Андрей Константинов
Настоящее имя: Андрей Баконин
Родился: 30 сентября 1963 года в п. Приволжский (Астраханская обл.)
Семья: жена — Наталья Круглова, актриса; дети — Дмитрий (17 лет), Елизавета (15 лет)
Образование: окончил восточный факультет Ленинградского государственного университета
Карьера: военный переводчик, полковник (служил в Южном Йемене и в Ливии); журналист (репортер криминальной хроники в ленинградской газете «Смена»). Создатель и руководитель Агентства журналистских расследований (АЖУР). Писатель («Адвокат», «Журналист», «Сочинитель»); киносценарист (сериалы: «Бандитский Петербург», «Тульский Токарев», «Агентство «Золотая пуля», «Честь имею!..»)
— Aндрей, сериал «Бандитский Петербург» уже давно занял заслуженное место в нише киноклассики. А вы, как автор, довольны экранной версией своего писательского труда?
— По-моему, хорошо получилось. Вот только многих название сбивает с толку: люди думают, что так же озаглавлен мой роман. И ошибаются. Дело в том, что Владимир Бортко снимал этот сериал по книгам «Адвокат», «Журналист» и «Сочинитель», а объединил их названием другой моей книжки. В 1992 году я начал писать серию документальных статей «Бандитский Петербург» о том, как в городе устроен мир организованной преступности. Было опубликовано два десятка материалов, из которых потом сложилась толстая книга с фотографиями, подлинными именами. Это не художественное произведение, а исследовательская журналистика.
С композитором Игорем Корнелюком (слева) и режиссером Владимиром Бортко
— А в выборе актеров вы принимали участие?
— На основные роли — да. Иногда спорили. Допустим, Бортко не хотел брать Домогарова на роль Обнорского, он выбрал Нагиева. А мне Дроздова не нравилась, я надеялся, что Катю Званцеву будет играть Екатерина Стриженова. Но режиссер сказал: «Ты ничего не понимаешь, не туда смотришь. Оставь свои сексуальные грезы, тут надо о другом думать. У Стриженовой природа девичья, а у Дроздовой — женская. И значит, шансов вытянуть актерски из героини то, что ты написал, у Ольги гораздо больше. Потому что, в принципе, ты создал образ женщины, которой не существует. Как и Настасьи Филипповны Достоевского. Не было такой женщины-наваждения, и быть не могло. Это неразрешимая задачка для режиссеров: мучайтесь, мол, где найти актрису, чтобы такую сыграть…» В конечном счете мы друг другу уступили. И, на мой взгляд, компромисс себя оправдал, все оказались на своих местах. Правда, Домогаров сыграл слишком серьезно: в Обнорском ведь много юмора, самоиронии, но, к сожалению, это исчезло.
 Криминального авторитета по кличке Антибиотик сыграл Лев Борисов. Кадры из сериала «Бандитский Петербург»
|
 Ольга Дроздова (Званцева) и Дмитрий Певцов (Челищев)
|
 Александр Домогаров в роли Обнорского
|
— Никогда не считал себя писателем. И не состою ни в каких писательских организациях: я возглавляю Агентство журналистских расследований. А все мои книги создавались во внерабочее время — в отпусках или в выходные. Так что я обычный журналист, который сумел параллельно с основной работой создать какие-то тексты.
— А что подтолкнуло вас именно в эту сферу деятельности?
— Тут история довольно продолжительная. С пионерского возраста я ходил в ЛГУ на «малый истфак» при историческом факультете, где изучал археологию, планируя в дальнейшем посвятить себя этой дисциплине. Но в какой-то момент там появился злой аспирант, который сказал, что все мы станем учителями истории, а археологами, изучающими прошлое человечества, не будем никогда. Я страшно испугался и стал собирать документы для поступления в Военно-морское училище имени Фрунзе: решил пойти по стопам своих предков-военнослужащих. Но вдруг случайно узнал, что в ЛГУ есть восточный факультет — какой-то полузакрытый, мало кому известный. А главная фишка в том, что экзамены туда сдавались на месяц раньше, чем в другие вузы, и принимались преимущественно мужчины.
Разумеется, я представления не имел, что это за обучение, в чем прикол. Мне посоветовали идти на арабские языки — дескать, мир повидаю. Ну я и пошел. Из иностранных языков у меня был только хороший немецкий: я на нем свободно читал газеты и даже книги. А английский, арабский и иврит пришлось начинать с азов.
— Чем станете заниматься после окончания института, знали?
— Нет, конечно, вообще не представлял. Малышам-абитуриентам ведь ни о чем не рассказывают. А старшекурсники, вернувшиеся из «горячих» поездок, как правило, были молчаливыми: мол, сами съездите, вот и узнаете. Лично я точно знаю, что моя юность закончилась во время первой зарубежной поездки — спецкомандировки в Йемен. Меня туда направили по линии Министерства обороны СССР после четвертого курса в составе парашютно-десантной бригады специального назначения, и я провел там 11 месяцев.
— То есть то, что рассказано во второй части вашей трилогии — романе «Журналист» — о советских военных переводчиках-арабистах, работавших в горячих точках, не вымысел?
— Там все очень близко к реальности, процентов на восемьдесят, но, безусловно, есть нюансы — это же все-таки художественное произведение. Боевые действия шли не только в Йемене и Афганистане. На всем Ближнем Востоке и в Африке находились советские советники, переводчики, специалисты. И, поверьте, везде бывало несладко. Просто об этом почти ничего не было известно: информация считалась закрытой, нам запрещали что-либо рассказывать.
Вернулся я из Йемена реально больной, психологически сильно ушибленный. Не люблю об этом вспоминать, но родителей было очень жалко. Я ведь не имел права им ничего рассказывать, и мать, видя, что со мной происходит что-то нехорошее, и не понимая причин, все время плакала. А я пил, по-черному бухал, не раз сбегал из дома. Но при этом как-то ухитрялся учиться, хотя получалось не очень. Родители пытались меня удержать в рамках, спасти от пьянства, но мне необходимо было пить, иначе я не мог уснуть. Кстати, засыпал только одетым.
Отец выгуливал меня, буквально за руку выводил на улицу и ходил со мной, лишь бы я опять не сорвался. Помню, идем с ним по Московскому проспекту, он пытается со мной разговаривать, а я вдруг прерываю: «Папа, что-то не то здесь, не то…» Он спрашивает: «Что с тобой, снова начинает колбасить?» И я, озираясь по сторонам, отвечаю: «Кровью пахнет». Он опешил: «Да ты что, сынок?!» Я оборачиваюсь и вижу мясокомбинат. Меня аж заколотило. А отец смотрит на меня глазами, полными ужаса. Думаю, тогда он что-то понял.
— Многое пришлось повидать?
— Как вам объяснить… Люди в большинстве своем вообще не понимают, что такое война, представляют ее по фильмам или книгам. Но это совсем не то, что есть на самом деле. Там только дикая жестокость и никакой героизированной патетики. Поверьте, никто не пишет про войну правду. По многим причинам. В том числе и потому, что себя с дурной стороны не хочется описывать: стыдно, а иногда на это просто не хватает душевных сил. Ведь то, что там с людьми происходит, — жуть. Хочется забыть навсегда, только не получается.
Но вот парадокс: вскоре после того, как вернулся домой, я стал мечтать только об одном — оказаться опять в Йемене. Это как с замерзшей рукой: сунул ее в сугроб, она поболела, и потом перестаешь чувствовать. А вынешь, снова начинает болеть и хочется засунуть ее обратно. Так происходило со многими вернувшимися из горячих точек, не только со мной.
— Известный факт: многие бывшие воины-интернационалисты дома спивались, попадали в бандитские группировки, садились на наркотики. А вы сумели организовать себе совершенно другую жизнь.
— Да, очень много ребят в ту сторону ушло, мог бы и я, но мне просто повезло. Меня ведь тащили и в правоохранительную систему, и в бандюги. И те, и другие говорили: «Ты чего дурью маешься, Андрюха? Давай с нами — через три месяца на «мерседесе» будешь ездить». Я отвечал: «Попробую пожить честно. Вот если не получится, тогда приду к вам». Должен сказать, к такой позиции люди относились с уважением.
После университета меня распределили в Министерство обороны, и я прошел двухлетнее обучение в специализированном учебном центре Краснодара, после чего меня направили на три года в Ливию. Я никогда не был, что называется, «военной косточкой», но неплохим профессионалом, думаю, был. Не зря же являюсь полковником запаса. Другое дело, что не стремился я к этому, все получилось немножко против воли.
Южный Йемен, 1985Из личного архива Андрея Константинова
Решение завязать со всем этим я принял резко — в 1991 году. И оно совпало с развалом страны. Увольнялся из Министерства обороны очень тяжело. А уволившись, направился в журналистику. Мне хотелось научиться писать. У меня уже появился замысел книги, который потом вылился в роман «Журналист». По наивности я думал, что работа в газете научит писательскому мастерству, казалось, что здесь работают какие-то небожители. Глупость. Нигде не учат писать: это либо есть в человеке, либо нет. Писать разные заметки я начал еще до Ливии, публиковался в газете «Смена». И вот главный редактор, Галина Александровна Леонтьева — сейчас мы вместе работаем в Агентстве журналистских расследований, —- взяла меня корреспондентом на месячный испытательный срок. Я написал огромную статью про рэкет. Источников-то у меня много было: часть моих друзей из так называемых интернационалистов и спортсменов ушли в бандиты, а другая часть — в спецслужбы. А затем я создал в газете криминальный отдел, который сам же и возглавил.
Так же легко и с книгами получилось. В 1993 году в Петербург приехал шведский продюсер Малькольм Дикселиус снимать документальный фильм «Русская мафия», сопродюсером был Юра Щекочихин. Мы все тогда познакомились, подружились. После того как картина с большим успехом прошла по Европе, шведский издатель предложил Малькольму написать книжку. А тот обратился ко мне с предложением сделать это вместе. Он прекрасно говорил по-русски, так как работал в России собкором шведского телевидения. И я отправился с ним в Стокгольм: валялся на диване, диктовал ему текст на русском языке, и он сразу заносил его в компьютер по-шведски. Книга вышла на шведском языке под названием «Русское преступное подполье». А в России появился ее перевод — «Преступный мир России». Книга была ужасной, но разлетелся этот опус очень быстро, огромными тиражами. И меня стали просить написать продолжение.
— В фильме герой Домогарова берет интервью у криминального авторитета. А вам доводилось интервьюировать таких людей?
— Не раз. Вот с уголовной гопотой я общался мало, потому что они неинтересны. А человек, сумевший завоевать авторитет в своих кругах, безусловно, интерес вызывает. Как угодно можно к нему относиться, но факт остается фактом: он состоявшийся лидер, а значит, обладает определенными качествами, без которых просто не смог бы им стать. Эти люди чувствовали мое отношение к ним, видели, что я делаю все не ради сенсации. Я вел себя по-человечески, и у меня сложилась определенная репутация. Потом не раз меня упрекали тем, что я, мол, рекламирую бандитов, пишу оду преступности. Но это неправда. Я скорее исследователь, меня интересует образ жизни этого мира, психология и мотивация поступков людей, причины и следствия.
— А такая эмоция, как страх, вам незнакома? Вы ведь писали не о том, что происходило в доисторическую эпоху, а про реально существующий преступный мир. Неужели вам не угрожали?
— Бывало, и несколько раз очень серьезно, когда все действительно могло кончиться нехорошо. Это совсем уж отвязные люди были. Но такие долго не живут, и они нашли свою судьбу. Одного (он, кстати, какое-то время был депутатом Госдумы) на Кипре убили — жуткая там была резня; другого застрелили в Ялте; третьего тут — в одном из питерских баров… Но ведь это то же самое, как в Йемене, в Ливии: если происходит что-то страшное, испугаться не успеваешь, страх приходит потом, когда бояться уже нечего. А кроме того, это было такое захватывающее время и работалось настолько интересно, что о страхе некогда было думать.
— Как, если вы вскрывали преступные схемы?!
— Я редко касался каких-то конкретных преступлений. Вот потом, когда уже появилось агентство и мы стали вести точечные расследования, иногда да, действительно неприятные ситуации возникали. Но все равно я не видел в этом какой-то суперопасности.
Хотя нутром, очевидно, все-таки чувствовал ее: вокруг-то на самом деле творилось черт-те что — столько смертей… Например, почему у меня ни в первом браке, ни во втором не появились дети? Да потому что рожать стремно было. Мы с ребятами-коллегами никогда об этом не говорили, но в подсознании сидело: мол, родится ребенок, а тебя убьют, и кто растить будет? Должна же быть какая-то ответственность. Так что мой первенец, Митька, родился только в 2000-м, и у моих друзей дети стали на свет появляться примерно в это же время — как грибы после дождя. Вроде как отпустило, выдохнули.
Ну действительно: костер гангстерских войн прогорел, все поубивали друг друга, по тюрьмам расселись, все как бы успокоилось, и пошла уже более-менее мирная жизнь. Ужас ревущих 1990-х закончился. Это не явилось победой правоохранительных органов: организованная преступность, безусловно, осталась, просто легализовалась — ушла во власть, в бизнес. Иными словами, пришла пора осваивать собранные деньжищи. И началась великая бандитская демобилизация — после того как лидеры сказали, что стрелки и бойцы больше не требуются, а нужны юристы, экономисты и менеджеры. Дескать, хотите хорошо жить — идите учиться и ведите себя тихо, поскольку большие деньги делаются в тишине. Нет? Валите на улицу.
— Семью, значит, вы пытались создать несколько раз?
— Да, первый раз женился, когда вернулся из Йемена. Катя была москвичкой и, окончив питерский вуз, уехала работать в столицу. А я здесь остался. Ну и у меня тут какие-то шашни-машни крутились, о чем добрые люди не преминули жене рассказать. И она не смогла мне этого простить. Пришлось развестись.
Второй раз женился во время учебы в Краснодаре — на однокурснице. Марианна — известная в Питере журналистка, телеведущая. Она взяла мою фамилию — Баконина. Из-за этого я потом и стал Константиновым — по маминой девичьей фамилии, не хотел, чтобы меня спрашивали: «А вы случайно не родственник звезды?» Не сложилась у нас семейная жизнь, хотя отношения хорошие сохранили.
А нынешнюю свою жену, Наталью, я встретил в сентябре 1998 года на улице. Еду на машине, смотрю — девица идет очень красивая. А мне не выскочить — пробка, поток. И она уходит, уходит. А ехал я в кафе «Колобок» на встречу со своим источником, офицером РУБОПа. Так, представьте, приезжаю туда, а там сидит она, эта самая девчонка. Разумеется, я к ней подваливаю, начинаю знакомиться. Причем одет был дико, в какой-то драной футболке. Говорю ей: «Вы не смотрите, что так выгляжу, на самом деле я приличный человек: журналист, еще и книжки пишу…» Ну, понес что-то такое захватывающее. (С улыбкой.) Нас же учили взаимодействовать с людьми. В итоге барышня оставила свой номер телефона. Стали встречаться, потом я узнал, что она актриса, моложе меня на десять лет.
— Конечно. Наташку сразу спросил: «Как ты вообще к детям-то относишься?» — «Нормально», — говорит. — «Ну, давай тогда как-то решать вопрос…»
— Приоритеты по части пола будущего ребенка были?
— Когда Наталья сообщила мне о том, что беременна, и спросила: «Кого ты хочешь — мальчика или девочку?» — я сказал: «Кого Бог даст, но прими к сведению: если родишь парня, мы идем с тобой в салон Renault и ты выбираешь там любую машину. А если девчонку рожаешь, купим отечественную «девятку». (С улыбкой.) Она долго на меня дулась, однако родила мальчишку. А я выполнил свое обещание.
С сыном Митей в День ВДВ (2001) Из личного архива Андрея Константинова
Лизонька у нас получилась год спустя, незапланированно. Наташка, забеременев, сомневалась, стоит ли рожать, потому что не оправилась еще после первой беременности. А я в это время был на Мальдивах, писал там «Тульский — Токарев». И вот она звонит в панике: «А-а-а, надо что-то решать!» Я говорю: «Решай, конечно, ты свободная женщина в свободной стране, но если решишь что-то этакое, тогда собирай вещи и уходи. Бог дал нам такой подарок, а ты начинаешь глупости какие-то выдумывать…»
Регистрация Лизы во Дворце «Малютка» (2002)Из личного архива Андрея Константинова
Так вот, когда Наташка приняла правильное решение по поводу Лизки, она опять поинтересовалась, кого я хочу. И я сказал: «В принципе, кого Бог даст, но мальчишка у нас уже есть. Поэтому, если мальчик родится, мы снова идем в салон Renault и ты выбираешь новую модель. А если девочка — есть у меня на примете BMW». Наташка опять жутко на меня обиделась, тем не менее родила девочку.
Видите, оказывается, обо всем можно договориться, надо только дать внятную мотивацию. Вот так и живем. Дети к известности родителей относятся спокойно. Привыкли постоянно видеть по телевизору то папу, дающего интервью, то маму в фильмах. В мамином театре они практически выросли, более того, Митя долго играл роль в спектакле и страшно этим тяготился. Когда его наконец-то с детской роли сняли, выдохнул с облегчением.
— А своим родителям создавали проблемы?
— Особые — нет. Ну, драки бывали. Драться я умел, все-таки занимался самбо, дзюдо. Но вообще-то я был правильным мальчиком: очень много читал, учился на отлично. Но это не потому, что я усидчивый, просто умел быстро читать и у меня была уникальная память — от родителей передалось.
Всю жизнь папа с мамой проработали в НИИ химического машиностроения, где многое было завязано на «оборонку». Мама была инженером-конструктором первой категории. А папа — замдиректора Института. У него десятки авторских свидетельств: в частности, он изобрел аппарат по производству синтетического каучука. Если бы мы жили на Западе, наверное, были бы миллионерами. Но папа — убежденный коммунист, идеалист. Это у них фамильное. Папин дед по матери тоже был человеком идеалистических представлений и невероятной скромности.
В общем, мои предки были людьми порядочными, смелыми и не жлобского замеса. И они много дали стране. Приятно быть их потомком.
Татьяна ЗАЙЦЕВА
Фото Андрея ФЕДЕЧКО
