Привидения в литературеЛюблю я легенды о привидениях... Нет, самих–то привидений я боюсь. И встретиться с ними не желала бы ни при каких обстоятельствах даже в ясный июньский день в редакционном коридоре, когда в деловой суете не то что привидение — зеленого огра Шрека не заметишь.
Но в литературной обработке прозрачный зловещий гость с того света — все равно что острый соус к приевшемуся блюду. Кстати, вам не кажется, что духи и привидения — замечательная возможность охарактеризовать страну и эпоху? Вот тень отца Гамлета — сразу вспоминаешь шекспировскую Англию. Пирующую, философствующую, раздираемую войнами и эпидемиями чумы. Темные замки, огонь на башнях, пышные белые воротники, похожие на жернова... Потом появляется морализующий дух Рождества в исполнении Диккенса времен викторианской Англии — в цилиндре и с белым строгим воротничком. После — модернистское Кентервильское привидение Оскара Уайльда, маленькое, несчастное, затравленное прагматическим миром паровозов и патентованных средств от выведения пятен... Специалисты по призракам бледных дев — это, пожалуй, немецкие поэты. Одна Лорелея чего стоит. А произнеси «Летучий голландец» — и мгновенно представляешь страну моряков, курящих длинные трубки... Франция — это, конечно, Призрак оперы в половинчатой железной маске, закрепленной за ним усилиями рок–оперы. В Японии существовал отдельный жанр — «кайдан», истории о привидениях. Там прекрасная девушка с пионовым фонарем в руке приходила по ночам к возлюбленному. Она умерла от любви, поскольку он не приходил к ней, а он не приходил, потому что был слишком робок и предпочитал молча страдать... Современный российский писатель Владимир Орлов написал роман «Шеврикука, или Любовь к привидению», в котором привидения (родом еще из боярской Руси) прекрасно адаптируются к эпохе перестройки. Даже устраивают шоу для телевидения, конкурируя с фальшивыми своими подобиями.
Вообще, нужно заметить, что писатели любят потусторонних персонажей, – за то, что они могут играть роль «бога из машины»: явятся, объяснят, разоблачат... Вот и сюжет закрутился.
Разумеется, если заходит разговор о каком–то явлении мировой литературы — я тут же начинаю искать аналоги в отечественной. Чего–чего, а привидений в ней хватает. Можно даже выстроить своеобразный рейтинг. Самое известное привидение белорусской литературы — это, конечно, Барбара Радзивилл, Черная дама Несвижа. Правда, написано о ней не то чтобы много. Пьесы Раисы Боровиковой, Алексея Дударева... Легенда жива, но произошло с ней нечто странное. История о прекрасной Барбаре, в которую влюбился король Жигимонт Август и которая была отравлена злобной свекровью Боной Сфорцей, до массового сознания дошла не вполне, а в среде тех, кто создает произведения, способные влиять на упомянутое массовое сознание, уже прискучила и считается «отработанной». А жаль, господа.
На втором месте «призрачного рейтинга» я бы поставила Плачку в описании Яна Барщевского. Призрак прекрасной бледной женщины в черном, воплощение страдающей родины. И так же малоизвестен, как книга Яна Барщевского. К нашему стыду...
А вот еще одно литературное привидение. Может быть, самое «архетипическое» и белорусское. Сами не вспомните?
Кажуць людзi: у год раз ночкай з гуслямi дзед
З кургана, як снег, белы выходзе.
Гуслi строiць свае, струны звонка звiняць,
Жменяй водзiць па iх абамлелай,
I ўсё нешта пяе, што жывым не паняць,
I на месяц глядзiць, як сам, белы.
Поэма «Курган» Янки Купалы. Согласитесь, «классика жанра». Ночь, курган, просвечивающийся на фоне полной луны белый гусляр... Янка Купала явно интересовался необъяснимыми явлениями. В стихотворении «Висельник» несчастный самоубийца является на перекрестке... Причем пейзаж совершенно готический: опять–таки ночь, буря, черные деревья, крест...
В рассказе Максима Горецкого «Фантазия» привидений уже целая стая. Причем в потустороннем виде являются известные люди: Янка Купала, Франтишек Богушевич, Максим Богданович, Сергей Полуян с синим шрамом на шее от петли. «З расцерзаным да краю сэрцам вялiкага гуманiста вылез у поцемках з няведамай патомкам ямы панураны Францыск Скарына i падаўся ў начавым паветры да свайго радзiмага Полацка. Даўгiя, шырокiя полы мантыi доктара лекарскiх i вызваленых навук развявалiся ад ветру, а яркi арэол наўкола сумнай галавы то разгараўся, то змяркаў...»
Но все же в «рейтинг» к Черной даме, Плачке и Гусляру мы впишем другое привидение. Так сказать, коллективное. Конечно же, Дикую охоту короля Стаха. «Цьмяныя ценi коннiкаў беглi ад дарогi наўскос да дрыгвянiстай лагчыны. Веялi па ветры плашчы–велеiсы, коннiкi прама, як лялькi, сядзелi ў сядле, i нiводны гук не далятаў адтуль. Менавiта ў гэтым маўчаннi i было самае жахлiвае...»
Владимир Короткевич, несомненно, главный охотник за привидениями в белорусской литературе. Иногда с бесплотными персонажами у него даже явный перебор. Голубая женщина, Малый человек, Белая дама и Черный монах... Правда, есть одна особенность у всех этих явлений: они оказываются вовсе не потусторонними. Автор поразительно изящно раскрывает их вполне земное происхождение. Дикая охота — это группа негодяев, запугивающая под личиной старой легенды округу (рецепт собаки Баскервилей). Голубая женщина — страдающая лунатизмом хозяйка дома (рецепт «Лунного камня» Уилки Коллинза), Малый человек — безобидный умственный калека, способный бегать по карнизам. А Дама и Монах, скользящие лунными ночами по галерее Ольшанского замка, — всего лишь блики от сломанных старинных костельных часов... Но есть у Короткевича и призрак самый настоящий. А именно музыкант Бан Жвирба из рассказа «Скрыпка дрыгвы i верасовых пустэчаў». Призрак Жвирбы является в хижину к молодой паре, убежавшей от злобного князя, и своей музыкой защищает влюбленных. Очень, очень похоже на «Курган». Только с хеппи–эндом. Причем Короткевич применяет классический прием рассказов о привидениях: о том, что гость явился с того света, мы, как и персонажи рассказа, узнаем только в самом конце.
Вы уже решили, что призраки — это всегда романтика? «Паршывы беларускi рамантызм», как иронизировал Владимир Короткевич? Как миленькие служили и эти персонажи всесильной идеологической программе. Классический пример — пьеса Алексея Дударева «Рядовые», где герою–солдату являются призраки жены, женщины с ребенком на руках... Еще популярны были в советском искусстве привидения матери, благословляющей на подвиг, или павших товарищей, выполняющих ту же функцию. А вот в романе Василя Быкова «Аблава», совершено реалистическом, герой, беглый «враг народа», вернувшийся в родную деревню, сам ощущает себя призраком. «Цяпер ён здань, начны, бесцялесны прывiд, ад якога жахаюцца людзi, месца якому, мабыць, побач з ваўкамi...»
Сегодня призраки стали полноправными и столь же модными, как философские цитаты, элементами произведений. В романе Анатолия Козлова «Юргон» привидение трагически погибшей девушки обретает плоть в нашем мире, чтобы отомстить потомкам предавшего ее возлюбленного. В романе Максима Климковича и Владимира Степана «Тэолаг» все и построено на появлении призрачного черного персонажа. В «Дамавiкамероне» Адама Глобуса привидения приобретают несколько фривольную трактовку... Впрочем, постмодернистская литература обходится с ними так же вольно, как американский бизнесмен с Кентервильским привидением в рассказе Оскара Уайльда. Вплоть до того, что реальный белорусский молодой поэт объявляет, что на творческий вечер придет его призрак. И таки приходит...
Что ж, как говаривал тот же Оскар Уайльд, настоящий художник никогда не видит мир таким, какой он есть, иначе он не был бы художником.
По моему убеждению, таинственных легенд о призраках в Беларуси существует ничуть не меньше, чем в Шотландии. И какой из литературных призраков станет символизировать нашу эпоху — покажет время... А может быть, у вас, уважаемые читатели, есть по этому поводу свои соображения?
