Четыре женских портрета из рода СудзиловскихОни были двоюродными братьями и тезками, получив при крещении одно и то же имя — Николай. Фамилию по деду Степану носили общую — Судзиловские. Николай Константинович, тот, который постарше, родился в Могилеве в 1850 году. Младший Николай — по отчеству Антонович, появился на свет в Витебске 14 годами позже.
Николай–старший — похоже, непоседливый характер помог — прославился, без преувеличения говоря, на весь мир. Любая современная энциклопедия выдаст о нем колоритом проступающие даже сквозь сухой тон биографической справки данные: вначале поступил на юридический факультет Петербургского университета, затем на медицинский факультет Киевского университета, но закончил его в Румынии. Добравшись в Лондон, познакомился с Марксом и Энгельсом, дружил с Плехановым, Лавровым, Верой Засулич, Верой Фигнер, Врублевским, Сунь Ятсеном. Оказавшись в любой точке земного шара, будь то США или Япония, Болгария или Китай, немедленно организовывал «революционную ситуацию». В разных вариациях: то готовя нападение на тюрьму в Забайкалье с целью освобождения политзаключенных, то организуя поход 60 тысяч вооруженных солдат из Японии в Россию в поддержку первой русской революции. То, наконец, создав образцовую ферму в 15 верстах от действующего вулкана Килауза на острове посреди Тихого океана, дабы отдохнуть от трудов праведных на посту первого президента Гавайской республики.
Совсем другое дело его младший кузен из Витебска. Нелегальные марксистские книжечки до дыр не зачитывал. Скромно, за казенный «кошт» закончив в Петербурге сельхозакадемию, получил направление в Екатеринбургскую губернию — на должности главного агронома и директора местного агрономического училища. Районированные яблони, груши, посадка хороших сортов картофеля, корнеплодов в окрестных садах–огородах — разве это менее насущно, чем мудреная теория прибавочной стоимости? Перебравшись в конце концов в Витебск, он и здесь возглавил агрономическую службу и лабораторию земледелия. В том числе и при советской власти — ведь местные Мичурины, далекие от политики, востребованы любой общественной формацией. В Витебске аполитичный Николай Антонович Судзиловский, двоюродный брат легендарного президента Гавайев, свои дни и закончил.
Атеперь представьте мои чувства, когда от витебских музейщиков я узнала, что в городе до сих пор живет внучка славного агронома. Почти всю жизнь проработавшая сельской учительницей. Личная судьба которой — зеркальное отражение нашей общей, великой и трагической одновременно, истории.
Три года, пока я наконец смогла выбраться к ней для обстоятельного разговора, мое воображение рисовало красивую женщину со «старорежимной осанкой» — прямой, как струна, спиной и тугим узлом волос на затылке, перетянутым старинным гребнем. Я мыслила книжными стандартами, но ни капельки, как оказалось, не ошиблась.
Чашка с молоком — воспоминания о дедушке и бабушк
е
...Вначале был голос: пленительно–красивый, с хорошо поставленными педагогическими интонациями (мы договаривались о встрече по телефону), а потом и видение. Любовь Федоровна Чударева предстала точь–в–точь похожей на воображаемый образ: породу, как и талант, скрыть невозможно. Доверчиво открыв перед нами дверь пустого по дневному времени дома, достала фамильный альбом.
— Мои дедушка и бабушка жили в Витебске на Второй Ветреной улице, в своем домике — он остался еще от бабушкиного отца. Боюсь, что я плохо помню деда — память уже совсем не та, что была ранее. Как–никак 84 года. Но вот какой эпизод крутится в голове. Умершего дедушку везут хоронить. И мне, чтоб не плакала, бабуня наливает в очень красивую чашку молока.
— В каком году это было? — уточняю я.
— Кажется, в 1924–м... Дед мой был православным, хотя и носил такую необычную для русских фамилию с сочетанием букв «дз» в середине. А бабушка, Ядвига Александровна, была полькой, католичкой. Взрослые говорили, что практически всех своих детей они крестили в церкви, лишь кого–то одного бабушка отвезла в костел. При доме был хороший огород — как у настоящего агронома. Так что на базар за картошкой не ходили. Бабушка не работала — воспитывала детей.
В этот момент входная дверь стукнула и на пороге появилась яркая женщина, похожая и не похожая на ту, которая сидела напротив нас.
— А вот и доченька моя пришла, — молвила Любовь Федоровна.
И нам тут же пришлось сделать перерыв. Потому что подоспевшая к рассказу Елена Борисовна, как всякая заботливая дочь, тотчас же взялась за переодевание матери и сооружение новой прически. Честно сказать, я залюбовалась процессом укладки волос. Есть что–то магическое в том, когда мать заплетает косу дочери. Но не менее святым выглядит ритуал, когда дочь приводит в порядок седую материнскую голову.
— Прабабушка и прадедушка познакомились в Петербурге, куда каждый из них поехал учиться, — с ходу включилась в разговор Елена Борисовна. — Начинался их роман с того, что по совету друзей он решил подшутить над юной барышней–курсисткой. И получил суровую отповедь: «Я не ночная бабочка и не хожу по вечерам». Серьезная девушка была, не только красивая — он влюбился в нее. После учебы они вернулись в Витебск, стали жить вместе. Родили восьмерых детей: пять дочерей и троих сыновей. Правда, поехали венчаться только после рождения четвертого ребенка — до этого жили в гражданском браке. Семейное предание гласит, что в Витебск приехал служить молодой ксендз, к которому прадедушка приревновал жену. Она настолько молодо выглядела, что, когда выходила в город со своими взрослыми дочерьми, прохожие принимали и ее за барышню. В 1896 году они обвенчались и получили метрику на четверых детей сразу. Она есть в Витебском краеведческом музее, копию я сделала и для себя: вдруг пригодится для восстановления дворянских титулов.
— Так вроде все, кто хотел, уже совершили эту процедуру, — замечаю я.
— Может, до Витебска пока не дошло, — машет рукой собеседница.
— За сохранность документов в музее можете не беспокоиться, — добавляю я. — Ольга Березко, которая курирует собрание ваших фотографий, человек скрупулезный.
Кстати, именно Ольга помогла конкретизировать важные моменты: Ядвига Александровна Венглинская — так звали супругу витебского Судзиловского — была дочерью здешнего нотариуса и училась в Петербурге на Высших медицинских курсах. Эмансипация, как видим, распространилась аж до берегов Западной Двины! В Витебске чета Судзиловских прожила всю оставшуюся жизнь. Время от времени семейство любило сфотографироваться на память у знаменитого фотографа того времени Сигизмунда Юрковского. Николай Антонович, заведовавший лабораторией земледелия и преподававший в сельхозтехникуме, умер в 1924 году. (Получается, Любочке в момент смерти деда было всего два годика. Маловато, чтобы запомнить эпизод с чашкой молока. Впрочем, все может объясняться проще: девочка запомнила разговоры взрослых, которые позже велись на эту тему в доме.)
Сестра милосердия
из епархиального лазарета — воспоминания о матери и отце
Согласно фамильной версии умер агроном Судзиловский при следующих обстоятельствах.
— Моя мама, Евгения, была в семье третьей дочерью. Самой любимой родителями — за спокойный, милый характер. Вместе со своим мужем, комиссаром Красной Армии, она разъезжала по разным городам, — Любовь Федоровна четко, учительским контральто выстраивает каждую фразу. — Но так вышло: он решил ее оставить во имя другой женщины, дочки ювелира. Говорят, была та тоже красавицей и, главное, с богатым приданым. И тогда мама, сфотографировавшись со мной — меня специально для такого дела поставили на стул, — выслала родителям в Витебск фотографию с письмом, что соберется с деньгами и приедет к ним, потому что осталась с ребенком одна. Бабушка первой прочла это письмо, потом показала его дедушке. И дедушка, ее папа, так расстроился, что его хватил удар, от которого он уже не смог оправиться.
Создавший другую семью супруг оставил жене не только дочку, но и чудную фамилию Чударев, а сам продолжал успешно делать карьеру. Дослужился до высоких чинов, в последние годы работал в Москве в Министерстве легкой промышленности.
— Судьба сурово наказала его за измену Евгении Судзиловской, — печально кивают головами обе женщины. — Он сам рассказал об этом, вначале в письме, а потом — когда приезжал к нам в гости после войны. Вторая его жена родила ему двоих сыновей, оба умерли — кажется, от скарлатины. Ее же в первые дни войны, по дороге в эвакуацию, жестоко обокрали: попутчица, оставшаяся на пару минут покараулить вещи, прихватила сумочку с фамильными драгоценностями. Это потрясение и выбило ее из колеи. После смерти второй супруги он женился в третий раз. Но заболел и в конце жизни был прикован к постели.
Самой судьбой (или Богом), как говаривали ранее, Евгения Николаевна была отмщена.
Впрочем, ей лично по жизни достался гораздо более горький удел.
...Круглые очочки (дивны причуды переменчивой моды: у меня тоже есть похожие), доверчивый взгляд сквозь них, белая косынка на гладко зачесанных волосах, белый передник с красным крестом на груди — типичный портрет типичной сестры милосердия. Надпись на обороте удостоверения, к которому и приклеено это фото, гласит: «Предъявительница сего Евгенiя Николаевна Судзиловская состоитъ сестрой милосердия Витебскаго Епархiального Лазарета Россiйскаго Общества Краснаго Креста». И дата под документом — 26 мая 1917 года.
Сколько их, романтичных и чистых душой энтузиасток, ринулось в начале прошлого века в госпитали и лазареты выхаживать раненых солдат и офицеров Первой мировой войны! Что знаем мы о них? Да почти ничего — лишь в фамильных альбомах находя старинные снимки с лицами, больше похожими на лики великомучениц. Глаза в пол–лица, крест на косынке — будто наглядный символ судьбы, похожей на путь на Голгофу.
Евгению Николаевну, которая и после революции не изменила благородному призванию лечить больных, арестовали в 1937 году. Вместе с родным братом Михаилом.
— Старые люди помнят, — печально улыбается Любовь Федоровна, — тогда без спроса могли прийти ночью в любой дом и увести человека навсегда.
Пятнадцатилетняя Люба осталась на попечении бабушки. Она свято верила, что мама жива и просто выслана без права переписки, как ей сказали, на Беломорканал — подобно тысячам других заключенных.
Арестованную 25 ноября 1937 года Евгению Чудареву расстреляли ровно через месяц — на католическое Рождество. Как и брата Михаила. Дочь и внучка узнали об этом на исходе XX века, начав ходатайствовать о восстановлении справедливости.
— Я читала показания, подписанные бабушкиной рукой, и плакала: она стойко держалась до последнего, — Елена Борисовна заботливо поглядывает на мать. — Ее обвинили в предательстве, принадлежности к польской группе вредителей. Донес на нее и брата преподаватель ветинститута по фамилии Школьник. Было ей всего 42 года: статная, высокая блондинка, чья красота осталась только на фотографиях.
— Волосы у нее вились, она стеснялась своих кудряшек и всегда гладко зачесывала их, — добавляет Любовь Федоровна.
Я уже знаю: роскошные косы были фамильной приметой женщин рода Судзиловских — они могли заворачиваться в них, как русалки. Но фамильным талисманом они, увы, не стали.
Евгению они точно не спасли. А ведь спустя четыре года опыт сестры милосердия, умеющей выхаживать больных и раненых, очень бы пригодился ратным страдальцам грянувшей войны.
Девочка в лисьей дохе — воспоминание о собственной жизни
...Ночь, когда не поют соловьи, — самая короткая в году. И приходится она на 22 июня. У 18–летней Любы был парень, которому она верила безоглядно, который обещал любить вечно. Они собирались пожениться, но в город пришли немцы...
Обезумевшая от страха Люба, носившая ребенка под сердцем, попыталась сбежать из охваченного огнем Витебска. Бабушка, решившая остаться в отчем доме, лишь махнула внучке рукой: «Я никуда не пойду». Больше они никогда не виделись. Когда отчаявшаяся Люба вернулась с полпути в родной город, то застала одни головешки. Цел был лишь каменный подвал, в котором случайно сохранилась лисья доха. Так сказали ей сердобольные люди, выполнялся наказ Сталина ничего не оставлять врагу. А что в деревянном доме оставалась малоподвижная старушка, не способная покинуть не то что город — дом, поджигателям было невдомек.
— В эту старую доху мама куталась всю войну и кутала меня, когда я родилась, — говорит Елена Борисовна. Спокойно так говорит, будто и не о себе рассказывает. Не о драматическом сорок втором годе, в котором она, новорожденная кроха, хотела есть. А ее юная мамочка, Любовь Федоровна, оставшаяся в оккупированном городе, отчаянно думала, где раздобыть для родного дитяти еду.
Я видела снимки из фамильного альбома — тоненькая, как тростинка, Люба Чударева стирает немецкую одежду. Знаю, нынче не очень охотно люди, пережившие такое, вспоминают об этом. И не только потому, что больно. А скорее из–за того, что долгие годы это считалось постыдным — выжить в тяжелое время оккупации. Правильнее считалось — умереть, но не прийти на поклон к врагу. Но я помню, что сказала мне, показав снимки, Любовь Федоровна. Немцы, простые солдаты, пришедшие в чужую страну, горестно вздыхали при виде юной мамы, помогали наколоть дров и вспоминали своих оставленных жен и детей. Война очень многим не была в радость независимо от национальности. И не надо бросать в меня камни за то, что я говорю горькую правду минувшей войны. Нет вины слабых и беззащитных, кем в любой стране считаются женщины и дети, в том, что сильные и наделенные властью, а также оружием оставили их на произвол судьбы на долгие три года. Не они сами выбрали в жизни такую участь. Выживали, как могли. И не все, не все, выживая, потеряли совесть.
Любовь Федоровна после освобождения Витебска стала учительницей. Еще до войны она успела закончить педагогические курсы, что очень здорово пригодилось в мирное время. Приходилось, конечно, по производственно–семейным причинам менять школы и даже директором детского дома побыть и инспектором в облоно, но выбранной профессии учителя она не изменила. Нашелся и добрый человек — стал маленькой Елене отчимом, а Любови Федоровне мужем. Так что воспоминания о послевоенном детстве у Елены Борисовны типичные для поколения того времени: мать на работе в детском доме, вокруг сосновый бор, а в нем — много–много пустых патронов, которыми играют все ее ровесники.
Пустые гильзы — уточнит дотошный читатель. Впрочем, самый взыскательный, помнящий то время добавит: а ведь и не только пустые попадались.
А еще одно из счастливых воспоминаний матери с дочерью — как им вернули арестованную сберкнижку Евгении Николаевны Судзиловской, по мужу Чударевой. После реабилитации. И как они обе пошли и заказали Любови Федоровне пальто. Очень знаковую и знатную для себя обновку — едва ли не первую такого масштаба в полной лишений послевоенной жизни.
Сегодня 84–летняя Любовь Федоровна давно на заслуженном отдыхе. Коллеги ее не забывают. Поздравляют с праздниками. Равно, как и музейщики, осознавшие вдруг, человек с какой интересной судьбой живет с ними в одном городе.
Но самое главное, скажу я вам, что не забывают маму и бабушку родная дочь и внуки. Пожалуй, их семейное внимание важнее всех других вниманий.
А она сама старается помнить, к какому легендарному роду принадлежит.
И потому, когда мы на прощание ее фотографируем, гордо выпрямляет спину (благородным девицам позапрошлого века специально вставляли ради такой осанки в корсет деревянные линейки) и очень серьезно смотрит в объектив.
«Все–таки лучше улыбнуться», — советуем мы ей. И она не сразу, а чуть погодя, несмело улыбается краешками губ, что мгновенно молодит ее и делает похожей на всех красавиц рода Судзиловских.
P.S. Пожалуй, было бы несправедливо не сказать об остальных наследниках витебской ветви рода Судзиловских. Старшую дочь Николая Антоновича и Ядвиги Александровны звали Анной. Она родилась в 1891 году и успела закончить в Витебске женское училище. Выйдя замуж, уехала в Могилев, в годы войны отправила сына и дочь в партизаны, помогая им. По наводке предателя фашисты посадили ее в тюрьму, где она, не выдержав пыток, покончила жизнь самоубийством.
Родившаяся в 1893 году Мария стала легендой семьи. После окончания гимназии красавица с берегов Двины поехала учиться в Петербург, но подхватила вечную болезнь сырой российской столицы — чахотку. И хотя отец отправил ее лечиться в Крым, в 19 лет умерла.
О судьбе родившейся в 1895 году Евгении Николаевны я только что рассказала.
Еще совсем недавно жива была четвертая дочь Судзиловского — Екатерина 1897 года рождения. После окончания учительских курсов она преподавала в сельских школах, потом снова вернулась в родной город, окончила ветинститут, работала по специальности. В 1999 году, дожив до преклонных лет, умерла.
Михаил — старший из троих сыновей Судзиловских — родился в 1899 году и служил в Красной Армии, на Дальнем Востоке, где потерял ногу и руку. Работал в Витебске ветврачом, затем преподавал в ветинституте. В 1937–м его арестовали вместе с сестрой Евгенией.
Ольга появилась на свет в 1901 году, окончила в Ленинграде мединститут и всю жизнь проработала врачом. Умерла в 1970 году.
Брат Лева был ровесником первой русской революции. Поехал вслед за сестрой Олей в северную столицу, где окончил ветинститут. В годы войны оборонял Ленинград, затем преподавал в Уфе в ветеринарном институте. Его тоже уже нет в живых.
Был еще и третий брат Владик, умерший в раннем детстве.
Автор благодарит всех, кто оказал содействие в сборе материала.
