До лета 1916 года Александр Александрович бывал в Беларуси исключительно проездом. Именно такие впечатления от Могилева отразились в его записных книжках от начала октября 1907 года и 26 мая 1908‑го. Запись идентична: «Три часа в Могилеве на Днепре: высокий берег, белые церкви под месяцем и быстрые сумерки». В первый раз, впрочем, предложение обозначено как «Тема для фантастического рассказа». Литературоведы полагают, что рассказ был написан, но утрачен в 1921‑м, когда подмосковные крестьяне сожгли усадьбу Шахматово вместе с блоковскими рукописями.
Эта могилевская тропинка обрывается на самом интересном месте. Другая проходит по жизни Блока больше 30 лет, но остается до сих пор неприметной. Речь о белорусских корнях отчима поэта. В 1889 году вторым мужем его матери Александры Андреевны стал гвардейский офицер Франц Феликсович Кублицкий‑Пиоттух (1860—1920). Его привычно величают «поляком» (потому что католик по вероисповеданию) и «представителем литовского рода». На самом деле фамилия Кублицких с XVI века ведет свою родословную из Кубличей под Полоцком, ныне относящихся к Ушачскому району. С отчимом Блок был в добрых отношениях и высоко его ценил. В лихолетье Первой мировой Кублицкий‑Пиоттух дослужился до командира дивизии и участвовал в Брусиловском прорыве.
Для Александра Александровича, пока война его самого обходила стороной, отчим был важнейшим источником информации о том, что там творится. Творилось же ужасное: 6 декабря 1914 года Блок отметил в записной книжке: «Утром приедет Франц. Приехал бодрый, шинель в крови...» В 1915‑м поэт дарит родственнику свою книгу «Стихи о России» с характерной авторской надписью: «Милому Францику, обреченному быть на этой пошлой войне». Следующим летом выяснится, что обречен быть на войне и сам Блок.
28 июня 1916 года он размышляет в личных записях о «бессмысленной войне», но в преломлении к его личной судьбе поход на Первую мировую обретает четкие очертания безжалостного смысла. В Петрограде можно выбрать одно из двух: отправиться прямиком на фронт, где поэты, как давно доказано опытом, гибнут чаще остальных штатских, или послушать доброго знакомого, тоже поэта Вильгельма Зоргенфрея и пойти служить в прифронтовую полосу табельщиком в 13‑ю инженерно‑строительную дружину, занятую устройством укреплений. Блок выбирает вариант Зоргенфрея и с 28 июля 1916‑го по 17 марта 1917 года на семь месяцев оказывается в окрестностях Пинска.
Эта блоковская белорусская тропинка сегодня основательно исхожена и вошла в туристические маршруты. Детально прослежены перемещения поэта: станции Лунинец, Ловча и Парохонск, деревни Камень, Погост‑Загородский, Колбы, Лопатино... Блок попадает из столицы империи в совершенно новый для себя мир, где его почти не знают как поэта, где совершенно не пишется стихов, а читаются они новым товарищам по службе исключительно редко. Где приходится ночевать в общей комнате, в которой на соседних кроватях похрапывают усталые сослуживцы. До фронта с десяток километров, но его линия стабильна, а опасность для жизни только на уровне нелепой случайности. В большом письме жене Любови Дмитриевне от 4—7 августа 1916 года, переданном с верным человеком поверх военной цензуры, он красочно описывает приемы противника: «В ясную погоду утром и вечером посещает нас аэроплан, бросающий бомбы главным образом на мост у Парохонска и в станцию Лунинец, где 90 путей. В мост ни разу не попал. В доме и флигелях стекла выбиты, одна бомба упала в палисадник месяца три назад. При мне бомб у нас еще не бросали. На горизонте видна иногда дозорная колбаса (привязной шар), ночью — ракеты и прожектор».
Стекла выбиты в усадебном доме князей Друцких‑Любецких в Парохонске, где приходится ночевать в общей комнате. Занятия по службе совсем не поэтические — «учет работ чернорабочих», правда, сам Блок к этим работам не привлекается, хотя его биографы приписали ему и рытье окопов, и рубку кольев в лесу. Рытьем и рубкой занимались сотни мобилизованных на строительство укреплений, поэту же досталась работа координирующая. К новой суматошной жизни он заставляет себя привыкнуть, в чем честно признается матери в письме от 28 августа: «Я могу заснуть, когда рядом разговаривают громко пять человек, могу не умываться, долго быть без чая, скакать утром в карьер, писать пропуски рабочим, едва встав с кровати. Походная кровать очень удобная вещь». В этих краях есть и свои маленькие радости: пинские болота, которых так боялись родные, «не сплошные, частью сухие», в маленькой речке Бобрик приятно купаться, «есть места с песчаным дном».
Приятна будет и зима на белорусском Полесье, которую застанет встретившийся в январе 1917 года с поэтом на его службе Алексей Толстой: «Блок рассказал мне о том, как здесь славно жить, как он из десятников дослужился до заведующего, сколько времени в сутки он проводит верхом на лошади; говорили о войне, о прекрасной зиме...»
Новый, 1917‑й, о котором еще не было известно, что он принесет отречение царя и две революции, встречали у Друцких‑Любецких в Парохонске до восьми часов утра. Из поэтического в этой новой реальности, из которой Блок в марте 1917 года уедет в петроградскую революционную суету, только описания звезд и луны: «Лунные ночи олеографические».
Поэтическое придет сюда спустя 60 с лишним лет: 2 ноября 1980 года в деревне Лопатино Пинского района откроется народный литературный музей Блока, существующий и по сей день. Так в белорусских тропинках замечательного поэта появится народная тропа.
Юрий Борисенок
rodina2001@mail.ru
