У меня появилась незримая собеседница Маша, она пишет мне вопросы по интернету — я думаю. Машу интересуют простые вещи, меня захватывает эта форма общения, ведь в обычной жизни никто не задает сложные вопросы. Я не знаю, сколько Маше лет и Маша ли она.
— Татьяна, есть мнение, что у писателя должен быть опыт сильной боли, что писатель должен пройти некоторый период ада — из таких пертурбаций рождается что–то очень честное, важное... Нужные мысли, вопросы... Вас колбасило в жизни?
Я улыбаюсь этому слову «колбасило». И представляю, как такая «колбаса» может превратиться в слова, слова — в строки, те становятся дружными рядами и шепчут, кричат и доносят мысль об очищении через страдания.
Нет, пожалуй, нет. Не боль делает человека глубоким, видящим и мыслящим. Скорее, чувствительность, способность сопереживать. Знаете, про хороших артистов говорят: в жизни прожил на копейку, а на сцене играл на рубль. Есть такой удивительный талант быть выразительным. Доносить больше, чем даже ты сам осознаешь. Да. Соловей. В голове мозгов с зернышко, а несется на крыльях легенд сквозь века, спасибо Овидию, Гомеру, Софоклу, Аристофану, Шекспиру и Джону Китсу. В отличие от соловья у писателя большой и красивый мозг. Любопытный, склонный к ассоциациям, фантазиям и пророчеству. И вот туда попадает факт, как фотокадр из жизни — его тут же обрабатывает тысяча фильтров и находит нужное преломление, отличный ракурс, уместное применение. Или не находится факту пока место, тогда он спокойно укладывается в архив, чтобы остаться нетронутым до той поры, пока на него не укажет стрелка — а вот еще было! Представьте себе, что каждый факт связан незримой нитью с душой писателя, этих нитей не счесть. И все в работе, днем и ночью.
Как–то мой знакомый психолог сказал, что лишь на две категории людей не распространяются обычные человеческие правила — это правители и писатели. Они сами создают реальность, первые непосредственным влиянием на судьбу государства, вторые правят на ментальном уровне, задавая траекторию будущего. Именно из писательских фантазий часто формируются события, которые должны произойти через 100, 200 и даже 500 лет. Герберт Уэллс, Жюль Верн, Роберт Хайнлайн, Рей Брэдбери. Джон Пристли в известной повести «31 июня» заметил: «Все созданное воображением уже существует где–то во Вселенной». Писатель — сталкер, прокладывающий путь человечеству. Представьте себе!
Должен ли писатель страдать, чтобы ему было о чем поведать? Чтобы ему открылось умение быть проводником в будущее. Или прошлое. Или раздвигать границы настоящей реальности, показать всю широту этого мира. То, мимо чего миллионы ходят слепо. Я не склонна верить, что страдания делают человека глубже и очищают. Только если ты прошел через них, сумев сохранить душу в покое и полной любви, тогда можешь делиться этой любовью. Дарить читателю изначальную вибрацию «ом». Все слова этого мира должны быть только о любви. Только!
Я? Если вернуться к Машиному вопросу, то да, и меня «колбасило не по–детски», так что в моей библиотеке фактов есть несколько полок с невероятными историями, которые, возможно, могли бы стать удивительным романом о поколении рожденных в СССР и живущих свою долгую интересную жизнь по всему миру. Недавно в аэропорту Франкфурта я познакомилась с работником службы безопасности. В 10–летнем возрасте Олег переехал с семьей в Германию, когда его отец свернул бизнес и убежал из Саратова после разборок с местными вымогателями. Знаете, как мы вспоминали те времена?!
— Я всегда хотел быть милиционером, — хохочет.
— Ну вот, стал!
— Кстати, забыл, как это по–русски. То, что у вас на шортах прозванивается сканером?
— Заклепки!
— Да, многое забыл...
В моей памяти удивительным образом всплывают истории, о которых я и думать забыла. Большая тяжелая дверь на ржавой пружине. Дверь выкрашена зеленой краской с разводами. Бабушка малевала ее сама, злилась, что ее сын, мой дядя, опять напился в хлам и лежит уже вторые сутки, а хозяйство требует ухода. Бегала, кричала, материлась! А потом взяла кисточку и покрасила дверь, чтобы выразить свою неудовлетворенность жизнью запахом краски. Воняло чудовищно. Дверь высохла, к ней прилипли мухи, но ей предстояло остаться такой навсегда. И у каждого жильца бабушкиного дома был свой повод помнить о несовершенстве этого мира, дверь нам в этом помогала как могла. Даже пружина соответствовала концепции. Благодаря сильному натяжению она мигом устанавливала дверь на место, так что ни у одного попавшего в щель пальца не осталось бы шанса. Мой котенок. Барсик. Попался под эту дверь. Полдня он лежал возле колодца. Я сидела рядом, наблюдая, как мокнет в крови его шерсть. К вечеру Барсик сдох. Мы закопали его под яблоней. Я плакала много дней. С тех пор в нашем огороде у меня на всю жизнь появилось место плача. Уже будучи подростком я рыдала там горько, а иногда без слез. Яблоня–громоотвод за годы разрослась в огромное бесплодное дерево, от которого отламывались ветки во время сильных ветров. Сил и желания выкорчевать ее ни у кого не было. Она — моя боль, которую венчал маленький пушистый комок, так что сердце после всех слез рано или поздно наполнялось нежностью и щемящим чувством любви. Несколько лет назад я продала бабушкин дом с той же зеленой дверью. Дверь и яблоню мне было особенно жаль.
Было ли это страдание очищающим? Для сотен людей просто неприятный факт. Для меня разговор с Богом. Должен ли писатель страдать? Прежде всего он должен родиться писателем. Потому что тексты рождаются не в уме. Как? Это, Маша, уже вопрос к Нему.
Т.С.
Советская Белоруссия № 136 (25018). Суббота, 16 июля 2016
