Без срока давности

В темную сентябрьскую ночь 1937-го у нашего дома появились неизвестные. Глухие удары в дверь и в окно ничего хорошего не предвещали: сельчане так не стучали, если доводилось будить ночью. Вскоре в хате засветилась подвешенная под потолком широкая лампа, и мы услышали чужие голоса. А еще крик матери, который рвал душу

: - За что? Миленькие, родненькие, за что вы забираете нашего кормильца!..

В ту ночь из нашей деревни Великий Бор, что на Гомельщине, увезли 12 человек. Как стало известно позже, их обвинили в шпионаже в пользу буржуазной Польши. Только одному из них суждено было вернуться домой после смерти Сталина. Он и рассказал о стойкости моего отца...

Молодым человеком отец учительствовал в своей же деревне. Знания, любовь к людям, готовность помочь каждому в беде делали его в глазах неграмотных, забитых односельчан человеком особенным. Ему не было и 20, а мужики, годящиеся ему в отцы, иначе как Севастьян Иванович его не называли.

Сельский учитель, он же землепашец, отец активно вошел в новую послеоктябрьскую жизнь, стал для крестьян родного Великого Бора примером умелого и рачительного хозяина. У нас был большой красивый дом, пара выездных лошадей. На подворье всегда ухожено и уютно. Мать хоть и из богатой семьи (Вилькины в Великом Бору занимались смолокурением, имели свой завод), не гнушалась крестьянского труда, была мастерицей на все руки.

Годы новой экономической политики преобразили деревню, и зажиточно жили не только мы, но и все, кто много работал. Однако отец в числе первых записался в колхоз. То были страшные годы ломки и переустройства уклада всей сельской жизни. И нужна была сильная воля, чтобы достойно выдержать все это.

Великий Бор - большое полесское село, насчитывающее в ту пору свыше 500 крестьянских дворов. Не допустить произвола, не оскорбить словом-молотом "кулак" - этой мыслью и заботой жил Севастьян Иванович, будучи председателем сельского исполкома. В нашем доме часто собирались активисты колхоза, учителя, сельчане, проявлявшие интерес к политике. Не было вечера, чтобы у нас на огромном дубовом столе не пыхтел тульский самовар. Серьезные разговоры нередко прерывались шутками. Всех их - активистов, строителей новой жизни - в одну ночь и забрали. Как это было горько! Я горячо любил своего отца, гордился им и вдруг - "враг народа".

...Я стою у могилы отца. Говорят, боль утраты с годами притупляется. Да нет, думаю, боль от трагической потери не знает срока давности. И всегда я заклинаю судьбу: только бы нашим детям не пришлось еще раз пережить время, когда человек не только дрожал от страха, но еще и мыслей своих боялся, от которых не мог никуда убежать...