— Юозас Станиславович, в одном из своих прошлых интервью вы рассказывали, как в сцене с тюбиком зубной пасты для «Гибели империи» Владимира Хотиненко использовали личный опыт, в давние годы пытаясь провезти в таком тюбике 20 долларов через советскую границу. И в то же время (если судить по вашим парижским фотовпечатлениям) между съемками советский актер мог беспрепятственно гулять по чужому городу, где ему вздумается.
— Вас интересует, ходил ли за мной специальный человек? Конечно, за каждым ходили. Но я не оглядывался, бродил, где мне нравилось, снимая там, где видел настоящую экзистенцию. Ее сложно было найти у Эйфелевой башни и даже возле Нотр–Дам де Пари, который вопреки моим романтическим ожиданиям оказался стоящим не среди трущоб, а на площади... Видите ли, у меня с детства есть привычка внимательно смотреть себе под ноги. Мой дед часто повторял мне: «Внучек, если заметишь на дороге камень, отпихни его, чтобы другому не мешал». С давних пор я люблю обращать внимание на мелочи.
Но сейчас мой Париж остался только на старых фотографиях. Это уже совершенно другой город, который я с легкостью променяю на Лондон, Рим, Флоренцию. Именно поэтому я так и не отвез в Париж свою супругу — увы, это не то место, где сегодня хотелось бы побывать с ней вдвоем.
— Со своей женой вы прожили почти полвека. Она у вас, бесспорно, женщина редкая, умная, известный химик, изобретатель, но для советских зрительниц вы были многолетним секс–символом...
— Знаете, тут нет никаких правил, рецептов. Однако надежность, доверие — не пустые понятия. Вечное для меня — это не только высокое искусство, проверенное временем.
— Вы по–прежнему снимаете на пленку?
— У редкого профессионального фотографа столько старой техники. Красный фонарь для проявки фотографий у вас также имеется?
— Уже нет, пока я служил в Москве, сын все выбросил. В Вильнюсе у меня была мастерская, но на дипломатическую службу я уезжал на три года, а задержался на 14. Понятно, что столько лет оставаться пустой мастерская не может. Сейчас там работает жена Мартинаса, она сценограф. Сын руководит Национальным драмтеатром. А я все больше фотографирую.
— И где проявляете свои пленки?
— В Вильнюсе есть одна хорошая лаборатория, отношу туда. Хотя если изображение не в фокусе, они не печатают, а у меня там часто самое интересное.
— Очевидно, вы не сторонник фотошопа.
— Что вы, я натурал.
— Есть шанс, что когда–нибудь привезете в Беларусь не только свои фото, а и живопись?
— Сложно сказать. Для живописи важна полная самоотдача, в ней нужно жить. Когда я работал атташе по культуре Литвы в Москве, служебные обязанности отнимали почти все мое время. А теперь возраст диктует свои условия. Иногда я еще пытаюсь что–то писать, но стоять на ногах так долго, как раньше, уже не могу. Если кто–то будет говорить красивые слова о старости, хвалиться, что не чувствует своих лет, не верьте. Голова работает — уже хорошо.
— Кстати, у вас в Фейсбуке много атмосферных интерьеров старого деревенского дома. Ваша дача?
— Сына. Иногда я приезжаю к нему в гости. У меня такого дома нет. Я человек абсолютно городской, хоть и появился на свет в деревне. И комфортнее всего чувствую себя в Вильнюсе, где в кафе недалеко от моего дома варят самый лучший кофе.
— Когда–то вас очень хотел снять в своем фильме Микеланджело Антониони, но на съемки в Италию советского актера не отпустили — спустя годы об этом рассказали не вы, а сам Антониони. Адресую вам вопрос из соцсетей: не поступало ли такого предложения еще и от Ингмара Бергмана? Своими фотографиями вы говорите с ним точно на одном языке.
— У Бергмана были свои актеры. Но похожая история вышла с классиком венгерского кино Миклошем Янчо. Сниматься в Болгарии мне разрешили, там все было прогнозируемо. А к революционеру Янчо не пустили.
— Вас и сейчас активно зовут сниматься.
— Сейчас это скучно. Ну что мне могут предложить? Роль старого банкира или профессора, который позже сыграет в ящик. Снимался зимой в Киеве, играл ученого, которого подстрелили, и тот выпал из вертолета. Много ли дают мне такие роли? Да и не стоит, пожалуй, старому человеку лезть на экран.
|
|
— Сейчас уже вряд ли. Потому что такого процесса, как раньше, на съемках больше нет. Теперь это бизнес. Время — деньги, всем надо быстро. Не успел выучить текст — напишут его для тебя на стене. А как ввернуть в сюжет настроение, уже никого не занимает. А когда–то было время и на это. Кино делали люди профессионально высокообразованные, и делали по любви. Сегодня — все только ради денег. А чтобы зритель захотел платить, сложными вещами его лучше не загружать.
— Значит, оставите себе театр?
— Я не театральный человек, не умею играть на сцене. Новых спектаклей точно не будет. Планирую только сняться у одного литовского режиссера, который мне нравится как человек. И еще у одного — он делает картину специально для меня. На этом, пожалуй, все. Останусь любопытным наблюдателем.
— С фотоаппаратом?
— Конечно, пока смогу его поднимать.
