Продолжаем наш проект. В материалах цикла — то, что скрыто за судебными решениями. В каждой истории — неиспользованные варианты и цена, которую приходится платить за ошибку. Исповедь героев — это урок и предостережение. Сегодня глава одиннадцатая. О людях, которые плывут по жизни без руля и ветрил. О тех, кто так ничего и не понял.
Часть первая. Инквизитор
Ивану Георгиеву 36 лет. Сергею Рыжову на год меньше. Это крепкие мужики в самом расцвете сил. Они могли бы быть друзьями или хотя бы приятелями. Но, несмотря на то что оба соседи — друг от друга их отделяет всего лишь несколько метров стены из бетона, они никогда не виделись. Георгиев и Рыжов в свои 30 с небольшим — постоянные клиенты тюрьмы № 4. А свидания «разнокамерников» в тюрьме запрещены.
Это неказистое учреждение расположено в пяти минутах от центра Могилева. Вокруг ездят троллейбусы и автобусы. По тротуарам бредут пешеходы, по небу плывут облака. Но в камерах «крытой», как называют осужденные любую тюрьму, шорохов города не слыхать.
Нормальный человек, который никогда не сталкивался с милицией и не листал УК, не обязан знать, чем тюрьма отличается от исправительной колонии. Георгиев и Рыжов когда–то тоже о различиях не подозревали. Теперь они стали узкими специалистами. В «четверку» этих господ перевели из ИК потому, что они злостно нарушали режим.
Таких здесь около 200 человек. Среди них есть блатные и приблатненные, тихие и буйные, «отказники» и готовые сотрудничать с администрацией. В колониях, откуда осужденных этапировали в тюрьму, они вели себя безобразно. Нарушали форму одежды и распорядок дня, не выходили на работу и отказывались убирать в камерах, добывали мобильные телефоны и угрожали администрации. А когда в качестве наказания попадали в ШИЗО или ПКТ, кротко улыбались, зная, что к стенке их все равно не поставят, а максимум что могут сделать — перевести на срок до трех лет на тюремный режим.
Два гектара территории, на которых располагается могилевская «крытая», самые опасные гектары в округе...
Георгиева и Рыжова заводили ко мне по одному. Администрация предупреждала: вряд ли эти люди будут искренними. Они непременно начнут жаловаться на порядки в колонии, на беспредел конвоиров, на отсутствие элементарных прав и свобод, которое и побудило их протестовать. Что ж, в разговоре с моими героями я был готов к роли глухого к вздохам инквизитора.
Но первый из них, Иван Георгиев, сказал: «Я расскажу вам все, как было». Второй спокойно признал: «Я убийца и разгильдяй, и во всем виноват сам».
Мне почудилось, что они не так просты, эти жители самого глубокого криминального дна...
Часть вторая. Шашлык
В камеру, в которой восемь железных коек, стол, тумбочка, шкаф и маленький телевизор «Витязь», заходят люди с деревянными кувалдами и металлическими крюками. Это контролеры режимного отдела. Они будут простукивать и прощупывать, поднимать и ворошить. Задача контролеров — убедиться в том, что в помещении нет тайников, а целостность стен, пола и потолка не нарушена. Такие мероприятия проходят по графику и называются буднично, по–автомобильному — техосмотр.
За рулем собственной машины Иван Георгиев посидеть не успел. Но технический осмотр его камера пока проходит исправно. Под стук деревянных молотков он пытается разложить свою жизнь по полочкам, но не знает, какую отправную точку избрать.
— Я родился в Украине, в Кировограде. У меня была большая семья. Пять братьев и сестер. Отец — летчик. Одно время мы жили в Польше, где батюшка служил. После развала Союза вернулись на родину. Отец устроился главным энергетиком на мебельный комбинат, читал лекции по философии в университете. Жили мы нормально.
Окончив 8 классов, Георгиев пошел в армию, в войска ПВО. От школы прапорщиков, куда рекомендовали поступить родственники, отказался, решив учиться на повара. А если бы ходил сейчас в прапорах в глубоком украинском тылу, так и не попал бы на белорусскую уголовную передовую...
Родители Вани-повара тем временем разошлись. Отец нашел другую, сестра вышла замуж и уехала в Россию, брат поступил в духовную семинарию в Киеве.
В родительской квартире Георгиев жил один. Подрабатывал на рынке, готовил шашлык. И, как это обычно бывает, свелся по месту службы с нехорошими людьми, которые торчат на рынках с утра до вечера, запивая жареное мясо «отверткой».
— Закружили меня гулянки. Когда увидел безысходность, решил ехать в Минск — жить и учиться. Мне было тогда 23 года.
Часть третья. Перевертыш
В каждой тюремной камере — от трех до 15 человек. Имеются «одиночки». Сознательно администрация в них не селит, только по желанию. И желающие находятся регулярно. Одни нарушители устали от суеты мира и желают уединения. Других отвергает коллектив. Есть в «четверке» такие, кто не убирает за собой, кто настолько пал, что готов спать в мусорной яме.
Обстановка в обычной, «культурной» камере вполне домашняя. В одной, куда мы заглянули через глазок, на стенах безвестный художник нарисовал иконы, и спят зэки теперь под перекрестным «огнем» — взорами Девы Марии и святого Николая. Есть в тюрьме и молельная комната, где желающие общаются с Богом тет–а–тет, рассказывая о несправедливости бытия...
Сергей Рыжов до таких бесед, признается мне, еще не дорос. Он родился в Норильске. В 1988 году семья переехала в Минск. Так порекомендовали врачи, потому что тяжело заболела мать. Операцию ей делал в Боровлянах известный на всю советскую страну профессор Мохарт. Он попросил, чтобы два–три года Рыжова находилась рядом, под присмотром. Долго в семье не думали, решили ехать в БССР.
Сергею Рыжову тогда было 12 лет. Он пошел в минскую школу, после окончил автомеханический техникум и даже поступил в частный гуманитарный институт. Правда, на платное отделение. Денег у родителей было немного, учебу пришлось бросить. Тогда и пошло у него все шиворот–навыворот.
О том, как стал героиновым наркоманом и как с наркотиками порвал, Рыжов долго говорить не желает. Нехотя рассказывает мне, что работал в автомастерской, потом в конструкторском бюро, что денег не хватало катастрофически. Что был женат, с женой разошлись. Что где–то на свободе у него растет сын, которому уже одиннадцать.
Этот Рыжов — странный человек. Он все время улыбается. Смотрит снисходительно, жалостливо, как будто это не ему дали 25 лет, а мне. Будто не его сыну недавно сказали, что непутевый папа умер...
Часть четвертая. Голова в облаках
Световой день у тюремных жителей проходит однообразно и блекло. В шесть утра они встают, делают зарядку, заправляют койки и трапезничают. После завтрака осужденных выводят на работу. Правда, работают на швейном производстве только 10 человек: возможности для организации труда в «четверке» отсутствуют. В личное время осужденные отдыхают, играют в шашки и нарды, почитывают детективы, смотрят по телевизору футбол и баскетбол, слушают по внутреннему радио профилактические передачи. То есть «перевоспитываются».
Раз в день их выводят на прогулку. В узких двориках одни бегают по кругу, другие сквозь мелкую сетку ловят в ладони солнечные лучи. Небо в дворике видно не очень, но все же лучше, чем в камере, где решетки–«реснички» на окнах блокируют, как шлагбаумы, солнечный свет.
Я бывал уже в колониях и тюрьмах, внешний уют не стал для меня сюрпризом. Я–то знал, где кроется подвох. На строгом режиме практически не осталось главного — того, за что цепляется каждый осужденный, какой бы срок у него ни был. То есть свободы. Ее здесь тщательно дозируют, по грамму вымеряют, выдают мелкими порциями через узкое окошко. Формально это выглядит так: в год можно получить только одну бандероль, разрешено всего лишь одно краткосрочное свидание. Таков тюремный минимум.
...В Беларуси уроженец Кировограда Георгиев живет уже 13 лет. Но побывать успел только в трех городах: Минске, Орше и Могилеве. Точнее, в минском СИЗО, оршанской ИК и могилевской тюрьме. После приезда из Украины в милицию он угодил практически сразу, не прошло и недели.
— По приезде я познакомился с нехорошими людьми, которым одолжил денег, — рассказывает мой собеседник. — Поняв, что в Минске меня никто особо не ждал, что без прописки тут я никому не нужен, начал собираться домой. Нашелся приятель, который предложил: выбьем сначала долги, а потом, пожалуйста, проваливай.
Это случилось 8 марта. Приятель Георгиева начал избивать должника, потом вывел в рощу неподалеку от дома и зарезал. Георгиев, как он утверждает, был абсолютно ни при чем — как только увидел поножовщину, сразу скрылся.
— Ножа в деле не было. Свидетелей тоже, только косвенные. И тем не менее раз настоящий убийца скрылся, всю вину повесили на меня, — излагает он собственную версию событий. — Сначала была статья «Непреднамеренное убийство». Потом ее «перекрутили». И вышла уже «особая жестокость». На суде меня спрашивали: что вы чувствовали, когда отрезали человеку голову? Я отвечал: это не я резал. Обвинитель продолжал: а что чувствовала ваша жертва? Да откуда я знаю! В общем, получил я 18 лет. 13 уже отмотал.
О том преступлении Георгиев рассказывает деловито, как будто рецепт шашлыка из баранины описывает. Я не прокурор, чтобы утверждать, что он врет. И не адвокат, чтобы выискивать в следствии нестыковки. В словах осужденного я искал якоря, которые помогли бы понять, почему этот осужденный с печальными глазами не покаялся и заключение свое впоследствии «удвоил».
Часть пятая. Откровение
Между нами стол и пропасть размером с Тихий океан. Сергей Рыжов, который ни разу не исповедовался, решил зачем–то в деталях рассказать мне о своем грехе.
— Как оно случилось, черт его знает. Что тогда было в голове... В общем, убил я человека. Осознанно, умышленно и хладнокровно. Наверное, посчитал, что один только смогу восстановить справедливость. Богом себя возомнил. Что он мне сделал? Не стоит говорить плохо об умершем, но он занимался не самым достойным делом для мужчины — продавал наркотики. Из–за него пострадал человек, который был мне небезразличен. И я решился. Спрашиваете, представлял ли, что мне грозит? Господь с вами. Кто же об этом думает. Просто взял — и убил.
У жертвы Рыжова была мать. И это единственное, что в этой истории для убийцы «непросто». По злой иронии женщина работала врачом в знаковом для осужденного боровлянском центре.
На суде мать выступала потерпевшей. Сидела на каждом заседании, кроме одного, когда прокурор зачитывал подробности убийства. И хорошо, что она их тогда не слышала. В личном деле Рыжова я прочитал: жертву похитили, отвезли за город, вырыли могилу, заставили выпить лекарства для остановки дыхания, а когда не помогло — забили камнем, как скот.
В последнем слове режиссер этого страшного детектива был краток. Он попросил не наказывать строго его подельников, взял вину на себя.
— Просить у матери прощения за то, что совершил, я не хотел. Это невозможно ни простить, ни понять. Я просто сказал: «Извините меня за то, что я существую».
Прокурор просил для убийцы 30 лет, приговорили Рыжова к 25.
— 9 из них прошло, 16 — осталось. Я чувствую, как летит время, как я изменился. Нет, не повзрослел. Скорее, стал еще большим дураком. Знаете, когда говорят, что неволя делает кого–то мудрее, это дешевая беллетристика.
Часть шестая. Чемпион
Понять, что делает с человеком неволя, кроме Рыжова, пытались тысячи психологов и других обученных людей. На эту тему написаны сотни книг и мемуаров. Попросив, чтобы меня посадили в камеру на полчаса, я не рассчитывал спецов и экспертов перещеголять.
И тем не менее кое–что я понять успел. Когда в глазок заглядывали снаружи, успел почувствовать себя голым. За полчаса тишины меня раздавили стены. Запах здешнего воздуха, в котором явно не хватает каких–то важных, жизненных химических ингредиентов, надолго впитался в мой пиджак. Мне захотелось кричать и стучаться головой о нары.
Вопрос, почему люди в условиях несвободы, особенно с большими сроками, начинают вести себя неадекватно, — праздный вопрос. Наверное, это происходит в том числе и потому, что узкая камера имеет свойство превращаться в машину времени. Но из–за того, что в механизм закрался сбой, взрослого мужика она переносит назад — в детство.
— В тюрьму я попал за телефон (разумеется, не только за него, — Н.К.). Он был мне нужен, чтобы звонить домой, маме, — обиженно говорит Георгиев, смахивая слезу. — Тут многие, кстати, сидят за мобильную связь. И я, конечно, тоже знал, что мне грозит. Но дело не в этом. Понимаете, в колонии ты неизбежно будешь страдать, если проявишь свое «я». Начнешь добиваться своего — попадешь в ШИЗО. Будешь продолжать — в тюрьму.
Его тюремный «брат–близнец», балагур Рыжов, менее категоричен и борца с системой из себя не строит.
— За 9 лет я успел поменять три колонии. Здесь, в «крытой», тоже уже бывал, — улыбается он. — Что поделать, преследуют меня по жизни разные недоразумения. Как магнит, притягиваю проблемы. Что ни шаг, то мимо.
Это он еще скромно говорит. В одной из ИК Рыжов умудрился за 6 недель совершить 18 различных нарушений. Не соблюдал форму одежды, нагрубил администрации, пронес запрещенные предметы, нарушил распорядок дня, самовольно занял спальное место, «допустил одиночное хождение», отказался от уборки, «нарушил локализацию»... Характеристика осужденного — как у школьного балбеса–разгильдяя, что сидит на последней парте: «К труду относится крайне недобросовестно», «на мероприятия воспитательного характера должным образом не реагирует», «вину не осознал, меняться к лучшему не намерен». И так далее. В общем, круглый «двоечник».
— Если говорить откровенно, то провоцирую администрацию я сознательно. Но вы меня попробуйте понять. Можно посадить человека за решетку, дать ему нормальное питание, одежду, какие–то развлечения. Месяц человек посидит спокойно. А потом — сорвется, он же не робот. Нищую дырявую свободу никак не заменить. И когда ее начинают отнимать по мелочам... Вот, например, в Шклове однажды придумали, что в секции надо передвинуть мою кровать. Только мою, и ничью больше. Меня это возмутило. Ведь у зэка спальное место — его дом. Пришлось предупредить: кто сдвинет нары с места, разговор будет короткий. Так я попал в тюрьму в первый раз. Во второй и вовсе все было уморительно. Сидел я в колонии в Могилеве. Отличный «лагерь», администрация замечательная. Но произошел там инцидент. Ввели новые порядки — как смотреть телевизор в ленкомнате. Дескать, программу будут выбирать за весь отряд четыре человека из «актива». Зэки, понятно, начали возмущаться. А я молчал, книгу читал, знал, что лучше не вмешиваться. Но отмолчаться не дали. Ребята пришли в секцию и спросили: «Рыжов, мол, ты все знаешь, что делать?» Ну я и сказал, что им делать. Вслух... В результате осужденные сняли телевизор, видеомагнитофон, колонки и швырнули под ноги начальнику отряда. Кто надоумил, выяснилось быстро. А таких ошибок не прощают.
Рыжов говорит, что долго размышлял, почему он, взрослый и неглупый человек, начинает чудачить. И пришел к выводу, что это своего рода игра. Один из вариантов профессионального «убийства» времени, в котором убийца–похититель уже поднаторел, а лет через 10 и вовсе будет чемпионом.
Часть седьмая. Кораблик
Это только кажется, что тюрьма — последняя ступенька на лестнице, ведущей вниз, а здешним обитателям больше нечего терять. Нет, и в этой яме есть двойное дно. За злостное неповиновение нарушителям суд, например, может увеличить срок. Да и ШИЗО в тюрьме не пустует.
Некоторые возвращаются сюда в третий, четвертый раз. Посидит такой Рыжов в тюрьме три года, потом в колонии снова «прославится» — и опять вези его в «крытую».
Бывают и такие случаи: приезжает в тюрьму закоренелый преступник, а на выходе получается нормальный человек. Был здесь осужденный, которого после перевода из колонии решила бросить жена. Написала письмо — надоел ты, мол, развожусь. Гражданин испугался, что ждать его будет некому, и взялся за ум.
Кардинально преображают нарушителей вести о смерти близких. Один осужденный конфликтовал с сокамерниками, его перевели в одиночку. И тут же пришло письмо: умерла мать. А больше никого у этого пропащего человека не было. И он каким–то загадочным образом переродился.
Вообще же тюрьма — это не только место, где осужденных исправляют. Скорее, в том числе, их здесь «закрывают». И от общества, и от других преступников. Но не от самих себя.
— Все это мне надоело. В тюрьму я точно больше не вернусь, отсижу положенное в колонии и начну заново, — уверен в своем будущем Георгиев, хотя шансов начать новую жизнь статистика дает ему ничтожно мало.
— Что дальше? Может быть, когда я приеду из тюрьмы в колонию, меня будут ждать с оркестром, как ждали когда–то «Титаник». А может быть, вернут назад сразу же. Здесь исключать ничего нельзя, — не желает загадывать Рыжов, которому в условиях заключения предстоит встретить еще 16 зим.
В чем–то он прав: эти люди больше не располагают собой. Тюрьма, которая объединила их судьбы, останется с ними навсегда, будет давить на расстоянии — стуком деревянных колотушек, рыком ротвейлера... И глупо их за это жалеть.
Убийцы–то в отличие от своих жертв в полном порядке. Они живут, занимаются делом, не скучают. Недавно вот в «четверке» проводили конкурс на лучшую поделку. Второе место занял робот из сигаретных пачек. А победил корабль из спичек.
Правда, плыть кораблю особо некуда. Поэтому начальник отдела исправпроцесса забрал его к себе в кабинет, чтобы сделать музей.
