Александра Збруева время, кажется, не меняет. Между тем он уже без малого полвека в искусстве. В эпоху сериалов остается большим актером, гордо носящим звание профессора Российской академии театрального искусства. Не гонится за дешевой популярностью и остается недоступным для прессы. Ну или почти недоступным.— Фаина Георгиевна Раневская в ужасе бежала от преследовавшего ее «Муля, не нервируй меня». А вас синдром Ганжи из «Большой перемены» не преследует?
— Да нет. У меня и до Ганжи были большие роли — «Мой младший брат» с Андреем Мироновым и Олегом Далем, детектив «Два билета на дневной сеанс» и так далее.
— И все–таки кажется, что именно после «Большой перемены» вас узнала вся страна.
— Тогда ведь совсем не было сериалов, не то что теперь.
— Ушедший от нас недавно Михаил Кононов «Большую перемену» ругал...
— Да... Вы знаете, Михаил Иванович был действительно великий артист. У него были свои суждения, свои мысли по тому или иному поводу, в том числе и по «Большой перемене». Но когда он появлялся на съемочной площадке и приступал к работе, он был подлинным профессионалом. Он получал удовлетворение, и зритель отвечал ему огромной любовью. Да, ему не нравилось то, что он стал для большинства зрителей Нестором Петровичем, в то время как он себя видел артистом другого репертуара. Он был очень закрытым человеком, далеко не всех допускал к себе, и, если ему кто–то не нравился, он отходил, подсмеивался. А уж если допускал, если чувствовал настоящую симпатию к себе, то с таким человеком становился абсолютно откровенным. И он мог бы сыграть куда больше, но не приглашали режиссеры. Возможно, боялись его характера.
— Современные сериалы совсем не жалуете и в них не снимаетесь?
— Да, это так.
— Но ведь есть же и неплохие — «Доктор Живаго», «В круге первом», «Мастер и Маргарита»?
— Я никого не хочу обидеть, но все это несравнимо с произведениями, по которым эти фильмы сняты. Если вообще говорить о сериалах, то надо сказать, что все они так похожи друг на друга сюжетами, историями, людьми. Очень мало индивидуальностей. Пожилые люди просто включают телевизор, чтобы как–то скоротать время. Опыт показывает, что для настоящего кинопроизведения вполне достаточно полутора–двух часов экранного времени. А «мыльные оперы» — прежде всего коммерция, все ради денег делается. И сколько эта коммерция в то же время приносит отрицательных эмоций. Да, телевидение сегодня в чем–то учит, но и сколько оно обманывает.
— И все же трудно представить, что роль Ганжи из школы рабочей молодежи играл человек из дворянской семьи.
— Ну сегодня, когда у нас каждый третий — дворянин, а каждый второй — и вовсе князь, что об этом говорить? Это раньше все скрывали, все были «от станка». А теперь все интеллигенты в пятом–шестом поколении. Знаете, мы все были воспитаны той системой, и никуда от этого не денешься. Многие выжили, а многих мы потеряли.
— Удивительно, что выживали как раз представители русской аристократии, ставшие в эмиграции таксистами и швейцарами, а у нас и вовсе прошедшие концлагеря...
— Этим людям было очень нелегко жить при той власти, и они страдали. Но надо было жить, надо было выживать, растить детей.
— Эту чашу пришлось испить и вам?
— Я был ребенком, когда нас с мамой выслали в Рыбинск, почти ничего и не помню. Разве что двухэтажный барак с малиновыми кустами во дворе. Да, помню еще, как зимой пошел гулять с другом и провалился в замерзший колодец — так стал кричать. Вытащили. Помню, как мама давала шуточные подзатыльники, когда я овсяную кашу есть не хотел, потому что там попадалось бог знает что.
— Как же вы после этого смогли сыграть Сталина у Кончаловского в «Ближнем круге»?
— Я актер. Должен играть любую роль.
— Рыбинская закалка помогла вам стать своим у арбатской шпаны?
— Было такое понятие, как двор. Там не предавали никогда. Хотя у нас на Руси издавна было такое — предать, донести, настучать. Но вот во дворе такого не было. Никогда.
— Да и мата, наверное, не было?
— Кто вам сказал? Мат был всегда. И на «плешку» к гостинице «Москва» за девочками тоже приезжали в машинах те, у кого деньги водились. Другое дело, что этого не было в таких совершенно невероятных масштабах, как сейчас, но это было. И я должен сказать, что тоже со школой не очень–то дружил. Так что вместо уроков частенько утром бежал в кино — на одном только Арбате было пять кинотеатров. А вечером — в театр, к Вахтангову, по соседству. У моей мамы была актерская профессия, а старший брат Евгений Федоров играл в Вахтанговском (и сейчас играет), так что часто, приходя домой, я заставал и «дядю Мишу» (Михаила Ульянова), и Дунца, и Кацынского... Помню, смотрели телевизор «Луч», один из первых телевизоров, — Дмитрий Журавлев читал «Войну и мир».
— Выходит, днем — арбатская шпана, а вечером — манеры?
— Да не было никаких манер. Конечно, мама была интеллигентным человеком, дочерью адвоката, а это вообще совершенно особый род людей. Любовь была. Такое общество, которое я мальчиком видел рядом с собой дома, тоже влияло, тоже воспитывало, хотя полностью я тогда, конечно, не отдавал себе в этом отчет. Да и эгоизм, разумеется, был тоже. Так что сейчас, когда нет мамы, самого дорогого человека на земле для каждого, остается лишь Бога молить, чтобы простил. У меня дня не проходит, чтобы я о маме не вспомнил.
— Как вам сегодняшний Арбат?
— Арбат моего детства и сегодняшний — это как два разных города.
— А сегодняшний «Ленком» нравится?
— В «Ленкоме», по существу, было три великих режиссера, и это не расхожие слова, это действительно так: Берсенев, Эфрос и Захаров. Марку Анатольевичу удалось собрать труппу, составить репертуар.
— Правда ли, что у вас платят весьма эксклюзивно?
— Ну кто же в театре за деньги–то работает? Это, пожалуйста, — в сериалы.
— А вам вообще кино или театр ближе?
— Ближе то, что нравится. Театр — это совершенно особенный вид искусства. Это контакт, который происходит ежесекундно, когда актер ничем не отделен от зрителя. В кино все–таки есть экран. А тут все на твоих глазах рождается, есть момент присутствия. Тут особая энергия, чувственность, искренность. Это в кино сейчас редко встретишь. Пиар из среднего и даже из плохого делает якобы хорошее, и в этом убеждают зрителя. А по–настоящему хорошего по пальцам одной руки перечесть можно.
— А почему вы больше не преподаете?
— Это была постоянная взаимоотдача, я — студентам, они — мне, но была и боль. Столько выходит актеров сегодня, а театров–то нет, ну и куда им идти?
— А ресторан ваш почему закрыли? Вроде все шло успешно, вы еще и бизнесменом стали?
— Бизнесменом был мой друг — ресторатор–профи, с которым мы и открыли «ТРАМ» больше десяти лет тому назад. Что–то там с бизнесом не сложилось, значит, пришлось закрыть.
— Вы на экране часто веселый и разбитной, а в жизни кажетесь таким грустным философом...
— Ну а, может, я ни то и ни другое. Фестивальной радости во мне вы не найдете. Я могу долго бродить по улицам — один. Могу сесть в машину и ездить по городу — опять один. Редко на тусовках, иногда в театр, в кино хожу... Но, чтобы не уйти через десять минут после начала, лучше уж останусь дома.
Борис БАБАНОВ.
