“Храм” на улице Ленина
— Когда в городе, еще лежащем в руинах, Аладова добилась разрешения на строительство специального здания Государственной картинной галереи БССР, проектирование было поручено молодому архитектору фронтовику Михаилу Бакланову, — рассказывает ученый секретарь Национального художественного музея Татьяна Сурская. — Новоселья пришлось ждать восемь лет. Первоначально архитектор хотел возвести храм искусства, который по задумке автора должен был стоять на возвышении, на перекрестке улиц Ленина и Первомайской. Но выделен был небольшой участок на улице Ленина, зажатый между уже восстановленными после войны домами, и здание было решено по-другому. Уже в 1957 году стало понятно, что в новом доме музею будет тесно: архитектурным проектом практически не было предусмотрено помещений для хранения экспонатов.
— Судьба Национального художественного музея, то, каким он стал — все это неразрывно связано с уникальнейшим человеком, выдающимся деятелем культуры Еленой Аладовой, — рассказывает искусствовед Алиса Станиславовна Наркевич. — Мне посчастливилось работать с ней, близко знать ее. Именно Елена Васильевна собрала коллекцию, вошедшую в число наиболее разнообразных и значительных собраний музеев бывшего СССР.
До сих пор вспоминают в Национальном художественном музее такой случай. Во время строительства здания картинной галереи Аладова часто бывала на стройплощадке. И вот, придя на площадку рано утром, она обнаруживает, что в нужном месте нет рубероида, а это значит, что картины будут в сырости. Рабочий, который кладет стену, говорит: сметой рубероид не предусмотрен. Она уговаривает его приостановить работу, а сама едет домой. Берет деньги и мчится в магазин стройматериалов... Кто и почему не предусмотрел рубероид, Елена Васильевна не стала разбираться. Предпочла отдать на дело своей жизни деньги, которые планировала потратить на шубу.
Новое начало
Елена Аладова начала работать в Картинной галерее БССР в 1939 году, когда она только открылась. И возглавила ее в 1944 году, сразу после войны. Начинать собирать заново музейную коллекцию ей пришлось фактически с нуля.
“41 год. Первые дни войны. Немцы уже под Минском. Два дня мы упаковывали экспонаты галереи, — пишет Аладова в своих воспоминаниях. — Самые лучшие полотна вытаскивали из рам и укладывали в ящики. Пришлось повозиться с коллекцией слуцких поясов. Их было 48 единиц. И все они лежали в очень тяжелом ящике в хранилище. Мы — три женщины и один мужчина, наш сотрудник, — едва могли его сдвинуть с места”.
Но уже упакованным экспонатам не суждено было покинуть белорусскую столицу — водитель грузовика ушел на призывной пункт, а из сотрудников водить машину больше никто не умел. Минск Аладова и другие сотрудники галереи с семьями покинули пешком, когда медлить больше было нельзя.
“Мы едва успели набрать некоторые запасы прямо в экспонаты: китайские и японские вазы. Грех, конечно, но другой емкости под рукой не было”, — вспоминала Аладова.
Елена Аладова оказалась в эвакуации в Саратове, а позже - в Москве, в Государственной комиссии по определению ущерба, причиненного фашистскими захватчиками коллекциям художественных музеев.
“Первое время мы очень бедствовали, — вспоминала войну Аладова. - Нашу семью, особенно детей, мучил постоянный голод, к тому же приближалась зима, и это приводило в ужас. Меня терзали, не давали покоя мысли о судьбе оставленных в минской галерее произведений”.
Восстановление музейных коллекций Аладова начала сразу после освобождения Беларуси, в 1944 году.
“В ту пору в залах Третьяковки шла выставка произведений белорусских художников, посвященная 25-летию образования Белорусской Советской республики. Экспонаты этой выставки были созданы белорусами на фронтах Великой Отечественной войны, в партизанских отрядах, в эвакуации. Они и составили основу собрания будущей обновленной нашей галереи. Вскоре на стеллажах нашего запасника стали появляться и другие произведения”.
Спасти и сохранить
Елена Аладова занялась поиском и приобретением в музейную коллекцию произведений живописи, графики, скульптуры. Она вспоминает, что музейщиков огромной страны в те тяжелые послевоенные годы связывала теплая дружба и взаимопонимание. Например, дружила Аладова с искусствоведом Капитолиной Фроловой.
“Часто ездили вместе в командировки в Ленинград. Не ведая усталости, одержимые жаждой как можно больше увидеть и добыть для музеев работ, мы буквально теряли представление о времени. Однажды белой ночью ввалились в семью почтенных коллекционеров. Не было предела нашему смущению, когда подняли с постели недоумевающих хозяев квартиры. Только тогда до нас дошло, что шел... третий час ночи! Однако нам повезло: визит оказался удачным”.
Неустанный труд по сбору музейной коллекции директор Государственного художественного музея БССР вела не одно десятилетие, ее даже называли “белорусским Третьяковым”.
— Я, тогда молодая сотрудница, ездила с Еленой Васильевной в командировки в 1960-е, — вспоминает Алиса Станиславовна. - И, уезжая из Минска, мы знали: в командировке не жди ни минуты покоя! Помню, в Вильнюсе Аладова подняла нас, умаявшихся за день, в два часа ночи: срочно надо идти к коллекционеру, другого времени для музейщиков у него не будет. И мы поехали смотреть уречское стекло.
Но если музейщики поддерживали друг друга, то чиновники правильно понимали нужды музеев далеко не всегда.
“Был такой случай , — пишет в книге воспоминаний Елена Аладова. — На оценку комиссии я представила два женских портрета: Рознатовской и Кутайсовой, авторство которых в частной коллекции значилось под вопросом: “Рокотов - Левицкий?”. Закупочная комиссия явно недооценила их художественное качество и предложила оценить их в 18 тысяч рублей. Владелец не согласился с такой суммой”.
На свой страх и риск Аладова повышает цену до 20 тысяч, чтобы потом, на ближайшем заседании, убедить членов закупочной комиссии.
“А через пару недель меня вместе с портретами затребовал к себе в Москву тогдашний председатель Комитета по делам искусств Министерства культуры СССР Беспалов. Сначала грозно отчитывал, а когда я совсем сникла, улыбнулся и сказал, что победителей не судят, и поздравил с великолепным приобретением”.
— Она была настоящим барометром времени. Чувствовала время, людей. Отличала настоящее искусство от однодневки, а “модных” художников — от настоящих талантов, — вспоминает Алиса Наркевич. — Аладова спасла для нашей культуры очень многие уникальные произведения искусства. Она организовывала научные экспедиции по обнаружению памятников древнего белорусского искусства, привлекала крупных специалистов — и белорусских, и из Ленинграда, Москвы. Тщательно обследовала заброшенные тогда церкви, костелы, синагоги, приобретала экспонаты у жителей деревень.
В результате работы экспедиций были выявлены сотни и сотни произведений, представляющих художественную ценность, спасены от верной гибели многие шедевры древнебелорусского искусства, в том числе Богоматерь Одигитрия Смоленская из Дубенца, ряд очень ценных икон и скульптур из Житковичей, Бездежа, Пружан, Турова, Гнезно, Ялова, манускрипты, старопечатные книги, изделия ювелирного творчества и ткачества, работы белорусских художников XVI—XVII веков. При Аладовой большое внимание уделялось реставрационной деятельности: директор музея привлекала к этой работе известных
в Союзе специалистов, растила собственные кадры.
Спасала и молодых художников
— Именно она когда-то приобрела для своего музея ныне знаменитое полотно Савицкого “Витебские ворота”. Эту картину отказался тогда покупать музей Великой Отечественной войны. А Елена Васильевна сразу увидела, что это шедевр, и купила ее для нашего музея. Прошли годы, и за свои работы, включая и эту вещь, Савицкий получил Государственную премию СССР.
Во времена, когда художникам официально разрешалось творить только в духе соцреализма, Аладова наперекор руководящим установкам приобретала работы молодых талантливых белорусских живописцев и скульпторов. Она купила для музея дипломную работу Щемелева, другие его полотна, произведения Кищенко, Данцига, Стельмашонка, Муромцева, Поплавского — тех, кто сегодня стал ведущим художником Беларуси.
“Ее обижали этакие скользящие по экспозиции взоры ленивых, пресыщенных и торопливых посетителей, — вспоминая об Аладовой, писал знаменитый белорусский скульптор Заир Азгур. — Не один раз я замечал, как она стоит где-то в сторонке и с невольной улыбкой следит за каким-нибудь посетителем, который перейдет из зала в зал, потом вернется к привлекшей его внимание картине, склонится к подписи, отойдет на несколько шагов и всмотрится вновь в полотно...”.
