Был ли Павлюк Багрим поэтом?

Темой сегодняшних рассуждений является единственное дошедшее до нас стихотворение «Заграй, заграй, хлопча малы...», приписываемое «белорусскому Шевченко и Бернсу» Павлюку Багриму...

Темой сегодняшних рассуждений является единственное дошедшее до нас стихотворение «Заграй, заграй, хлопча малы...», приписываемое «белорусскому Шевченко и Бернсу» Павлюку Багриму. Стихотворение ведь существует, стало хрестоматийным. А если не Багрим его написал, то кто? И как вообще поступать в случаях, когда атрибуция литературного произведения вызывает не только споры в печати, но и эпистолярный терроризм?


Абяцанка-цацанка


Угрозы поступили на мое имя 22 июля: мол, чтобы моя статья на данную тему была напечатана не позже энного числа. Однако лучше процитировать само письмо: «Калi Ваша абяцанка–цацанка не будзе ў друку, то мае заявы разам з ксеракснымi адбiткамi Вашых падманаў да прыцягнення Вас да адказнасцi пойдуць...» И далее указаны десять инстанций, которые должны будут отбросить все важные и срочные дела и заняться (коллективно или по отдельности?) определением параграфа кодекса (очевидно, Уголовного), нарушенного вашим покорным слугой. Под номером 2 указан Генеральный прокурор, под номером 5 — главный редактор «СБ», под номером 6 — Высшая аттестационная комиссия (ну она ясно для чего: чтобы лишить меня незаслуженного звания профессора), под номером 10 — председатель Минского горсовета (а он зачем? Ведь Крошин, где жил Багрим, пока что не входит и вряд ли войдет в черту нашей столицы). И пути моего исправления определены четко: «Як мяркую, Вы здольны выкарыстаць газету «Сов. Бел.» для свайго пакаяння».


Действительно, первый раз в жизни я попросил коллег в редакции «СБ», чтобы не откладывали мое «покаяние» (дальше будет сказано, в чем). И не потому, что испугался еще одной угрозы адресанта, будто в противном случае я попаду в его следующую, сентябрьскую книгу, где мне будет, ой, будет. А потому пишу, что, во–первых, не хочется, чтобы тратили время впустую десять авторитетнейших учреждений и организаций на вопросы, которые, исключая Институт языка и литературы НАН, явно не входят в их компетенцию, и, во–вторых, потому, что за частным «багримовским» вопросом видится важная проблема атрибуции (и переатрибуции) литературных памятников прошлого. Кто и как ее должен делать?


И еще одно «вводное» замечание. Когда мои коллеги узнали, что я намерен (точнее, вынужден) вступить в печатный спор с адресантом (люди, сведущие в юриспруденции, добавляли, что здесь налицо оскорбление личности), посоветовали мне лучше не называть его имя–фамилию. Поэтому я решил до поры до времени пользоваться эвфемизмом Краевед. В написании его с большой буквы нет иронии или подхалимажа, ибо действительно уважаю Краеведа за десятки нужных публикаций и дел и не умершую способность к самокритическому анализу...


Все началось в 1992 году


Истоками наш научный спор с адресантом восходит к осени 1992 года, когда в Крошине Барановичского района, на родине Павлюка Багрима, состоялось выездное научное заседание, посвященное (приблизительно) 180–й годовщине со дня рождения «единственного белорусского крестьянского поэта первой половины ХIХ века». Почти все, выступая, касались немногочисленных фактов его сложной биографии и художественных особенностей его единственного стихотворения (остальные 11 только приписывались), состоящего из семи строф. Брестчане хвалились записью во время экспедиции еще двух произведений, которые могут принадлежать Багриму. Всех волновала мысль, где находятся те три или четыре тетради, которые будто бы конфисковали у юного поэта сенатор Новосильцев и ректор Виленского университета Пеликан. Никто не ставил даже под сомнение, что у белорусов, кроме поэтов из шляхты, существовал в те времена и один потенциальный Шевченко. И вдруг местный Краевед посягнул на святая святых: сопоставив противоречащие друг другу факты, он потребовал исключить Павлюка Багрима из школьных программ. Скептика собравшиеся не поддержали (хотя сегодня, после выхода его книжки, видно, что следовало бы), ибо в его выступлении не было ответа на второй вольно или невольно возникающий вопрос: если автор, похоже, не Багрим, то кто тогда?


Вопрос я как председательствующий вынужден был тогда поставить на голосование, чего мне Краевед не может простить до сих пор. Отрицательные результаты потребовали моих комментариев, мол, вопросы атрибуции так с ходу не решаются, нужно серьезное обсуждение на научном форуме. И все–таки определенные сомнения темпераментное выступление Краеведа посеяло. Во всяком случае, в моей душе. Не имеем ли мы здесь дело с невольным или заданным социальным мифом? Ведь Исидор Бас, нашедший документы о бунте крошинских крестьян в 1828 году, доказал только, что у юного Павлюка было тогда изъято совсем иное белорусское произведение — переписанная «гутарка» Яна Барщевского «Рабункi мужыкоў» («Размова хлопаў»), притом изъято не сенатором Новосильцевым, а гродненской губернской «командой». Но тогда действительно откуда же взялось лирическое стихотворение «Заграй, заграй, хлопча малы...»? Альтернатива Багриму не появлялась еще десятилетие.

 

Автор — Яцковский?!


И вот в 2006 году выходит в Минске книга профессора Белорусского (а теперь уже и Варшавского) государственного университета Миколы Хаустовича «Айчына здалёку i зблiзку: (Iгнацы Яцкоўскi i Аляксандр Рыпiнскi)». В ней ученый внимательно проанализировал изданную на польском языке в Лондоне (1852), а затем в Познани (1858) книгу «Повесть моего времени, или Литовские приключения», появившуюся анонимно. Потом было установлено, что автором ее является бывший новогрудский адвокат, а после поражения восстания 1831 года — политический эмигрант Игнатий Яцковский, основавший вместе с Александром Рыпинским Свободную славянскую печатню в Лондоне. Как раз в этой книге впервые появилось на свет стихотворение «Заграй, заграй, хлопча малы...» — как на белорусском языке, так и в переводе на польский. Игнатий Яцковский утверждал, что это произведение принадлежит перу «Пётрака (!) из Крашина».


На основании текстологических сопоставлений (особенно здесь убедительна близость фраз «Bo gdziez biedny sie obroce?» — «Гдзе ж я, бедны, абярнуся?») с польскими оригинальными стихами Яцковского профессор Хаустович приходит к выводу, что стихотворение «Заграй, заграй, хлопча малы...» и его польский перевод принадлежат перу самого Яцковского. Правда, не совсем понятно, для чего понадобилась такая мистификация. Возникает, однако, мысль: чтобы не ставить под удар реальных Багримов, проживающих в Крошине и знакомых их земляку Яцковскому как местному адвокату. Да и с утверждением профессора, что белорусский оригинал слабее польского перевода, я не могу согласиться. Давайте вспомним, как естественен и образен белорусский текст хотя бы на примере этой, последней строфы:


Ой, кажане, кажане!
Што ж не сеў ты на мяне?
Каб я большы не падрос
Ды ад бацькавых калёс.


Посмотрите, какая романтическая, сказочная иносказательность, какой профессиональный подбор рифм и почти полное отсутствие более ранней силлабики! Одним словом, писала рука Мастера. Согласен с Хаустовичем, что Рыпинский, сопутствующий Яцковскому в Лондоне, до такого уровня, судя по его балладе «Нячысцiк», явно не дотягивал. Еще менее вероятен Барщевский с его «Рабункамi мужыкоў» и предлагаемый в качестве автора Лясковский. Для Сырокомли же было еще рановато... Тогда все–таки сам Яцковский? Ах, если бы иметь доказательства, что он владел и белорусским языком... Но, с другой стороны (добавлю от себя), почему мы должны в этом сомневаться? Ведь родился он в Красном Селе, скорее всего, нынешнего Слуцкого района (не исключены также две деревни Красное нынешнего Кореличского района), где белорусский язык могли знать не хуже, чем в недалеком Крошине.


Недостаточность прямых аргументов, очевидно, чувствовал и сам профессор Хаустович. Ему очень хотелось упрочить свою версию. Ибо в противном случае он так настойчиво не повторял бы ее варианты на очередных научных конференциях — в поисках новых доказательств и ради переубеждения скептиков. Вот тут–то действительно каюсь: раньше я был в рядах сторонников старого мифа, созданного с благородной целью — иметь своих Шевченко и Бернса. Но я разделял свою точку зрения вместе с несколькими поколениями, в том числе с Язепом Дылом, сочинившим романтическую пьесу «Юнак з Крошына», да и с Владимиром Короткевичем, автором стихотворения «Паўлюк Багрим» и соответствующих страниц в книге «Зямля пад белымi крыламi». Кстати, у последнего Краевед насчитал 16 «багримовских» неточностей. Однако это обстоятельство знаменитого прозаика и не смутило бы, ибо для него в «эпоху нацыянальнага прабуджэння» важна была не точность мифа, а сам миф как таковой. Мне не раз приходилось из его уст слышать фразу: «Чалавек павiнен абрастаць мiфамi, як карабель ракавiнкамi».


Так в чем моя вина?


И вот в конце прошлого года в Белорусском государственном университете состоялась международная славистическая конференция. Профессор Хаустович перепроверял на ней свою версию авторства стихотворения «Заграй, заграй, хлопча малы...», а я потом на страницах «Голасу Радзiмы» порадовался, что его версия, закрывающая вакуум, становится все убедительнее.


Спустя несколько дней после публикации пришло обиженное письмо от Краеведа: мол, в 1992 году я выступил против его утверждений, что Павлюк Багрим не мог написать это стихотворение, а теперь, вероятно, с корыстью, согласился, что не он его написал. Мол, Краевед в своей книге «Павел Iосiфавiч Багрым (Паўлюк Багрым): Легенды, праўда, загадкi», изданной в 2006 году за свой счет, все давно расставил по полкам. От меня же требовалась малость: засвидетельствовать в прессе, что Краевед доказывал неавторство Багрима значительно раньше, чем профессор Хаустович.


На все эти обвинения я с удивлением ответил, что указанной книги я никогда не видел: в продаже ее нет, а в библиотеке не оказалось даже обязательного экземпляра. Но если Краевед пришлет книгу, то я прочту ее, выскажу свое мнение, хотя от меня последнее и не требовалось.


И вот в начале февраля сего года искомое «научно–популярное и литературно–художественное издание» с почтительным автографом Краеведа легло на мой рабочий стол. Прочел 125 страниц за один вечер. И убедился: книга в целом получилась. Краеведу удалось развенчать ошибки, которые накопились вокруг Багрима, доказать, что его отец не был «кiямi забiты», а его самого не сдавали в рекруты на 25 или 27 лет, т.е. что в стихотворении изложена не конкретная биография автора, а сделано романтическое обобщение. Обратил внимание на две существеннейшие детали: семья Багримов, оказывается, жила безбедно, а потом благодаря выгодному браку Павлюка даже богато, о чем Краеведу рассказала старожилка бывшего местечка по фамилии Орловская. А потомков этой семьи в Крошине и окрестностях нет, так как вся она, во главе с Павлюком, эмигрировала в США. Кстати, последний факт следовало бы перепроверить в Национальном государственном историческом архиве Беларуси, где сохранились дубликаты дореволюционных заграничных паспортов (так, недавно был обнаружен паспорт «любимой бабушки» знаменитого актера Генри Форда).


Что мне не понравилось в книге, так это обилие этического «терроризма» (тут сказалось отсутствие издательских редактора и корректора). Направо и налево раздаются ярлыки типа «малады правакатар» (о П.Багриме), «брудная гульня i неверагодная лухта» (об И.Яцковском). Все, кто не согласен с Краеведом, — это «люмпенскiя даследчыкi i iлжэпрыдумшчыкi». Вот отсюда, от вседозволенности, и рождается «эпистолярный терроризм». Терроризм? А может, проявление отчаяния? Задумав эту статью, я еще раз перечитал книгу Краеведа и пришел к выводу, что, опровергая авторство Павлюка Багрима, он в подавляющем большинстве фактов прав (ах, если бы еще спор везде велся нормальной научной лексикой!). Около 20 лет он доказывает, что не мог мифический рекрут быть еще и поэтом, а его не слышат...


Впрочем, почему не слышат? Вон профессор Хаустович признает в своей книге, что не только он, а и доцент Игорь Запрудский именно под влиянием концепции Краеведа начали поиски истинного автора стихотворения «Заграй, заграй, хлопча малы...». А теперь уже Краевед не слышит оппонента, утверждает, что «сполонизованный» участник восстания 1831 года, описывая невзгоды, пусть и не совсем достоверные, Павлюка Багрима, вел всего лишь «грязную игру». Дискуссии не получилось. А так бы хотелось, чтобы Ученый и Краевед сели вместе, за один «круглый стол» с заинтересованными специалистами, и главным героем обсуждения стало бы само неповторимое, реально существующее стихотворение. Только где сесть? Никем и нигде это не предусмотрено.


Аналогии


Тем временем Краевед через своих гонцов, барановичского и минского, поторапливал меня: скорее признайте, что именно он начал отрицать причастность Павлюка Багрима к известному стихотворению, притом намного раньше, чем профессор Хаустович. Я отвечал, что это уже сделал на страницах белостокской «Нiвы» сам Хаустович, и даже вырезку вручил гонцу для подтверждения. Да и что за статья получится у меня из одного предложения?!


В поисках выхода перечитал еще раз письма Краеведа и в одном из них наткнулся на такое вот место: «Усё–ткi я дамогся выключэння жыцця i «творчасцi» Багрима са школьных праграм». Вот тебе и беспомощный борец за правду! Ведь это тоже акт, схожий с террористическим, хотя сама цель благородна: достижение истины. Но кто вправе истину определять индивидуально и напором? Не апробировав ее в академической истории? Постойте, подумалось, а как решались вопросы изменения атрибуции в других случаях? Скажем, покойный Геннадий Киселев доказывал, что автором поэмы «Тарас на Парнасе», прежде считавшейся анонимной, является сын крепостного, мещанин Городка на Витебщине, выпускник Горы–Горецкого сельскохозяйственного института Константин Вереницын, а поэмы «Энеiда навыварат» — помещик Духовщинского уезда Смоленской губернии поэт и драматург Викентий Ровинский. Путь к истине был долог и трудоемок. На эту тему Г.Киселевым написано несколько монографий, статьи для энциклопедического справочника «Беларускiя пiсьменнiкi». Они всесторонне обсуждались и были одобрены на заседаниях отдела и ученого совета Института литературы имени Янки Купалы АН БССР. И все–таки Г.Киселев не поставил категорическую точку над «i»: несмотря на косвенные и даже прямые доказательства, как в первом случае, Вереницына и Ровинского он назвал только вероятными авторами названных произведений. Теперь «Тарас на Парнасе» издается уже как произведение Вереницына, а вот к изданию «Энеiды навыварат» как произведения Ровинского книжный мир более осторожен, ведь там преобладают косвенные свидетельства внука. Соответствующие изменения, естественно, сделаны в энциклопедиях, во втором томе академического издания «Гiсторыя беларускай лiтаратуры XI — XIX стагоддзяў» (2007), на основе которого будут сделаны уточнения и в школьных учебниках, и в программах. Характерно, что Г.Киселев, автор разделов об «Энеiдзе навыварат» и «Тарасе на Парнасе», и здесь не категоричен, рассматривает свои открытия как версии, называя разделы не именами Вереницына и Ровинского, а названиями самих поэм. А вот про Багрима в той же «Гiсторыi» все еще говорится как о поэте, хотя уже называется и фамилия Яцковского. Значит, путь Истины в школьные программы и даже энциклопедии по–прежнему закрыт.


Или другие случаи. Доцент БГУ Ирина Богданович уже несколько лет и в печати, и устно утверждает, что поэма «Мачыха», когда–то найденная мною среди рукописей Ягеллонской библиотеки в Кракове, принадлежит перу аристократки Габриели Пузынины, жившей на Молодечненщине, а преподаватель Полесского университета Александр Ильин — что автором «Пiнскай шляхты» является не Винцент Дунин–Марцинкевич, а другой литератор, лучше знавший Полесье. Но оба они не расценивают свои открытия как истину в последней инстанции, называют их версиями, требующими дополнительных доказательств. Ведь атрибутика — процесс длинный и сложный, и угрозами его не ускоришь.


Выход из тупика


Но как же быть с близкими к истине версиями и профессора Хаустовича, и Краеведа? Разве что обсудить этот вопрос в Институте языка и литературы имени Якуба Коласа и Янки Купалы НАН? Ибо где же еще?


И вот на 24 мая в Институте языка и литературы была назначена литературоведческая научная конференция. Я подал туда заявку, чтобы на пленарном заседании (больше участников) поставить на обсуждение мой доклад о принципах атрибуции литературных памятников ХIХ столетия. Но конференция шла впритык за V Международным конгрессом белорусистов, где у меня тоже были два доклада. Написать текст не получилось. Говорить же импровизированно по такому вопросу не хотелось. Отсюда и вынужденное промедление с «абяцанкай–цацанкай», которое вывело из равновесия Краеведа.


Перечитав данную статью, убедился, что в нее в сокращенном виде вошли основные положения заявленного на 24 мая доклада. Вот их и предлагаю ученому совету Института языка и литературы НАНБ как вступительное слово для дискуссии об авторстве стихотворения «Заграй, заграй, хлопча малы...». Я не мыслю ее без присутствия Краеведа и, конечно же, профессора Хаустовича. Только таким путем можно приблизиться к ее величеству Истине, изложенной, скорее всего, в нескольких вариантах. Один из них не дает мне покоя: ну почему мы все время ищем Павлюка, когда и Яцковский, и Ластовский, а вслед за последним и Богданович твердили: «Петрок из Крошина»?! Ведь мог он существовать в этом разветвленном татарском роду наравне с Павлюком!

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter