Рейтинги его узнаваемости зашкаливают, о гонорарах Малахова ходят легенды. Но в этом интервью Андрей развенчивает миф о своих баснословных доходах. Телеведущий рассказывает о секрете творческого долголетия Владимира Познера, о своих самых лучших эфирах за последний сезон, о том, каких два главных урока жизни он получил на ТВ.
— Андрей, ты фактически самый популярный ведущий на российском телевидении. Программа «Пусть говорят» имеет самый высокий рейтинг на Первом канале. Как ты добился этого?
— Начну издалека. В 1992 году, будучи студентом, я поехал по обмену в Америку. Я смотрел все американские телевизионные каналы. Вообще считаю, что люди, которые хотят сделать карьеру на ТВ, должны заниматься большую часть жизни тем, что читать книжки и смотреть телевизор. В 1992 году моя тройка фаворитов выглядела так. Ведущий новостей четвертого канала Нью–Йорка молодой парень Мэтт Лауэр, который своей харизмой производил неизгладимое впечатление. Я пытался быть у экрана всегда, когда передавали нью–йоркские новости, где бы я ни находился. Я жил в Детройте, и там было очень странно смотреть выпуски Мэтта Лауэра. Но я смотрел и понял, что не зря. Спустя два года Мэтт Лауэр стал ведущим программы Today на Эн–би–си. Сегодня, спустя 23 года (!), он по–прежнему ведет эту передачу. Он самый популярный утренний ведущий, у него зарплата 25 миллионов долларов в год. Кстати, он работал на Олимпиаде в Сочи и мы жили в одной гостинице.
— Ты познакомился с ним?
— Я ему послал спортивную русскую форму и написал записку о том, кем он для меня являлся. Он увидел меня в коридоре и сказал: «Ой, спасибо большое! Я тронут. Вы сделали мой день». На этом наше общение закончилось. Я вообще сторонник теории, что от кумиров стоит держаться подальше. И вот все 20 дней Олимпиады я смотрел на него со стороны и думал о том, как все–таки важно в жизни правильно расставлять приоритеты.
— Каким же образом Мэтт Лауэр навел тебя на эту мысль?
— Здесь нужно перенестись в 1980 год, когда я был маленьким мальчиком, живущим в городе Апатиты. У меня уже было три очень четких плана развития карьеры: я абсолютно твердо знал, что хочу либо вести программу «Время», либо быть переводчиком у Горбачева, либо стать барменом...
— По–моему, твои мечты сбылись!
— В определенном смысле. Когда на зимней Олимпиаде в Сочи я смотрел на 57–летнего уставшего Мэтта Лауэра, у которого с трудом зажигался глаз, то понял, что спустя 14 сезонов ежедневного ток–шоу нахожусь с ним на одной волне. Это же надо вставать каждое утро в 5 утра, шоу заканчивается в 9.30, ты выходишь опустошенный, и это полностью съедает твою жизнь, она выстраивается каким–то очень странным, если не сказать диким, образом. Увы! Именно такие мысли посещали меня за завтраками в сочинской гостинице каждый день, когда я сидел через два столика от уставшего Мэтта Лауэра.
— Ты видел свое возможное будущее?
— Совершенно верно. Но при этом еще через столик сидел Владимир Познер, который, несмотря на свои 80 лет, к 9.30 утра был свеж, улыбчив и уже наигравшись в теннис с новой девушкой хоккеиста Овечкина. Познер был в потрясающей форме, у него горел глаз, вокруг него бурлило и кипело, и он радовался жизни.
— В чем тайна неувядания Владимира Познера?
— Возможно, секрет в том, что Познер появляется в эфире раз в неделю на 30 минут, а остальное время радуется жизни. А Мэтт Лауэр, напротив, начинает в 5 утра каждый божий день. Пойми, когда ты каждый день ходишь в телецентр, как на подводную лодку, потому что ты входишь туда утром и выходишь, когда уже темно, это очень тяжело. У меня сейчас еще трагедия...
— Что случилось?
— Я всегда выходил через определенный подъезд, потому что там можно было сразу сесть в машину, а несколько дней назад этот выход закрыли, и теперь, чтобы выбраться из подводной лодки, надо идти километр по коридорам.
— Это действительно неприятно.
— Тебе это кажется мелочью, но когда это происходит каждый день и когда я просто хочу выйти из телецентра, то от таких мелочей можно сойти с ума. Главная проблема, что этот ежедневный процесс съемок не дает тебе возможности разгрузить мозг и задуматься над чем–то серьезно и поразмыслить, что происходит с тобой и твоей жизнью, потому что ты ни за чем не успеваешь: вроде вчера был Новый год, а сегодня уже опять Новый год! Вчера мы делали итоговую программу, сегодня опять итоговая программа. Вроде недавно Елена Ханга приходила к нам беременная, а сегодня она мне сказала, что ребенок у нее уже оканчивает школу! С другой стороны, я сейчас канючу, потому что мы встречаемся в конце телевизионного сезона, но если честно сказать, то мне эта работа очень нравится...
— Телевидение — наркотик?
— Нет–нет–нет, я думаю, на первых порах это может быть наркотик, пока ты наслаждаешься популярностью. И ты перестаешь наслаждаться, когда понимаешь, что популярность в действительности такое...
— А что она такое?
— Ну вот вчера Яна Рудковская, например, прислала мне коробку разных подарков от своей фирмы...
— И это все, что тебе дала популярность? Но чтобы получать коробки, достаточно быть главным редактором глянцевого журнала. Хотя я забыла, ты же главный редактор и есть!
— Да, делаю журнал Star Нit. И могу сказать, что в глянце и поездок предлагают гораздо больше, и подарков на праздники присылают гораздо больше, чем на ТВ. Моя популярность — в каком–то смысле чемодан без ручки. Мне до сих пор до конца непонятно, что с этим делать, честно тебе признаюсь. Совершенно точно, это ограничения и ответственность.
— А у тебя были случаи, когда ты мог оценить всю степень своего влияния на массы?
— Если говорить про минувший телесезон, то это две программы, которые реально показали силу телевизионного эфира и масштаб популярности. Первая — когда мы объявили марафон в помощь Жанне Фриске.
— Да, это была довольно скандальная история. Было много споров, почему Первый канал помогает Фриске, а не больным детям.
— Слушай, так у нас любое хорошее дело критикуется!.. Вторая история — это когда я полетел в Благовещенск и мы сделали программу, посвященную пострадавшим от наводнения. Я вернулся оттуда и сказал: «Знаете, там такой масштаб трагедии, что людям важна не только реальная, материальная помощь, но и понимание того, что Москва и центр как–то сопричастны и думают об их беде. Что до них вообще есть дело». Я сказал, что мы должны что–то придумать, чтобы им собрать деньги и показать, что мы с ними. Мы сделали марафон, и я опять убедился в том, что у нас живет огромное количество людей, готовых поддержать в беде и помочь. Им просто нужно напомнить, направить, сказать что–то, и вот ты — тот самый человек, который может это сказать и сделать в масштабе страны.
— Как начиналась твоя карьера?
— Долго и муторно. Всем делал кофе, был такой сын полка, спал в телецентре! До сих пор там стоит тот диван...
— Спал–то там зачем?
— А что мне оставалось делать?! Либо в общежитии, где шесть человек в комнате, спать, либо в телецентре пустом на отдельном диване.
— В телецентре приятнее.
— Тем более сознавая, что в соседней комнате Татьяна Веденеева тоже коротает ночь. Я вообще застал удивительное время. Слом динозавров советского телевидения. Долгие годы были только они, и вдруг для них все кончилось, пришла новая волна, новая генерация людей. Меня там, естественно, особо никто не ждал, но я увидел, что происходит со звездами...
— А что с ними происходило?
— Они как–то в одну секунду исчезли. И для меня это навсегда осталось хорошим уроком того, как все в этой жизни в одночасье может поменяться. Это была очень правильная школа жизни. Я помню, как Веденеева, у которой был красивый роман, поехала в Париж и прислала факс из отеля «Георг V». На бланке с логотипом отеля она написала: «Прошу дать мне два дня дополнительного отпуска», у нее был медовый месяц. Так вот с этим факсом у нас сотрудники ходили, возмущенно демонстрировали его друг другу, а в отделе кадров прямо на факсе и написали: «Пусть увольняется».
— И уволили?
— Конечно, как бы «по собственному желанию». Тем временем я уехал в Штаты на стажировку, на год и два месяца. Возвращаюсь в «Останкино», открываю дверь... И представь мое удивление! У меня за это время прошло столько событий: Америка, университет, вообще другая жизнь, тысяча знакомств, идей! И вот я возвращаюсь и вижу все абсолютно то же самое, от чего уехал, все предметы, как в дурном фильме, на своих местах! Ничего не изменилось, только стоит новый электрический чайник... И еще один момент до сих пор не могу забыть. Когда из утреннего эфира уходил в дневной вести «Большую стирку», мне нужно было формально написать заявление об уходе. Как только я его написал и стало известно, что я ухожу, мои вещи в коробках уже стояли перед дверьми. То есть они не стали ждать, пока я приду и соберу свое барахло, они сами все сложили в коробки и выставили... Это был для меня второй очень важный урок. Я подумал: «Хорошо, что вы их сложили в коробку, а не выбросили». Мне еще раз напомнили о том, где я. И как себя нужно вести. И вот я уже сколько лет на телевидении, и только, наверное, в последние два года я сделал эту стратегическую ошибку: стал держать личные вещи на рабочем месте. Принес пару картин, повесил... Хотя у меня всегда была четкая установка: вообще ничего личного не держать на работе.
— Чтобы не выставляли потом в коробочке?
— Именно. И чтобы, если что–то происходит, просто уйти и не возвращаться... Вот я тебе тут рассказываю свои мысли, и какое–то грустное у нас получается интервью.
— В связи со всем вышесказанным задумывался ли ты, что будешь делать через 10 лет? Вести то же популярное ток–шоу?
— Я хотел бы сказать пару слов про популярное ток–шоу. По–моему, в условиях, когда никакой острой политической, социальной журналистики не существует, наша программа имеет огромную популярность еще и по той причине, что показывает реальную, настоящую жизнь людей, без пропаганды и потемкинских деревень. Наши зрители видят и понимают, что видят самих себя. Мы показываем честную картинку, у нас в 99% случаев несколько точек зрения на одну и ту же историю (за исключением эксклюзивных интервью). Именно поэтому многие политики с легкой брезгливостью относятся к программе «Пусть говорят», потому что им хочется видеть каких–то других людей, более лучших, не этих. Им хочется видеть красивые лица, которые накрасили, намазали, которые расскажут, как все прекрасно. Потому что политики в своих фантазиях и в своих машинах хотят видеть это.
— Давай–ка я тебя напоследок нескромно расспрошу о твоих доходах. Много ли платят на Первом канале? И вообще, сколько платят звездам российского ТВ твоего уровня? По сравнению, допустим, с американцами.
— Платят на ТВ по–разному. Есть, например, звезды, которые в штате у производящих структур. И тогда они получают зарплату за программу. То есть сколько у них эфиров, столько они и получают. Сам я в штате Первого канала. У меня есть зарплата. И мне, с одной стороны, это, как сказали бы в советское время, хорошо для пенсии. Но с другой — для меня не важно, сколько у меня эфиров в месяц: 22 либо 1. На моих доходах это не отражается. Наверное, это требует какого–то... дополнительного разговора. У той же Опры Уинфри в контракте прописано, что она делает 51 оригинальную программу в год.
— А что тебе мешает начать этот разговор? Или тебе сразу говорят: «Малахов, как вам не стыдно?! У вас жена — дочь медиамагната! Поэтому молчите в тряпку»?
— Ну, не прямо так, но каждый раз что–то нам мешает... Могу тебе сказать, что я с трепетом отношусь не только к своим героям, но и к психологическому состоянию своего руководства. У нас же каждый день — как на донорском пункте сдачи крови: сначала Олимпиада, потом Украина, потом чемпионат мира по футболу...
— То есть американских многомиллионных зарплат в России нет?
— Совершенно верно.
— И как звезды зарабатывают деньги?
— «Корпоративами». Или рекламными контрактами. Но когда мой агент начинает вести переговоры, я понимаю, что все разговоры о том, что кому–то у нас компании платят за участие в рекламе миллион, два или три, — пустая болтовня. Все это какие–то выдуманные цифры. Потому что все обычно заканчивается на уровне 50 — 70 тысяч долларов. А сумма в 50 тысяч долларов кардинально в моей жизни ничего не может изменить.
— Это, я так понимаю, один «корпоратив»?
— Скорее два. У меня рейтинг узнаваемости невероятный! Но, к сожалению, та целевая аудитория, которая меня обожает и каждый вечер садится у телевизора, как нам объясняют, не является целевой аудиторией рекламодателей. 40+ и 55+ — аудитория без денег. Считается, что они ничего не покупают.
— А по–моему, тебе следует сохранять верность детской мечте. Если решил быть барменом, будь им! А меня возьмешь в свой бар человеком, который разговаривает с одинокими грустными посетителями.
— Deal! По крайней мере, мы знаем, чем будем заниматься через десять лет.
Ксения СОКОЛОВА.
snob.ru
Советская Белоруссия №144 (24527). Пятница, 1 августа 2014 года
