камеры заняли полицаи, дезертиры и мародеры. К моменту, когда тут оказался 27–летний аппаратчик Легошин, тюрьма № 1 носила статус всесоюзной и включала в себя следственный и тюремный корпуса.
— Каждая республика была представлена своими «авторитетами», а в тюрьме существовало несколько группировок, которые между собой конфликтовали, — вспоминает контролер. — Это были матерые уголовники, элита преступного мира. Поначалу атмосфера казалась мне дикой. Но человек привыкает ко всему. Перестройку, как и последующие перемены, тюрьма встретила спокойно, если не считать массовой голодовки, когда из Минска даже приезжал «Алмаз». А так правовой вакуум, отсутствие нормативных документов сгладили строгими требованиями к распорядку дня.
Распорядок для Легошина — понятие ключевое. Мы нарушили его уже на 20 минут, и это проблема. Основная задача контролера сегодня — вывод подследственных из СИЗО на санобработку. Проще говоря, нам пора в баню.
Часть вторая. Помывка
Контролер открывает массивную дверь, трое подследственных выстраиваются в цепочку и медленно тянутся вперед, держа руки за спиной. Они идут робко, как цыплята, потому что еще не отошли от первого шока неволи.
Наша процессия выплывает на улицу, с неба сыплется мокрый снег. Небольшой дворик возле бани огорожен сеткой. Корпус
СИЗО возвышается над головой каменным истуканом. Изолятор недобро щурится своими полуслепыми окнами–глазницами. На них специальные решетки–«реснички», не позволяющие сидельцам увидеть ни дворика, ни бани, ни даже куска серого неба, — перед ними лишь пятно тусклого света.
В помывочной две бетонные лавки и душ с горячей водой. На баню у подследственных 15 минут. Вода освежит их мысли, но вряд ли очистит души. Легошин закрывает дверь, периодически заглядывает в глазок. Мы стоим на улице и слышим, как звенят его ключи.
— Перед выводом из камеры проводим личный досмотр. Ищем в первую очередь крупные предметы — чтобы не пронесли под одеждой элемент арматуры или решетки, — буднично рассказывает о тысячекратно повторенной процедуре контролер. — После того как завершится санобработка, обыскивать их не буду — достаточно осмотреть помывочную. Дальше подследственных распределят по постоянным камерам. Я же поведу в баню новую группу.
Один из троих, которые сейчас намыливают себе шеи, уже сидел. Легошин определил это потому, как бойко гражданин принял положение для обыска. Да и «перстень» на пальце говорит о многом.
— Символика татуировок сейчас практически забыта. Когда я начинал, все было четко: «купола» обозначали количество сроков, «оскал тигра» — значит, осужденный не в ладу с администрацией, «звезды» на коленях — никогда не «прогнется», «перстни» на пальцах расшифровывали преступление, за которое человек осужден. Если за убийство, на шее вдобавок выводили слово «киллер». Некоторые, особенно молодежь, и сейчас «бьют масти», но не представляют, что они означают. Не знаю даже, хорошо ли это. Юнцы, живущие без законов, пускай и воровских, непредсказуемы. Ни мать родная, ни Бог, ни царь им не указ.
15 минут прошло — пора сворачивать банные процедуры. Возвращаемся в корпус СИЗО. Контролеру не важно, в каких преступлениях подозревают этих людей. Они для него — серая масса без лиц и фамилий. Я думаю о том, что если бы ненароком оказался в строю четвертым, то и на мою спину он смотрел бы точно так же. Равнодушно.
Пока Легошин переговаривается с кем–то по рации, есть возможность осмотреться. Три яруса следственного корпуса разделены прочной железной сеткой. На каждый ведет узкая лестница. Здесь светло и просторно. Перила и ограждения оформлены в едином стиле. На каждом элементе декоративная ромашка...
Но вот всех вновь прибывших помыли. Куда дальше? Контролеры режимного отдела могут быть задействованы в любых мероприятиях, которые проводят в следственном и тюремном корпусах. Сейчас на повестке дня внеплановый обыск. По оперативной информации, у подследственного из камеры на третьем этаже могут храниться запрещенные предметы. Что конкретно, мне не сообщают.
Легошин с коллегой входят внутрь. В узкой келье на 4 спальных места душно. Контролеры проверяют матрас, подушку, обувь, простукивают стены. Парень в кофте с капюшоном, здешний квартирант, ведет себя спокойно. У него ВИЧ. А в камере «чисто».
Часть третья. «Авторитеты»
В СИЗО делать больше нечего. Снова на воздух, под аккомпанемент звенящих железных ключей, через внутренний дворик, мимо осужденных из хозотряда, марширующих с ведрами и лопатами, мимо овчарки, задумчиво глядящей на непривычных здесь гражданских людей... Мы идем в корпус тюрьмы.
На территории реконструкция. В ходу краски свежих бело–голубых тонов, которыми фигурно размалевывают фасады. Исправительные учреждения сейчас пытаются адаптировать к жизни. Не косметические ли это изменения, не лак, который накладывают на сонм проблем? Хочется верить, что нет.
Как и в прежние времена, в тюрьму из колоний переводят тех, с кем там не справляются. Это злостные нарушители режима, «отказники», не желающие работать и дурно влияющие на других осужденных. Есть в «крытой» и «тэзэшники» — лица, приговоренные судом к тюремному заключению за особо тяжкие преступления. Как правило, убийцы. Они получают по 25 лет, первые 5 из которых надо провести на ТЗ.
«Склонен к побегу», «склонен к захвату заложников и нападению на администрацию», «склонен к суициду»... С подобными зловещими ярлыками здесь ходит добрая половина осужденных, а 9 из них стоят на спецучете по особой графе — как лидеры преступной среды.
Так называемых «авторитетов» в стране осталось немного: 21 человек. Их знают поименно, они опасны тем, что пользуются в криминальной сфере определенной популярностью и способны повести за собой. Это не воры в законе, которых у нас изжили, но тоже народ специфический.
В тюрьме № 1 «авторитетов» содержат на общих основаниях, однако ведут за ними усиленное наблюдение и, когда необходимо, изолируют. Некоторые уже перевоспитались — подписали «обязательства», начали сотрудничать с администрацией, даже приступили к работам. Статьи у них, как правило, не «убийственные» — связаны с хищениями в крупных размерах, наркотиками. На свободе параллельно крутится бизнес, ждут жены. «Авторитетам» тоже есть что терять.
«Список 21», как считают многие, будет неуклонно сокращаться. Правда, на этот счет есть и другое мнение: буфер между зэками и администрацией должен сохраниться, чтобы на массу осужденных можно было влиять. Ведь далеко не всегда жулики готовы слушать тюремное руководство напрямую, без посредника–проводника.
Старший контролер Легошин от этой «политики» далек. В тюремном корпусе он предлагает мне заглянуть в глазок одной из камер. На столе электрический чайник, рядом телевизор, на койках сидят лысые мужики — все рецидивисты — и смотрят на экране сериал про дона Хуана. Сейчас личное время, а значит, дон Хуан разрешен. Строгий запрет касается лишь одного — до отбоя нельзя спать.
— У осужденных сейчас больше свободы. Взять хотя бы наручные часы — когда–то их носить было нельзя, а теперь — пожалуйста. Кипятильники, малогабаритные телевизоры, одноразовые бритвенные станки тоже разрешены. Несмотря на это, запрещенных предметов меньше находить не стали. Зэк, как хороший хозяин, подбирает все, что лежит без спроса, — на всякий случай. Не говорю о банальных вещах вроде самодельной колоды карт — их как делали, так и будут делать. Но часто от качества обыска зависит твоя собственная безопасность.
Убить, покалечить можно и простой булавкой, и рядовым совком для мусора, который есть в каждой камере. Были случаи, когда осужденные, специально подозвав контролера, наносили удар через глазок ручкой от этого самого совка.
Небольшие предметы прячут в швах на одежде. Из кипятильников изготавливают хитроумные приспособления и ковыряют ими стены, делая тайники, которые потом замазывают хлебом и покрывают побелкой. Все эти приемы известны.
— Панического страха за свою жизнь у меня не было, да и нет. Но не боится только дурак — спину осужденному я не подставлю никогда.
Чем больше камера, тем сложнее следить за ее жизнью. Тем напряженнее микроклимат. Это знают постовые контролеры. Их служба монотонна и утомительна, как дорожный трафик в часы пик. Да и подсматривать за кем бы то ни было — неприятно. Осужденные видят, как тень маячит у двери. Их коллективная агрессия материализуется и давит, поражая непривыкших к этому вернее пули.
Часть четвертая. ШИЗО
Пес–великан на длинном поводке. Искаженная оптикой глазка физиономия и истерический хохот. Дно этой тюремной пропасти — штрафной изолятор, куда мы наконец пришли. В одиночках в течение 10 суток отбывают наказание те, кто допустил грубые нарушения режима. Это может быть сон в неположенное время, несоблюдение формы одежды, неповиновение администрации. ШИЗО в тюрьме № 1 не пустует никогда. Здесь мне рассказали несколько историй...
Жили–были два товарища. Сидели–освобождались, так несколько раз. В очередной вольный период навестили третьего своего приятеля. Жестоко убили, до этого изнасиловали его сестру.
Или такой персонаж: парень освободился из колонии, пришел в бар, выпил, заметил за соседним столиком красивую девушку. А она была с молодым человеком. Негодяй начал к девушке приставать, получил замечание, нанес молодому человеку 50 ножевых ранений. К «мяснику», пока он орудовал клинком, никто подойти не рискнул.
Засветилась тут и «интересная» личность, из «авторитетов», которая вместе с подельниками наводила шороху на наших дорогах. Бандиты останавливали машины, связывали водителей, угоняли авто, резали и убивали.
И мало кто знает, что под Новый год все эти люди пекли для тюремного конкурса торты и мастерили из папиросной бумаги елочки и снежинки... А многие из них регулярно ходили в библиотеку.
— Был недавно случай: в Гродно два недоросля вырезали всю семью, подожгли квартиру, взяли в заложники ребенка. За это их приговорили к высшей мере. Вы, должно быть, читали в газетах, — звенит ключами Александр Легошин. — Они сидели у нас в СИЗО, мне приходилось водить их на санобработку. Так как подследственные стояли на профучете как склонные к побегу, при конвоировании мы использовали наручники. Но вот что я вам скажу: с виду это обычные люди. Сзади у них не торчали хвосты с кисточками, и копытами по плитке они не цокали. В общей массе подследственных ничем не выделялись.
Я не сразу понял, к чему он мне это говорит. Не для того ведь, чтобы извергов пожалел. Потом Легошин объяснил:
— Мы не имеем права судить. Мы просто исполняем наказания и следим за порядком. Да и если бы я делил осужденных по статьям, подробно узнавал о преступлениях, то сошел бы с ума.
— Но ведь знаете, все равно! Когда заходите в камеру, а там убийцы и насильники в «мастях», у которых на рожах ничего человеческого, неужели вам все равно?
— Лица. У них лица. А я не склонен считать уголовника падшим человеком, только потому, что он уголовник. Я просто выполняю свои обязанности и получаю за это жалованье. Вот как человек, который пришел на фабрику. Ему надо пошить определенное число фуфаек, и он шьет. И мне надо.
Этот наивный разговор я затеял неспроста. Хотел вытянуть Легошина на откровение про формальную сторону вопроса и моральное насилие над собой, про периметр «духовный». Куда там... Опытный контролер меня раскусил и лишь пожал плечами: до абстрактной философии ему дела нет. Он — практик. Глыба.
— Сама система, разумеется, накладывает отпечаток. Особенно на молодых сотрудников, — начальник тюрьмы № 1 Александр Олиев когда–то работал психологом. — После общения со спецконтингентом так или иначе происходят личностные изменения. Люди несут службу на изолированных постах, в постоянном напряжении, на фоне негативных эмоций. Надо иметь мужество и смелость, чтобы прийти в тюрьму. Всем деструктивным процессам стараемся противостоять, проводим определенную индивидуальную работу.
О том, как влияет на человека «зона», написано достаточно. Еще 10 — 15 лет назад многие в колониях «чифирили», а вновь назначенным контролерам устраивали своеобразное крещение, предлагая выпить крепкого «чаю». Блатной жаргон, который тюрьма, будто ультраволновый передатчик, распространяет по миру, среди сотрудников системы тоже прижился быстро. Сейчас эти пороки, сказали мне, побеждены.
Часть пятая. Прогулка
Центр Гродно. Советская площадь. Неуклюжий силуэт ДК текстильщиков, гармония Фарного костела... По узким городским улочкам бредут прохожие. В нескольких метрах от них, на расстоянии тюремной стены, клетки прогулочных дворов. Эта грань, которая отделяет тюрьму от города, свободу от неволи, кажется мне весьма тонкой.
Контролеры наблюдают за осужденными сверху, со специальной площадки — потолок в двориках накрыт сеткой. Кто–то из зэков ходит быстро, покрывая расстояние от стенки до стенки за несколько секунд. Кто–то стоит на месте и неторопливо курит.
Глядя под ноги, я хотел увидеть матерых убийц, но передо мной мелькали молодые, какие–то совсем одинаковые лица. Они не вызывали ужаса и презрения, хотя кто–то пытался строить гримасы и улюлюкать, заметив чужаков. Мне показалось, что я смотрю в кривое зеркало.
— Преступность молодеет, — прокомментировал Легошин. — Я же вам говорил.
Так кто эти люди с сигаретами, с любопытством смотрящие вверх? Могу ли я их судить? Чем они отличаются от тех, кто только что прошел вдоль тюремной стены по ту ее сторону? Почему вот уже почти на 200 лет «крытая» прочно задержалась в историческом центре Гродно? Тюрьму из города собирались выносить несколько раз. Но так и не изыскали на это средств.
...Смена контролера режимного отдела завершится ближе к шести. Мой собеседник переоденется в «гражданку», выйдет за проходную, возьмет мобильный телефон и позвонит жене, чтобы сказать, что у него все в порядке. Супруга работает на «Азоте», в этом году они будут отмечать серебряную свадьбу.
У контролера двое детей — оба получают высшее образование. Сын как–то приходил в тюрьму на экскурсию. «Хреново тебе тут, папа», — сказал после отцу. Сына своего по контролерской линии Легошин не направил.
— Выходные и праздники я провожу в семье. В свободное время хожу в спортзал — отвлекает. Дома мы не говорим о тюрьме. Тюрьму я снимаю с себя вместе с формой.
Контракт Легошина заканчивается в 2013 году. После этого он будет отдыхать. И морально, и физически. Ведь каждый его рабочий день — это напряжение и борьба с периметром.
Недавно тюрьму № 1 признали лучшей в стране — конкурс проводили в ДИН МВД. Но когда контролер поворачивал свои ключи, чтобы открыть перед нами последнюю выходную дверь перед свободой, мы ускорили шаг. Одуряющая своей монотонностью звуковая палитра с визгом засовов, лязгом решеток, скрипом дверей и лаем собак, характерная даже для самой лучшей тюрьмы, осталась позади. И нам сразу стало легче.
А контролер снова вернулся внутрь периметра. Санитар ли он, «винтик» в системе или просто солдат внутренней службы — вся эта метафизика меня больше не интересовала. Перед нашим уходом Легошину передали по рации: очередная партия бандитов готова идти в душ. И старший прапорщик, звеня ключами, повел их на помывку.
