Фото Леонида ЕКЕЛЯ.
Дед Геннадия (по материнской линии) Матвей Федорович Хамицевич вступать в колхоз категорически отказался. В деревне Домановичи Старобинского (ныне Солигорского) района он был самым крепким хозяином. Объявили его кулаком и выслали в 35–м на Беломорканал. Там он и сгинул бесследно. Хозяйку дома и шестерых детей выгнали на хутор. А в 37–м в числе спецпереселенцев из Старобинского района доставили их в Карагандинскую область. Жили в конюшнях. Занимались привычным крестьянским трудом. Но вдали от дома и родной земли труд этот казался им каторгой. Потом была стройка в Алма–Ате. За Алма–Атой последовал Лениногорск, знаменитый шахтами по добыче олова и свинца. Там тоже была стройка. На ней–то и свела судьба спецпереселенку Любовь Хамицевич с Василием Буралкиным. Он добровольно приехал из–под Саратова на край света.
В роду Василия Ивановича были когда–то бурлаки. В деревне так и называли их: Бурлакины. Какой–то писарь переставил буквы и вышла фамилия: Буралкин.
В 38–м они поженились. Любовь Матвеевна получила паспорт. А с ним — и гражданские права. В феврале 1942 года родился Геннадий.
Отец на фронте. Двое братьев мамы также. (Один из них погиб. Другой — пропал без вести.) Из–за тяжелого ранения (правая рука не действовала) полкового разведчика Василия Буралкина в 43–м комиссовали. Собралась семья. Жить можно. У Василия Ивановича работы выше крыши. Он — и плотник, и столяр. И печку мог смастерить. Но тянуло белоруску Любу на родину. Да так сильно, что ни о чем другом думать не хотелось...
Вот и вернулась Любовь Матвеевна с мужем и тремя детьми в 47–м в родные Домановичи. Приютила их родственница. Стали Буралкины колхозниками. Крестьянская работа не чужда Василию Ивановичу. Однако руки, привыкшие к топору, просили плотницкого дела.
...Намахавшись до изнеможения косой, Василий Иванович присел отдохнуть. Ранение давало о себе знать. А мужики продолжали косить. Вихрем налетел председатель: «Почему сидим? Почему не косим?» «Да за такие трудодни пусть тебе волки косят!» — в сердцах выдал Буралкин. Дерзкий ответ председателю слышали все косцы. «Так значит... Ну ладно», — выдавил из себя глава колхоза. И уехал. В тот же день он позвонил куда следует...
Родич семьи, случайно слышавший разговор председателя с энкавэдэшником, шепнул Василию: «Уцякайце, а то арыштуюць...»
Поздним вечером, погрузив на телегу семью и пожитки, Василий Иванович выехал со двора. От людей он знал, что Житковичскому леспромхозу нужны работники. Вот там и решил Буралкин искать спасения.
Поселились в глухой лесной деревеньке Постолы. От нее до Житковичей километров 60. А до Гомеля — и все 300. Куда ни глянь — леса да леса. Темные, непроглядные, где по ночам жутко выли волки.
Отец сам построил добротный дом. Жизнь налаживалась. В леспромхозе Василия Ивановича ценили. Заработок небольшой, но зато стабильный. Кончилась темная полоса в жизни их семьи.
Начальная школа была в Постолах. А десятилетка — в Дяковичах. Туда детвора ходила большой ватагой. Всегда с шумом, гамом, воплями. Отпугивали волков. Удивительно, но встреча с ними так ни разу и не случилась.
По совету дяди Федора, родного брата мамы, осевшего в Одесской области, Геннадий после восьми классов решил поступать в Белгород — Днестровский сельхозтехникум.
Сдал экзамены и стал студентом. Жил на квартире у педагога. По вечерам брал в руки неразлучную гармошку и тихо наигрывал любимые мелодии. Хозяйка слушала с удовольствием. «А знаете, Геннадий, у вас хорошо получается. Вам учиться надо. Хотите, я поговорю с директором музыкального педучилища? — неожиданно предложила она. — Обучение музыке не будет мешать основной учебе». Все так и получилось. В 1961 году Геннадий Буралкин получил сразу два диплома: агронома–виноградаря и музыкального педагога.
А потом — служба в Советской Армии. Целых три года. Сверхсекретная ракетная часть располагалась в лесу на Вологодчине. Отслужил Геннадий с честью и вернулся на родину.
Мемориальный ансамбль «Граница в огне».
А дом–то родной не в Постолах, а в Солигорске, где вовсю шло строительство. Такие специалисты, как Василий Иванович, там были на вес золота. Устроился в школу № 1 преподавателем музыки и пения. А когда при Дворце культуры организовали художественную студию, Геннадий не пропустил ни одного занятия. Руководил студией Евгений Смунев. И человек душевный, и художник от бога. Почувствовав сполна притягательную силу искусства, Геннадий задумал стать студентом Белорусского театрально–художественного института. С первого раза не получилось. Неудачной оказалась и вторая попытка. «Чем длиннее путь к победе, тем она дороже», — убеждал себя Геннадий. Но сама по себе победа не придет. Год он вкалывал круче всякого профессионала. Лепил друзей. Лепил сторожа школы. Благо у того времени для позирования было предостаточно. И пришла уверенность: поступлю. Но когда Геннадий узнал, что на скульптуру идут 49 человек, а примут всего лишь 6, оптимизма поубавилось. «Не поступлю на этот раз — пойду работать на шахту», — решил для себя Геннадий. Удача не отвернулась от него. И своим крестным отцом Буралкин всегда будет называть народного художника Беларуси Анатолия Аникейчика, который и набирал тот курс из 6 человек...
Когда пришло время дипломной работы, студент Буралкин обратился в Солигорский горисполком с предложением установить на центральной площади города скульптуру шахтера–первопроходца. Фигура, на его взгляд, должна быть не менее 5 метров. Буралкина выслушали и... дали согласие. Не всякому маститому скульптору доверят такое дело. А тут — студент... Насколько это доверие окрылило молодого скульптора — говорить излишне. На городской площади он готов был дневать и ночевать. Груженный под завязку МАЗ завез глину. (А сколько таких МАЗов с глиной переработали руки скульптора Буралкина за 40 лет!) Он сам установил леса. Сварил каркас. За год вылепил фигуру. Отлил в бетоне. И по нему сделал выколотку из медного листа. Открыли памятник к 20–летию города Солигорска. Это было открытие и самого скульптора...
Главное направление в своем творчестве — монументальность — Геннадий Васильевич обозначил с первого шага. И до конца остался ему верным. Хотя есть у него и станковая скульптура, и парковая. Есть и графика. Но монументы — это и любовь Буралкина. И гордость его. Если бы собрать скульптуры, созданные Геннадием Буралкиным на одной площади, — какое же это было бы зрелище! Представьте себе: могучая фигура шахтера (Солигорск), Георгий Победоносец на коне (Бобруйск), преподобный Елисей Лавришевский (Новогрудок), воины–пограничники, павшие в первые дни войны (Гродно), Аполлон и музы (Большой театр оперы и балета), серебристые «чайки», взмывающие в небо (аквапарк «Лебяжий»). Чем не бронзовая поэма о жизни, красоте и бессмертии.
У каждого скульптора, как и у поэта, свой стиль, своя образность и своя манера. О творчестве Геннадия Буралкина можно сказать так: правдивость, ясность, пластичность. Еще Роден утверждал, что искусство начинается лишь там, где есть внутренняя правда. Скульптура должна волновать не внешней, пусть и наисовершеннейшей формой, а внутренним содержанием. О маловыразительности памятников героям войны говорилось немало. И тем не менее редкие работы можно назвать произведениями творчества.
Мемориальный ансамбль «Граница в огне» скульптор Геннадий Буралкин создавал как героическую поэму. Мощные пограничные столбы объяты пламенем. Между ними возник разрыв, и его закрыли собой командир, сержант и рядовой. Кажется, все так просто. Но поиск этой простоты и ее воплощение в бронзу было непростым и долгим. Как и все в искусстве.
Обессмертить память защитников границы (за первые 3 дня войны погибли 19 тысяч пограничников) для бывшего в то время командующим погранвойсками генерал–лейтенанта Александра Павловского — и долг, и святое дело. По его инициативе и сотворен мемориал. А средства на создание отчислялись из зарплат офицеров и сержантов пограничных войск Беларуси. Поступили они также из России и Казахстана.
Мемориал, созданный на народные деньги, уже сам по себе становится народным.
Быть настоящим скульптором — это значит жертвовать собой, своим здоровьем и даже семьей. А если еще взвалить на себя общественные заботы, то возникнет тот предел, о котором говорят: на разрыв аорты... Одиннадцать лет Геннадий Буралкин возглавлял Союз художников. В лихие 90–е нечеловечески трудно было отвечать за судьбу творческого союза. Геннадий Васильевич сумел отстоять собственность общественной организации: Дворец искусства, художественные комбинаты и галереи, салоны–магазины, комбинат прикладного искусства. Он добился, что 200 мастерских (а это 8 тысяч квадратных метров) принадлежат союзу. А плата за коммунальные услуги в мастерских была такой же, как и в квартирах.
Но если бы на свете не было народного артиста СССР Николая Еременко, то даже самые сильные и яркие личности (а такими в то время были все председатели творческих союзов) поодиночке ничего не смогли бы сделать. Николай Николаевич сплотил творческие союзы в Белорусскую конфедерацию общественных объединений и 10 лет руководил ею. Это и спасло общественные организации от развала.
...Когда не стало Николая Еременко–старшего, одна из газет в некрологе напечатала: «ХХ век кончился. Ушел из жизни Николай Еременко...» А вскоре вслед за отцом ушел и сын — народный артист России Николай Еременко–младший...
Памятник отцу и сыну на Московском кладбище делали скульптор Геннадий Буралкин и архитектор Евгений Ковалевский. Ничто в скульптуре не напоминает о смерти. Николай Еременко–старший — живой, горячий, мудрый и одухотворенный. В его лице, как в зеркале, вся гамма чувств. Кажется секунда, другая — и услышишь бесподобный голос Николая Николаевича... У Николая Емеренко–младшего под улыбкой с едва уловимой иронией скрыта тайна его огромного таланта. Артиста и человека...
— Гена, как тебе удается воплотить в металле духовное? Материализовать мысли и чувства? — спросил я однажды у Буралкина.
— Не знаю...
Помолчал. Задумался. Улыбнулся (улыбка у Геннадия по–детски трогательная. Как будто в чем–то виноват).
— Понимаешь... Это делают не руки, а сердце. А когда живое сердце сливается с бронзой, то получается сплав на веки вечные.
Советская Белоруссия № 203 (25085). Пятница, 21 октября 2016
