Один день из жизни обычного комбайнераС пшеничного поля близ деревни Лошаны Минского района я привез три изумительных колоска. На память. Колоски лежат на столе — ровные, почти идеальные. В них — и небо, и солнце, и ветер, и дождь, и пыль, и запах пота, и серое облачко дыма из выхлопной трубы комбайна...
Попасть на поле оказалось непросто. Уборочная подходит к концу, наступила самая сложная фаза. Наверное, поэтому на многих сельхозпредприятиях мое предложение «приехать и поработать» восприняли иронично. Какая подмога от белоручки–журналиста? Только мешать будет. Не до шуток сейчас.
В Минском райисполкоме попросил: найдите мне идеального комбайнера! Власти денек подумали и сказали: «Идеальных не бывает. Есть отличный парень, душа коллектива, золотые руки. К нему и поезжай». Комбайнер трудится в Заславле, на полях, принадлежащих «Племптицезаводу «Белорусский».
Сергея Дубаневича я нашел на машинном дворе в деревне Лошаны. Мой герой свою фамилию оправдал на 100 процентов: оказался он плечистым крепышом, этаким здоровяком–мельником из белорусских сказок.
Дубаневич был занят — помогал молодому механизатору осваивать новый «навороченный» трактор. Компьютерную технику на селе понять и прочувствовать может не каждый. Это раньше на работу брали всех — главное, чтобы не пили сутками. А сейчас поди в современной аппаратуре разберись... Серега торопился: где–то там, на поле, его молодой помощник Артем жал пшеницу. Так я и стал помощником комбайнера.
Пылевая атака
Мне казалось, что помощник комбайнера — работа формальная, для галочки. Вроде мальчика на подхвате: поднес, подсуетился, смазал, поджал, а потом сиди себе на мостике и песни свисти.
Не тут–то было.
Артем Яновский, 19–летний паренек, учится в Марьиногорском аграрно–техническом колледже имени В.Е.Лобанка. Про «Лиду–1300», на которой ездит с Дубаневичем, может рассказывать часами. Артем приехал в хозяйство на практику, поработал месяц с профессионалом — и уже сам за рулем. Для помощника это хорошее качество: труд адский, усталость страшная, поэтому подменять своего шефа просто необходимо.
Ревет комбайн, мы с Артемом как честные и порядочные помощники идем за ним по загонке. Смотрим, все ли колоски подобраны и обмолочены. Есть брак — значит, что–то не так с жаткой. Надо сказать комбайнеру и ее отрегулировать.
Помощник должен быть у комбайнера все время под рукой, чтобы в любой момент помочь. Поэтому обычно он стоит на мостике комбайна, будто капитан на корабле. Избитая аналогия, но верная на сто процентов. Вместо пены и брызг, правда, пыль, мелкая зерновая «стружка», которая за несколько минут покрывает одежду, забирается под майку, забивает рот, нос, уши. Начинаешь чихать.
Когда стоишь на мостике, надо смотреть в оба, чтобы комбайн не напоролся на камень. И при этом крепко держаться руками за поручень, чтобы не свалиться. Ведь плавный ход «кораблей полей» показывают только в фильмах и новостных передачах. Очень часто комбайн идет рывками. Особенно на «сложном» поле, когда постоянно натыкаешься на лебеду, сорняк, рытвины.
— Стой! — орем мы хором Дубаневичу.
Сергей повернул в самый бурьян. Там виднеются редкие колоски. Риск, что налетишь на камни, огромный. К тому же развернуть здоровенную махину на двух метрах пространства очень непросто. Не слишком ли большая цена за горстку зерна?
— Серега, а не показуха ли это? — говорю Дубаневичу.
Комбайнер не обиделся.
— Если тебя научили «работать чисто», — объясняет мне, будто малому ребенку, Дубаневич, — по–другому уже не можешь. Так и я.
Конечно, не все комбайнеры лезут на рожон, поэтому у кромки дороги с десяток несжатых колосьев. Я их срываю, собираю в букет, чтобы отнести и бросить в нашу жатку.
Жизнь и рекорды
Вот уж где борются за каждое зернышко! Первое наше поле было неплохим — густая пшеница, «стоячок». На нем сделали шесть бункеров (по 3,5 тонны зерна в каждом). А потом пошла головная боль...
— Ну и польце! — стирал пот с лица после четырех часов работы Дубаневич. — Так себе урожай будет...
Можно секунду передохнуть — на крыше комбайна загорелся маячок, моментально подкатил грузовик — зерно перегрузили.
«Слабенько идем... — вздыхает Артем. — До вечера всего ничего, а у нас только двадцать четыре тонны. Вчера было пятьдесят...»
Цифры здесь волнуют всех. На селе, как и в городе, работают рыночные законы. Чем больше намолотишь, тем больше получишь. Арифметика нехитрая: за каждую тонну Дубаневичу выплачивают 1.380 рублей. С надбавками за класс и за стаж получается 1.795. Легко подсчитать, как даются заработки и рекорды на поле. Большим потом даются. Экономией каждой погожей минуты.
Артем садится за руль комбайна, а мы с Дубаневичем раскладываем ужин.
— Жена «ссобойку» не дает? — шучу я.
— А мне и «колхозной» хватает, — пожимает плечами Дубаневич. (Горячим обедом комбайнеров кормят прямо в поле. Меню каждый день разное. Сегодня, например, давали холодник, макароны с курицей, компот. На ужин — сухой паек: колбаса, булочки, сметана, бутылка минералки.)
За скупым ответом видно: парень не шикует. Да и откуда быть у комбайнера богатству? Живет он с семьей в общежитии. Надо детей накормить (их у Сергея двое, мальчик идет в этом году в первый класс), жену приодеть–обуть. А еще на зиму отложить... После уборки заработки в деревне падают, вот уж действительно – урожай хороший...
Дубаневич пускается рассуждать: как был колхоз колхозом, так и остался. Слово нарицательное на века. Разве что аббревиатур сложных перед названием хозяйства нацепляли... А так летом — богато, зимой — туговато.
В прошлом году за месяц на жатве Дубаневич получил 2 миллиона. Сколько заработает нынче, не знает. Пока в хозяйстве идет среди лидеров по количеству убранного зерна. А несколько лет назад даже ездил на республиканские «Дажынкi» — получил второе место среди молодежных экипажей.
Серега скромничает: «Ну был, ну дали видеокамеру и фотоаппарат... А сейчас уже не до рекордов! Где я на своей «Лиде» за «Лексионами» угонюсь! У них и жатка шире, и бункер больше, и ломаются реже...»
Что правда, то правда. Главная беда «Лиды» — часто забивается травой барабан. На немецких комбайнах гидравлика этого не допускает. Кабина в них тоже побольше, комфортнее. Хотя полеглое зерно «немцы» берут хуже, чем наши, и это большое преимущество.
— Хотел бы на «Лексионе» работать?
— Попробовать бы неплохо...
Насчет поломок... У нас, тьфу–тьфу–тьфу, лишь один раз «сорвало серпень» — Сергей и Артем быстро его заменили и покатили дальше.
Комбайнеры в основном — хлопцы молодые. А как иначе, ведь даже здоровяку Дубаневичу, когда приходит среди ночи с работы, часто «не до жинки». Болят спина, ноги, руки. Пришел, глянул в телевизоре на «городскую суету» — и спать. Некоторые мужики, конечно, собираются после работы, берут бутылочку, чтобы расслабиться. Дубаневич алкоголем не злоупотребляет. Баночку пива иногда вечерком пропустит, но не больше. На семью времени не хватает, куда уж тут... Сказывается сумасшедший темп. Ведь носятся на жатве все как угорелые: никаких тебе перекуров и долгих разговоров. Особенно в такие дни, какой выдался у нас, — погожий, солнечный.
— Мне–то хорошо, я женат, — рассуждает Дубаневич. — А молодым парням на танцы сходить хочется, только времени нет...
По этой, кстати, причине в прошлом году из хозяйства уволились трое молодых механизаторов. Ненормированный рабочий день их не устраивал. Потом, правда, снова вернулись — заработок приличный, трудно такой где–нибудь еще в деревне найти.
— У тебя сын, — говорю Дубаневичу. — Отдашь его в комбайнеры, когда подрастет?
— Подрастет — посмотрим! — отвечает Серега. — Пусть лучше учится... Я, когда из армии пришел, хотел охранником где–нибудь в городе остаться. Не удалось — связей не было...
У Дубаневича в Минске в ремонтной мастерской работает брат. Чинит автомобили. Зовет к себе. Сергей думает: ехать или не ехать? Сможет ли на новом месте? Хватит денег на квартиру? И, что немаловажно, привыкнет ли к городской тесноте после широты полей и лугов? Отпустит ли поле потомственного крестьянина?
— Работа, — говорит Дубаневич, — не может нравиться или не нравиться. Она есть — и точка. Так и со мной. Пока я комбайнер — и думаю лишь об этом.
Пшеничная идиллия
Даже если побыть на поле всего один день, оно начинает манить, притягивать. Все здесь кажется гармоничным. Комбайны будто бы вразнобой колесят взад–вперед, но это не так: каждый едет по своей загонке. Каждый знает, какая загонка следующая.
Удивительно: огромных великанов совсем не боятся аисты. «Бусел — главный агроном!» — шутит Дубаневич. Птицы ходят в двух метрах от тарахтящей техники, собирают жучков, ищут змей, лягушек, мышей. Взирают величаво по сторонам, будто это они на поле хозяева.
Из–под жатки выскочил зайчишка — наша «Лида» тормозит. Зачем губить ушастого?
Вечереет. На колосья опускается ночь. Комбайны направляются на другое поле, к старому аэродрому.
В ночной тиши едем по деревне. Два тузика лают на машину. Дорогу комбайну вынуждены уступать даже мерседесы.
На поле уже холодно. Дубаневич любит работать ночью. Тогда, по его словам, слышишь, чувствуешь комбайн гораздо лучше, чем днем.
В темноте машины уже не кажутся мне такими неприступными, реактивными, неземными. Загораются на крышах лампочки–светлячки, и поле преображается. Теперь оно — загадочное.
Работать допоздна сегодня не выйдет: роса уже легла на землю. Проведешь рукой — мокро, будто после дождя. Агроном совещается с комбайнерами: ехать ли на пшеницу? Не ехать. Смысл невелик: жатка не режет мокрую траву, а срывает, комбайн тыкается туда–сюда. Да и от мокрого зерна толку мало.
Отбой! Серега жмет на газ — на капитанском мостике нас обдает ночной прохладой. Комбайн летит на стоянку. Ждем сторожа, которого должен привести управляющий.
Комбайнеры обсуждают прошедший день.
— Три бункера до вчерашнего не хватило!
— Ну и помучались сегодня с этим полем...
— А у меня подшипник полетел, два часа стоял.
— А мы тебя, Сергеич, обойдем!
— А я сегодня сам сегмент поменял и 6 загонок сделал! — хвастается гордый Артем.
— Послушайте, вроде кузнечики поют...
Это сказал Дубаневич, и все на секунду замерли. А ведь действительно, поле, которое 13 часов подряд стонало, гудело, дребезжало, стало тихим–тихим. Слышно кузнечиков.
— Чудак–человек, — смеются над Дубаневичем комбайнеры. — Они же каждый вечер поют...
А что Сергею до этого! Он уже не с нами: слушает, притихнув, ночной сумрак. Я ему завидую: у человека, который после сумасшедшего рабочего дня способен удивляться, душа, наверное, такая же широкая, как это поле или тот луг. А солнца, неба и луны в нем ничуть не меньше, чем в колосе.
...А потом Сергею позвонила жена. И все уважительно замерли, замолчали.
— Соскучилась? — такой нежности в голосе этого довольно сурового мужика я никак не предполагал услышать. — Устал. Сильно. Люблю. Скоро буду...
Завтра Сергей Дубаневич проснется в семь часов утра, поедет спозаранку на поле, откроет комбайн, начнет вместе с Артемом протирать и смазывать маслом детали. А потом, в тот час, когда я сижу за столом и разглядываю колоски, будет наполнять зерном новые бункеры, кряхтеть и говорить: «Ну и польце!» — курить свой красный «Форт» и кидать недоверчивые взгляды на небо: не пойдет ли дождик к вечеру?
Фото Александра РУЖЕЧКА, «СБ».
