После капитального ремонта дома № 81 по минской улице Одоевского, в котором провел свои последние годы народный артист Павел Кормунин, мемориальная доска в его честь так и не вернулась на место. Исчезла. 300 килограммов бронзы не удалось найти даже с помощью местной администрации и телевизионщиков. И вот уже в ближайшие дни состоится торжественное открытие нового мемориального знака актеру, создавшему самый узнаваемый образ белоруса не только в национальном театре, но и в советском кино. Образ человека добросердечного, но отнюдь не простодушного, упрямого трудяги, запасливого хозяина и где–то поэта. По сей день в наших селах встречаются такие, и нередко. А ведь белорусом Кормунин не был даже отчасти.«Моя жизнь началась в 45 лет», — говорил он о себе. По сути, Кормунин и прожил две жизни. Первый акт этой пьесы был тяжелым и мучительным, над вторым драматург–судьба также постарался: ни зрители, ни участники действия не скучали. Но все, что случилось с ним до переезда в Минск, Павел Васильевич вспоминать не любил. Ни детство, отличавшееся от юных лет большинства казанских мальчишек из пролетарских семей разве что бесконечными стычками с суровым отцом, считавшим блажью стремление сына учиться музыке. Ни войну, хотя дошел до Берлина и даже расписался на рейхстаге. Собственно, только этот факт и был известен журналистам, да и то не от самого Кормунина. Все, что случилось после, было совсем уж личным и болезненным... Может, и не стоило бы ворошить прошлое, но это прошлое многое объясняет. И то, почему Павел Кормунин пришел в белорусский театр, не зная ни слова по–белорусски. И то, почему отказался от роли короля Лира, хотя мечтал о ней всю жизнь.
«Моя жизнь началась в 45 лет, — откровенничал Павел Васильевич, — у меня наконец появилась семья».В многочисленных текстах, посвященных его юбилеям, снова и снова пересказывалась история, как Андрей Макаенок увидел Кормунина на сцене Казанского драмтеатра и решил, что лучшего Лявона для экранизации его пьесы «Лявониха на орбите» не найти. Как хлопотал за него перед руководством Купаловского театра, обещая, что свои новые пьесы будет писать специально для Кормунина. Как выбивал ему квартиру в Минске — еще один козырь для переезда. Но отнюдь не Макаенок оказался причиной, что народным артистом Павел Кормунин стал в Беларуси.
Еще до Минска славы у него было столько, что впору делиться. И не только славы — его 20 щегольских костюмов после войны равнялись целому состоянию. Уходя, его первая жена захватила и эти костюмы, объяснив в прощальной записке, что заслуживает лучшей доли, чем бессрочный уход за инвалидом — накануне Павел Кормунин перенес операцию, после которой жил фактически с одним легким: война оставила ему не только боевые награды, но и туберкулез, подхваченный в окопах... Ну да, почти четыре десятка лет на белорусской сцене Кормунин играл с одним легким, пел, плясал, снимался в кино, создав на экране 200 с лишним памятных образов. И тогда, после операции, вышел к своей публике очень скоро — точно был семижильный, как позже заметит его дочь. Главных ролей хватало, поклонники срывали голос от криков «Браво!», а подмостки были не рядовые, знаменитые — Казанский Большой драмтеатр имени Качалова, в котором на поклон к зрителям выходили обладатели не одного десятка знаковых театральных фамилий. Однако, уехав сниматься на «Беларусьфильм», в Казань Кормунин уже не вернулся. Там на киностудии он встретил любовь, рядом с которой амбициям не было места. Она же была влюблена в белорусский театр. Значит, другого пути у Павла Кормунина не оставалось — только на белорусскую сцену.
Освоить никогда прежде не слышанный белорусский язык оказалось гораздо легче, чем переписать набело сценарий личной жизни. К моменту переезда в Минск Кормунин был несвободен — второй женой стала та самая медсестра, которая ухаживала за ним после операции, его давняя поклонница. Павел Васильевич был ей очень благодарен, но сама по себе благодарность не самый прочный фундамент для семьи. Даже для такого деликатного человека, как Павел Кормунин.
Партбилет
Актер Павел Кормунин в роли дяди Вани. 1966 год
— Когда мама узнала, что он тайно помогает своему сыну от прошлого брака, сильно удивилась, — вспоминает дочь Людмила Кормунина. — Ей и в голову не приходило вычеркивать из его жизни все, что было до нее, а он, оказывается, опасался ее ранить... Павел Васильевич остался таким до конца: старался никому не причинять неудобств, даже роли учил, закрывшись в ванной, чтобы не мешать семье. И в конце жизни пожаловался нам на боль в животе, когда эту боль было невозможно терпеть. Когда врачи уже ничем не могли помочь. Но мама успела прийти к нему в больницу. Дождался. Попрощался — и умер...
Однако порой этот мягкий, добрый человек становился непреклонным. За любовь к маме Павел Васильевич заплатил партбилетом — когда «товарищи по партии», публично осудив его «аморальное» поведение, пригрозили исключением из своих рядов, без лишних разговоров положил партбилет на стол.
Тепло
Не поверите, но до сих пор кое–где я могу о себе услышать: «Дочь той, что разбила семью». А ведь мама этих отношений долго избегала, однако Павел Васильевич был настойчив. И когда пришел к нам домой, продемонстрировал такой искренний интерес к принцессам, которых рисовала я, девятилетняя, что как–то сразу стал мне родным человеком. Потом он вдруг исчез (видимо, уехал, чтобы завершить дела в Казани), и я так испугалась, что больше никогда его не увижу... А когда заболела и попала в больницу, он вернулся. И прямо под больничными окнами разыграл целый спектакль вместе с друзьями по съемочной площадке.
Но когда кто–то у нас во дворе назвал его артистом, для меня это стало большой неожиданностью. Артистами в моем понимании были бабушка Ржецкая и дедушка Рахленко, которые жили в нашем доме и часто приглашали к себе на обеды нас, местную детвору. К тому времени оба носили звания народных артистов СССР, и дома у них был совершенно особенный запах, дорогой, изобильный, запах денег и игральных карт. А Павел Васильевич был совершенно другим. Ничем не походил на артистов, которых я знала.
Много позже Борис Эрин, зная о его давней мечте, приглашал к себе, подчеркивая, что «Короля Лира» хочет ставить специально «на Кормунина». Но менять Купаловский театр на Горьковский он отказался. Ведь только Купаловский был для моей мамы теплым и родным.
Язык
Мама очень любила Беларусь, говорила: «Это моя земля», обожала белорусский язык, белорусский театр. Хотя родилась очень далеко отсюда. В голодные 1930–е ее, совсем маленькую девчонку, чуть было не съели. Дедушка Парфентий чудом отбил дочку у бандитов, после чего решил увезти семью из Армавира. И выросла моя мама на берегу Березины. Вся ее любовь — оттуда.
 |  |
|
В роли Степана Криницкого
в фильме «Павлинка» |
Генерал Захар Иванович
в картине «Дорога на Рюбецаль» |
Легенда
Разумеется, у него были поклонницы. Одна из них долго его терроризировала, домогаясь внимания, а после наняла каких–то бандитов и с их помощью похитила Павла Васильевича прямо на выходе из театра. Потом эти люди пришли к нам домой с угрозами... В конце концов мама заручилась поддержкой друзей, и когда те же бандиты доставили Кормунина в театр, чтобы он не сорвал спектакль, в гримерке были уже «наши» люди. Такая вот история с географией.
С женой Раисой Парфентьевной. 1967 год
Он сыграл бесчисленное множество колоритных белорусских мужиков, но, на мой взгляд, ближе всего Павлу Васильевичу был чеховский дядя Ваня, талантливый философ и интеллигент. В этой роли он был истинным. И сейчас мне кажется, что в русском классическом театре Кормунин мог бы намного ярче раскрыть свой талант. Впрочем, даже в «братках–белорусах» проявилась его внутренняя интеллигентность.
Никогда, даже в самых драматичных ситуациях, я не слышала от него грубого слова. Переживал все в себе. Иногда говорила ему, мол, нельзя так, сердце прихватит. «Ну и пусть прихватит», — отвечал Павел Васильевич. И сумел простить свой театр, который так грубо обошелся с ним в конце жизни. Однажды Павел Васильевич приехал к спектаклю и услышал, что больше не играет. Ни сегодня, ни завтра, никогда — его уволили, «ушли на пенсию», не сообщив об этом даже по телефону... А теперь все вспоминают, как мужественно он выходил на сцену фактически слепым, как приезжал в театр, считая остановки — Кормунину не нужно было видеть эту дорогу, он слишком хорошо ее знал. Теперь он — легенда театра.
cultura@sb.by
Советская Белоруссия № 71 (24953). Суббота, 16 апреля 2016
