История возвращения одного собрания в архивном форматеЭтот человек однажды написал белый стих о том «якою вялiкаю радасцю ахоплены чалавек ад свае адзiноты», стих о звонаре. Тем самым Адам Бабареко навсегда перевернул мое, во всяком случае, представление о белорусской литературе. О той, которая вписывалась в усредненный формат школьного урока. В его поэзии нет битвы за лучшую крестьянскую долю. И героизма тоже нет. Есть человек и его бесконечные чувства...
Впрочем, это я начала знакомство с творчеством Бабареко с его поэтических экзерсисов. А вообще, он больше известен как литературный критик, «наш Белинский». А еще — как член «Маладняка», а после — создатель и вдохновитель «Узвышша». В начале 20–х годов прошлого века эти хлопцы, хлебнув вдосталь «бурапены» революции, отстаивали право поэта писать о любви и мечтах. И еще доказывали, что художественное важнее идеологического.
В этом году две круглые даты: 80-летие создания «Узвышша» и 75-летие его «смерти». Некролог «На смерць «Узвышша» Адам Бабареко написал на оборотной стороне бухгалтерской ведомости «о движении кладей в тоннах за 193... год». Было это в Слободском, Кировском районах. Там высланному поэту пришлось стать бухгалтером.
Еще одна трагичная судьба в нашей литературе. Не слишком долгая, не до конца понятая. Впрочем, думается, здесь будет послесловие. Непременно. Ведь архив писателя сохранился. Сохранился чудом, точнее, невероятными усилиями родных. Не сгинул при обысках, переездах, в ссылке. Не так давно наследница писателя передала его в Беларусь. Сейчас он хранится в Белорусском государственном архиве–музее литературы и искусства (БГАМЛИ). Думаю, однажды мы узнаем еще много неожиданного и об этом человеке, и обо всей эпохе. Пока же в формате архивного дела пробежимся по старым страницам и невероятной истории их спасения.
Фонд I. Опись 1. Времена и люди
О 20–х годах прошлого века и сегодня хочется говорить восторженно. Сколько молодых и дерзких пришло тогда в белорусскую культуру! Какая литературная жизнь бурлила на виленско–минской широте! Вот уже 80 лет ученые изучают все, что они успели сочинить и набедокурить всего за десятилетие. К сожалению, отмерено им было немного. Пассионарный взрыв 20–х завершился делом «СВБ» (Саюз вызвалення Беларусi). По нему отправились по «американкам» да «бутыркам» (в письмах Бабареко пишет это название с маленькой буквы и во множественном числе. — Авт.), а после — в вятские глухие края сотни белорусов.
Адам Бабареко был самый что ни на есть «уместный» для этой страны. Для таких, как он, все и затевалось. От бедности сын «бруковых» крестьян поступил учиться в Слуцкую бурсу. Быть может, если бы не революция, получился бы не поэт, а священник. Во всяком случае, после бурсы была Минская духовная семинария. Но духовника из Адама не получилось. Зато человек духовный состоялся. Юноша отправился учительствовать на Слутчину. Сельский отдел народного просвещения, Пуковский волостной ревком, агитация за коммуну, продразверстка... В годы польской оккупации, понятное дело, подпольная деятельность. Потом — арест. Младшая дочь писателя Алеся Адамовна, ныне живущая в Москве, вспоминает: «Аднойчы, як былi мы на пляжы, заўважыла на бацькавай спiне якiсь дзве вялiкiя ўзрытыя плямы. Формай i выглядам нагадалi яны мне велiзарныя воспiны, што прывiваюць дзецям». Позже Владимир Дубовка напишет в воспоминаниях: «У першых радах змагароў–партызанаў стаяў i Адам Бабарека. Аднойчы яго i некалькiх сяброў захапiлi ў палон. Катавалi, бiлi, а пасля ўсяго — выразалi на спiне дзве пяцiканцовыя зоркi. Рэзалi не шкадуючы, да самых касцей. Вось такiя арданы атрымаў Адам Антонавiч за свае рэвалюцыйныя паходы».
Потом, после освобождения, был в армии, учился в БГУ, преподавал в минских школах и публиковался в «Савецкай Беларусi». Они были так романтичны, верили в свои силы и в то, что смогут все изменить. Построят новый мир и напишут новую литературу. Сначала было участие в «Маладняке», потом — создание «Узвышша» и мечты, споры, проекты.
Семья Адама Бабареко передала в БГАМЛИ огромную фотографию «Узвышша». На ней 13 человек. Все юны и прекрасны: Пуща, Бабареко, Дубовка, Чорный, Бядуля, Крапива, Лужанин, Дорожный, Адамович, Кляшторный, Жилка, Шашалевич, Глебка. Когда–то каждый из них заказал себе по экземпляру. Невероятно, но даже у этих 13 планшетных снимков судьбы оказались разные. Одни, как фото из семьи Бабареко, сохранились без изменений, другие исчезли во время обысков, третьи вроде как и сохранились, но... некоторые персонажи с них были стерты... Тоже страница истории.
— Эта раритетная фотография стала талисманом нашей научной конференции «Узвышаўскiя чытаннi», — директор БГАМЛИ Анна Запартыко показывает копию исторического снимка на своем рабочем столе.
Фонд II. Опись 2. В поисках архива
Алесю Адамовну, дочь и единственную наследницу поэта, очень долго уговаривали передать архив отца в Беларусь. Впрочем, переговоры эти начались куда раньше. В 70–х в Москву в семью Бабареко (еще жива была вдова Анна Ивановна) приезжала тогдашний директор БГАМЛИ Клара Жорова. В ту пору было даже не совсем ясно, сохранился ли архив. В семье ее тепло принимали, долго беседовали (к тому времени вдова добилась полной реабилитации мужа. Об Адаме Антоновиче вновь стали писать и говорить. — Авт.), но документы так и не показали. Лишь подарили несколько фотографий из семейного архива. Они–то и стали первыми единицами, положенными в основу фонда Бабареко в БГАМЛИ. Примерно в ту же пору Владимир Конон начал писать книгу об Адаме Антоновиче. Он и сообщил, что семья все–таки сохранила богатейший архив писателя.
Он оставил не слишком большое наследство: рукописи да письма из тюрьмы, ссылки и из Севжелдорлага. Проникновенные и пронзительные. Супруга с двумя маленькими дочками — Элеонорой и Алесей — много скиталась. Но единственное сокровище — отцовский архив — сберегла. Ни одна записка, даже на оберточной бумаге, даже на клочке бухгалтерской ведомости, не пропала.
Эти письма и сегодня больно читать. Он очень боялся, что если будет писать по–белорусски, письма конфискуют, они не дойдут к адресату. Потому литературный критик и поэт пишет на смеси из русского и белорусского языков. Пишет просто, чтобы ни одна строка не вызвала сомнений у цензора, чтобы он понял все, чтобы не отправил письмо в печку. Чтобы единственная нить, связывающая с жизнью, не оборвалась.
...Такие вот мысли над этими пожелтевшими листами. Кстати, почерк у Адама Антоновича хоть и разборчивый, но «расшифровать» письма непросто. Ведь написаны они нередко на том, на чем была возможность их написать (например, на расслоенном куске картона от упаковки зубного порошка «Дентин»). К тому же не будем забывать: он был романтиком «бурапення», мечтавшим изменить мир. В этом порыве они с Дубовкой когда–то, еще в 20–х, работали над новой системой правописания в белорусском языке. Увы, она так и не была утверждена — на смену романтичным 20–м пришли иные времена. Всем стало не до красоты языка. А он так и остался верен своему правописанию. Для звуков «дз» и «дж» были у него свои обозначения — буквы, похожие на латинскую Z и на серп и молот. И пока этот ключ не подберешь, пробираться сквозь мелкие убористые строки почти невозможно.
— Кое–что нам уже удалось расчитать, — говорит Анна Запартыко, — но основные открытия еще впереди.
С архивом отца Алеся Адамовна расставалась мучительно. Как просвещенный человек и преданный белорусист, не растерявший за многие годы жизни в Москве все то колоритное и родное, что было впитано с детства в родительской семье, она понимала, что только здесь, в Беларуси, место этим документам. Только здесь, на родине, о которой так тосковал отец, его работы смогут вернуться в научный оборот, смогут получить новую жизнь. И выполнить в конце концов свое предназначение. Но ведь расставаться с наследством отца так тяжело.
Директор БГАМЛИ Анна Запартыко многие годы вела переговоры с Алесей Адамовной. Ей не отказывали, как предшественнице. Но и согласия на передачу документов долгое время не давали.
— Я понимала, как много значит для нее этот архив. Всякий раз, бывая в Москве в командировках, навещала Алесю Адамовну. Встречалась с ней, когда она приезжала в Беларусь, — вспоминает Анна Запартыко. — Но событий не форсировала. Надо было убедить ее в серьезности намерений. Первые документы она передала в 1996 году, во время «Гарэцкiх чытанняў». Алеся Адамовна побывала в БГАМЛИ, осмотрела архив и сделала самый бесценный подарок: передала ту самую папку, которую спасла когда–то во время обыска.
Основная же часть архива была передана в 1999 году, после празднования 100–летия писателя в Минске и на родине — в деревне Слобода–Кучинка, на Слутчине.
— Я снова еду в Москву, — вспоминает Анна Запартыко. — Возвращаюсь с практически неподъемным, но важным грузом. В моих чемоданах, сумках, в планшетах, уложенных на багажной полке, — архив Адама Бабареко. Алеся Адамовна сделала этот дар. В ту ночь я даже не думала о том, чтобы заснуть. Ведь я везла бесценный груз. Здесь и переписка с Пущей, Дубовкой, Жилкой, Бядулей, Чорным.
Потом были еще несколько поездок архивистов к Алесе Адамовне в Москву. Она отдала, кажется, все, что хранил семейный архив, включая книги об отце с дарственными надписями авторов.
— Это, пожалуй, единственный фонд такого объема и такой степени сохранности в собрании нашего архива из всего наследия «узвышаўцаў» и «маладнякоўцаў», — убеждена Анна Запартыко. — Каждый документ той эпохи — потрясающая ценность. Особенно интересны для исследователей его мысли в ссылке. Когда Адам Антонович понимал, что записи делает только для себя, их никто никогда не увидит. Но даже эти письма в никуда непохожи на письма сломленного человека.
Фонд III. Опись 3. Сенсация до востребования
Они были нормальными порядочными людьми. Отправившись в ссылку (а такая участь постигла многих «узвышаўцаў»), они поддерживали отношения друг с другом. В Кирове Бабареко поселились в доме, откуда буквально несколько часов назад уехали Горецкие. Алеся Адамовна до сих пор дружна с Галиной Максимовной Горецкой, дочерью поэта. В ссыльные годы в доме у Бабареко бывали Богдановичи, Маркевичи, Аниховские. В 1937–м это и стало поводом для раскрутки дела о националистическом заговоре.
Арест стал для Адама Антоновича последним. В те годы все были к этому готовы. Семья знала: главное, о чем просил Адам Антонович, — сохранить его архив. Однажды это уже было: во время первого ареста в 1930 году был собран, перевязан и унесен архив «Узвышша», хранившийся дома у Адама Бабареко.
— Я пыталась разыскать его, — говорит Анна Запартыко, — но из учреждений, где он может храниться, приходили отрицательные ответы. Иногда, знаете, бывают в архивном деле такие парадоксы: вроде как все безнадежно утрачено. Но потом всплывет в чьей–то коллекции, в чужом фонде, бумага из искомого. Надежда появится... Но, к сожалению, не в данном случае, наверное. Думаю, архив «Узвышша» не пережил войну...
В Слободском в доме Бабареко был диван со специальной потайной «шуфлядой». Анне Ивановне удалось перед обыском спрятать в нее папку с рукописями. Чтобы исключить подозрения, на диван уложили спать 9–летнюю Алесю. Вот как она об этом вспоминает: «Падчас прыходу аператыўнiкаў за бацькам быў ня познi вечар. Мы з сястрой яшчэ гулялi з дзецьмi ў другой кватэры нашага дома. Хтосцi нас апавясцiў, што трэба тэрмiнова iсцi дадому. Мацi адразу ўлажыла мяне спаць па нейкiх сваiх меркаваннях. У гэты дзень мы бачылi бацьку апошнi раз, але не зналi, што развiтаемся назаўсёды».
...Поэты более поздних времен назовут этих женщин, которые подобно декабристкам поехали за мужьями в ссылку, «полувдовами». Они приняли добровольно все тяготы изгнания. Многим из них суждено было потерять своих мужей еще раз. Теперь уже навсегда. Немало личных архивов ссыльных было спасено усилиями их близких, жен и детей. Быть может, мы вообще не узнали бы многого о писателях, поэтах, критиках и публицистах той эпохи, если бы не самоотверженность их семей. Еще один их подвиг.
— Это особая часть архивов, целый пласт, который еще предстоит скрупулезно исследовать, — говорит завотделом публикации документов НАРБ Виталий Скалабан. — К счастью, архивы высланных людей не всегда конфисковывали, многие удавалось сохранить в семье. Благодаря подвигу детей, жен нация по праву может считать себя богаче. Эти бумаги еще ждут своего часа. С ними будет связано немало открытий...
...Здавалася, што яму хацелася,
каб увесь свет, уся шырыня бясконцых прастораў, пачулi яго i
ўсё, што ёсць жывога на сьвеце,
зышлося да яго i глянула, якою вялiкаю радасцю ахоплены чалавек
ад свае адзiноты...
Стихотворение Адама Бабареко «Званiў званар» было сохранено в семейном архиве, в том самом тайнике в старом диване. Опубликовано спустя пять десятилетий после его смерти.
