Антипедагогическая поэма

Письма, написанные убористым мелким почерком, почти не читаются. Чернила на них выцвели, поблекли. Мелкие буквы, выведенные дрожащей рукой, разобрать почти невозможно. "...Неблагоприятные в нескольких отношениях условия, в которых находятся мои дети, о том я сообщила в Наркомпрос, я изменить не могу... Потому прошу определить моих детей (правнуков А.С.Пушкина) с 3 мая в Минский белорусский детский дом, который на Советской улице, близко от русской школы... 28.II.1930. Софья Кологривова..."

Эти письма - апогей семейной трагедии. Больше года несчастная женщина упрашивает комиссариаты народного образования РСФСР и БССР принять ее сыновей - Олега и Александра Кологривовых в детский дом!

Когда писались те строки, почти все самое страшное уже произошло: разорен дом, арестован, сослан, потом снова арестован муж - бывший белый офицер, решивший вернуться к семье в молодую советскую республику из Англии. Сама Софья Павловна находилась под арестом недолго, всего 2 месяца. Но и этого хватило, чтобы подкосить измотанное здоровье. В фондах Госархива Минской области среди прочих документов инспекции народного образования Минского окружного исполнительного комитета Совета рабоче-крестьянских и красноармейских депутатов за 1929 - 1930 годы хранится и эта долгая переписка. Инспектора народного образования не раз в ней отмечают, что "матка Калагрывава (в других письмах даже Кологрибова) iнвалiдка на 80 працэнтаў" (стиль и орфография сохранены. - Авт.). Тех денег, которые она получает - 15 рублей сестринской пенсии по инвалидности и 20 "пушкинской", - на троих катастрофически не хватает...

Тонкая веточка

"Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, - не есть ли благороднейшая надежда человеческого сердца?" - спрашивал Пушкин. Он вообще частенько к внукам надежды высказывал. Сладостно ему становилось от самой мысли, что будут они на земле. К счастью, не суждено нам знать, как жизнь наших потомков обернется. Как могут измениться жизненные декорации, отношения, а имя, составлявшее полтора столетия гордость, может стать лишь разменной картой.

Генеалогия Пушкина до того ветвиста и запутанна отчасти и потому, что слишком много пушкинистов ее пытаются систематизировать, что разобраться в ней сложнее, чем освоить японский язык. Последний прямой потомок Пушкина (по мужской линии) - москвич Григорий Григорьевич умер семь лет назад. Остальные - потомки по женским линиям. Сейчас на этом древе, если считать от Александра Сергеевича, уже 58 ветвей, то есть фамилий. Самих же потомков - около 300. Целая армия, согласитесь. И в географическом плане здесь едва ли не весь земной шар представлен: от Гвинеи до Лондона. Белорусская ветвь долгое время оставалась забытой. Может, и не узнали бы мы о ней, если бы не прибыл в 60-х годах на Бобруйщину учительствовать Тимофей Лиокумович. Рассказам местных старожилов о внучке Пушкина, жившей здесь с семьей, поначалу он не слишком поверил. А после уж Пушкиниана стала делом всей жизни. Тимофей Борисович отыскал практически всех наследников белорусской ветви, вел с ними переписку, на основе которой в начале 90-х издал книгу "Потомки Пушкина в Беларуси".

Героиня нашей истории - Софья Павловна Кологривова - в девичестве Воронцова-Вельяминова - правнучка поэта, дочь Натальи Александровны Пушкиной, вышедшей замуж за офицера гусарского Нарвского полка Воронцова-Вельяминова и после его отставки уехавшей в родовое поместье мужа Вавуличи на Бобруйщине. Из многочисленных потомков (у Воронцовых-Вельяминовых было 5 детей) Софья дольше других прожила в Беларуси. В детстве тихую Сонечку называли книгиней Софьей - больше всего на свете она обожала читать. Нрава была кроткого, телосложения хрупкого, воспитания безупречного. Вот на такое, почти неземное создание, и обрушится махина революции всей своей неотвратимой беспощадностью.

"Хворая iнвалiдка"

Переписка эта длилась почти год. Сначала, вернувшись, по всей видимости, после ареста и обнаружив детей своих "мало чем от беспризорников отличающимися", Софья Павловна пишет в Москву - наркому просвещения РСФСР Бубнову. Оттуда ее письма отправляются на реагирование "на места" - в Наркомпрос БССР и дальше - в окринспекториат Бобруйска. В дом на Октябрьской улице ходят одна за другой жилищные и наркомпросовские комиссии, составляют акты один печальнее другого - о тяжелой болезни матери, о ее неспособности по состоянию здоровья заниматься детьми, об их социальной запущенности и крайней нужде семьи. Пишут отчеты: "...Лiчым зусiм немэтазгодным надалей застауляць гэтых дзяцей пры матцы, а патрэбна iх змяшчэнне у дзiцячы дом". И - ничего не происходит. В конце 20-х делопроизводство как таковое отсутствует: переписка ведется на тетрадных клочках, оберточной бумаге, кальке. В папке по делу "правнуков Пушкина" (хотя фактически - они уже праправнуки поэта, но таковыми их никто не называет. - Авт.) бумаг даже слишком много - сохранилось около 30 документов. На фоне этих клочков бумаги, кстати, письма Софьи Павловны выглядят, несмотря на ее крайнюю нищету, куда опрятнее, чем ведомственная документация, - на тетрадных листах, написанные витиевато и мелко, без помарок. Бумаги нарастают, а сюжет не меняется: дети бегают безнадзорными и полуголодными, мать, которая и выходить-то из дому не может, пишет все новые письма, а места в детском доме все нет. С одной стороны, эти чумазые беспризорники - праправнуки Пушкина, но ведь с другой - сыновья арестованного белого офицера. Да и вообще, из социально чуждой аристократической среды.

Ситуация меняется только после того, как нарком просвещения России Бубнов лично пишет наркому просвещения БССР и разъясняет остроту и деликатность политического момента: "По полученным нами сведениям дети Кологривовы до сих пор не определены в детдом Белоруссии... Имея в виду, что отдельные круги близкой к нам беспартийной интеллигенции из уважения к памяти Пушкина настаивают на том, чтобы Советская власть пришла в данном вопросе на помощь к его правнукам, я позволю себе просить вас лично заинтересоваться этим делом... Забрать детей от матери и отдать их в один из детских домов, где потомки поэта могли бы получить соответствующее советское воспитание".

Наконец Софье Павловне предлагают выбрать любой детский дом. "По получении ответа дети ее будут немедленно размещены", - рапортует в Москву замнаркома просвещения БССР Слоним.

В какой-то момент в письмах четко видно, что измученная мать все-таки не хочет отдавать детей. Она пытается выпросить денежное довольствие, с тем чтобы ребята остались дома: "Просьба моя "пока" выдавать 9 рублей в месяц деньгами вызвана желанием видеть дома младшего, который 7 месяцев пробыл в туберкулезном санатории. А старший, узнав, что он будет один с малышами (в детдоме), тоже отказывается. Трудности экономических условий они не вполне осознают и из дому, понятно, им уходить не хочется". На документе карандашная резолюция: "В детский дом определить, в денежном довольствии отказать".

"Хорошо, что все определилось, - пишет Софья Кологривова. - Старший кончает учебный год через 2 месяца и я привезу их обоих в Минск для поступления в детдом"...

Провидение?

О том, насколько семья стояла на краю безысходности, проще судить, когда знаешь, что собой представляли детские учреждения конца 20-х годов. Та же папка Наркомпроса, датированная 1929 - 1930 годами, хранит в себе очень подробные черты времени. То и дело комиссариат заседает по вопросам создания детского дома для детей-"люэтыкаў" (термин, используемый корректными педагогами, дети называли их проще - "сифилитики". - Авт.) "Нередко встречаются они в детских учреждениях, в период обострений дурно пахнут и гноятся, дети их сторонятся и бьют". Папка полна записками педагогов и воспитателей о том, что детям не хватает пищи. На заседаниях комиссариата отмечается, что основная пища "бульба ды хлеб" - низкокалорийная, воспитанники детских домов и трудовых колоний, работающие на производстве, нуждаются в более качественном питании. Кроме того, до 40 процентов воспитанников пионерских коммун и детских домов "хворыя на сухоты"...

В этой истории много темных пятен. Ребята так и не попали в названный детдом. Есть версия (и она кажется исследователям более других похожей на правду), что в судьбе белорусской пушкинской веточки принял внезапное участие сам Менжинский. Когда-то Софья Павловна была дружна с первой женой Вячеслава Рудольфовича. Менжинский даже гостил в Вавуличах в лучшие времена - когда усадьба была крепкой и щедрой, дети - малыми, а надежды - большими. Внезапный переезд в Москву женщины за гранью нищеты и на грани нервного срыва иначе как вмешательством провидения не назовешь. Пусть даже оно и выступило в образе самого шефа ОГПУ... Во всяком случае, в списках названного детского дома в Минске ни за 1930-й, ни за последующие годы ребята Кологривовы не значатся.