Белорусский самородок: 130 лет со дня рождения народного артиста СССР Григория Ширмы

Он не был ни композитором, ни музыковедом, у него не было никакого образования, кроме Седлецкого учительского института (скорее училища, чем университета), но он 12 лет возглавлял белорусскую композиторскую организацию и 40 лет — созданную им Государственную хоровую капеллу БССР. Крестьянский сын, уроженец деревни Шакуны Пружанского уезда, он был образцом интеллигентности во всех смыслах этого слова и оставил неизгладимый след в душах всех, с кем встречался.

Григорий Ширма. Фото Эдуарда Тригубовича

— Назову имя человека, который в пору моей ранней юности произвел на меня неизгладимое впечатление, — вспоминал в 1980 году на встрече с читателями Гавриил Троепольский, автор книги «Белый Бим — черное ухо». — Это Григорий Романович Ширма, мой первый учитель литературы. Умер он два года назад, народный артист СССР, художественный руководитель Государственной академической хоровой капеллы Белорусской ССР. Вот этот человек в то далекое теперь время был для меня дороже всякой прочитанной книги.

Гавриил Николаевич не раз признавался, что не стал бы писателем, если бы не встретил Ширму.

А случилось это в самом начале 1918 года в селе Новогольском Новохоперского уезда Воронежской губернии, куда во время первой мировой войны были эвакуированы родители Ширмы. Отслужив в звании прапорщика в Туркестане, он по направлению Белорусского национального комиссариата приехал организовывать школу второй ступени.

Г. Ширма. Фото Юрия Иванова

Учительский опыт у Ширмы был, хоть и небольшой. Окончив двухгодичные учительские курсы в Свенцянах, он учительствовал в Свенцянском и Лидском уезде, преподавал русский язык и литературу.

В Воронежской губернии к ним добавились такие удивительные предметы, как педагогика и психология, а в придачу хор, драматический кружок и многое другое, что было неотъемлемой принадлежностью хорошей советской школы.

Был ли счастлив он, возвращаясь в 1922 году с родителями и молодой женой в родные края, под власть Польши? Предполагал ли, какие мытарства придется ему пережить?

Впрочем, у меня вовсе нет намерения углубляться в запутанные подробности его тогдашней жизни. Достаточно сказать, что он три года жил без паспорта — просто потому, что отказался записаться поляком, — побывал и лесорубом, и псаломщиком, и воспитателем в интернате Виленской белорусской гимназии… Пришлось посидеть ему и в Лукишках — знаменитой виленской тюрьме, — по обвинению в «злоумышленном препятствии полонизации белорусского населения».

И все же в этой жизни было больше хорошего, чем плохого. Были люди, были песни, была православная церковь, взявшая его под свое крыло.

Уже в 1926 году он был регентом Пречистенского собора в Вильне, и именно там, под крылом собора, силами церковного хора зазвучали записанные им в эти годы белорусские песни.


Педсовет. С директором ДМШ № 2 В.Н. Воротниковым

1926 год… Моя первая виленская осень, — вспоминал ближайший ученик Ширмы, организатор Государственного академического народного хора БССР Геннадий Цитович. — Бесцельно блуждаю по квадрату стиснутого монастырскими стенами двора. И вдруг из полуоткрытого окна полилась белорусская песня, за ней другая, третья. Чем-то родным, близким дохнуло на меня…

Геннадий Иванович прошел вовнутрь, дослушал репетицию до конца и только тогда узнал, что регента зовут Григорий Ширма.

В конце 1930-ых годов в этом же хоре пел Виктор Ровдо со своей будущей женой Софьей Воеводской. Пела там и жена Ширмы, Клавдия Раевская.


С Ларисой Помпеевной Александровской, 29 апреля 1974 года

Пел в нем и Максим Танк. Мы видим его на обеих фотографиях, запечатлевших две встречи с прославленным белорусским тенором Михаилом Забейда-Сумицким, который в 1936 году приехал в Вильну на гастроли.

На одной из фотографий представлен собственно хор, одетый в самодельные разношерстные белорусские костюмы. Впрочем, это касалось только женщин. Мужчины одеты в строгие костюмы с белыми рубашками и галстуками. И эта деталь сама по себе свидетельствует о том, что хор был академическим.

Репетиции в 1930-ых годах проходили в основном на квартире у Ширмы, которая превратилась в настоящий клуб. Здесь читали стихи, пели, устраивали драматические представления…


С внуком Романом. Фото Эдуарда Трегубовича

Пианино, вероятнее всего, в квартире не было.

— Ширма «пилил» на скрипке, но хор у него пел идеально, — с доброй усмешкой вспоминал много лет спустя народный артист СССР Виктор Ровдо.

Преданный ученик, он не идеализировал учителя, особенно после того, как побывал в Москве в аспирантуре у выдающегося русского хормейстера Александра Свешникова. Это было уже в 1950-ых годах, когда Ширма стоял во главе Государственной академической хоровой капеллы БССР. После аспирантуры Ровдо был распределен хормейстером к Ширме.

— Конечно, я должен был подчиниться его манере работы, — вспоминал он много лет спустя, — но это был контраст необыкновенный.

Тем не менее, он всегда помнил и нес тот основой завет, который передал Ширма своим ученикам.

Хор Пречистенского собора

— Когда я возглавил хор Белтелерадиокомитета, — вспоминал он, — первой задачей было у меня было записать двухтомник, который составил Григорий Романович Ширма. Там было 217 произведений в двух томах. И когда мы записали, то решением правительства нам была присуждена Государственная премия.

Одна из живучих легенд — что будто бы сам Ширма обработал для хора эти песни. Но у него для этого не было необходимых познаний в гармонии и контрапункте, поэтому он привлекал для этой работы профессиональных композиторов — Александра Гречанинова, Александра Кошица, Михаила Гайворонского, Константина Галковского, а возможно, и других.

Любопытно, что Гречанинов — виднейший сочинитель и знаток православной музыки, ученик Римского-Корсакова — в это время жил в Париже, а украинский хоровой композитор Александр Кошиц — в Канаде, Гайворонский во Львове и только Галковский в Вильне. Это говорит о широте его общения и о его авторитете в музыкальном мире.

Хор Ширмы з Михаилом Забейда-Сумицким, 1936

Конечным же итогом этих усилий стало то, что белорусская песня, оплодотворенная православной хоровой традицией, зазвучала в филармонических залах. Да, Ширма не был первым собирателем — до него был Чуркин и другие, и именно Чуркин своей «Калыханкай» для струнного квартета впервые вывел белорусскую песню в пространство академической музыки. Но все же эти попытки были отчасти искусственны, отчасти наивны.

Ширма же открыл в белорусской песне ее истинную могучую хоровую природу, и это откликнулось, это сразу было оценено. Капелла Ширмы, обретшая второе рождение на новой советской почве, стала сенсацией в Москве в самый канун Великой отечественной войны.

Во время Первой мировой войны

6 июня 1941 года «Правда» писала: «Очарование белорусской народной песни доносит до слуша­телей ансамбль песни и танца под руководством Г.Р. Ширмы, кото­рый на днях приехал в Москву. Организация ансамбля явилась началом огромной работы по собиранию белорусского фольклора... Теперь ансамбль выехал в гастрольную поездку по городам Совет­ского Союза. Его ждет немалый путь — от Урала и Калинина до Ташкента».

Война прервала этот стремительный полет, но она и заставила почувствовать, насколько дороги народу его песни. И потому память о Ширме сохранится не только в именах улиц и в названии его капеллы. Белорусский самородок, как назвал его в своих записках Дмитрий Романович Каминский, навсегда останется для нас образцом самоотверженного служения своему идеалу.

При всей огромности своих общественных и творческих обязанностей, он ходил в школы, общался с детьми. Был членом педагогического совета детской музыкальной школы № 2, которую в ту пору называли «автозаводской филармонией».

Ему не очень нравились новые веяния в эстраде. «Танцы говядины», — говорил он, а о Мулявине — «Какие-то африканские ритмы». Мог ли он вообразить, что когда-нибудь эти ритмы скрестятся со звучанием цимбал?

Тем не менее, он был провозвестником нового. Наших «Хоровых вече», нашей увлеченности фольклором. И оттого его имя мы будем помнить всегда.

juliaandr@gmail.com


Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter