Александр Станюта:"И я закричал на весь пустой зал: "МАМА!""

Для сотен тысяч она была и осталась Актрисой, для него – мамой. О Стефании Михайловне Станюте сегодня – в канун столетия артистки – вспоминает ее сын, профессор, писатель Александр Станюта
Для сотен тысяч она была и осталась Актрисой, для него – мамой. О Стефании Михайловне Станюте сегодня – в канун столетия артистки – вспоминает ее сын, профессор, писатель Александр Станюта *** Она родилась 30 апреля по старому стилю, то есть по новому (и это официальная, «энциклопедическая» дата) — 13 мая. А день рождения отмечала… 1 мая, сразу после демонстрации. *** Она удивительно подробно вспоминала детство: как на Свислочь ходили, как владелица купальни Тромба брала по три, а то и по пять копеек с человека за посещение. Как делали рождественский ужин из двенадцати постных блюд, а на Пасху пекли замечательные куличи с шафраном. Как в четыре года ходила молиться в сторону кладбища возле Золотой горки и однажды увидела, что Христос с распятья ей кивнул. Как впервые встретилась с «театром» в саду «Ренессанс»: деревянное здание с барьерами вместо стен, а на сцене какая-то женщина поет в красивой одежде, разноцветных лентах, с цветами. Она помнила до мелочей старый Минск: газовые фонари, брусчатые дорожки, электротеатр «Эден», гранд-отель «Гарни», «Париж», бесчисленные фотостудии. *** На сцену она вышла в пятнадцать. Первой ролью стала Химка в спектакле Голубка «Ганка». Ее спросили: «Ну ты хоть одну фразу сможешь сказать?» – «Конечно!». А на сцене вместо: «Ганка в колодце утопилась», у нее вырвалось: «Химка». *** Мама любила делать то, что сейчас называют бижутерией: бусы, браслеты, украшения всевозможные, медальоны из косточек растений. Участвовала в выставках со своими поделками. Думаю, увлечение это – от ее отца, художника Михаила Станюты, произведения которого вывешены в Национальном художественном музее, в том числе и знаменитый «Портрет дочери». *** Близкие, коллеги по театру называли ее тетя Леля, Леля. Она сама рассказывала, что, когда была молодой, обожала танцевать, была тонкая, гибкая, словно лилия. Отсюда Лили, которое потом трансформировалось в Лелю. А имя Стефания ей дали в честь бабушки по отцовской линии, убежденной польской католички. Когда дама узнала, что ее сын, художник, женился на малограмотной, более того, православной крестьянке, то прокляла его и отлучила от дома. Вновь стала принимать только после того, как внучку назвали Стефанией. *** Я маму по-настоящему, осознанно увидел только в семь лет. Это была глубокая осень 1944-го. В начале июня 1941-го театр уехал на гастроли в Одессу, из которых труппа вернулась спустя три года. В эвакуации мама жила в Томске (я – в оккупированном немцами Минске с бабушкой по отцовской линии), и она никак не могла связаться с нами. Она вошла в маленькую комнатку деревянного дома по улице Толстого – и я сразу узнал ее, но никак не мог привыкнуть к мысли, что мама здесь. У нее была изящная укладка, светлые, подкрашенные волосы и зеленый костюм. Она была такая яркая, очень радостная, веселая, светлая, и все это меня страшно смущало. *** Когда я болел корью, мама читала мне вслух книжки: «Всадник без головы», «Последний из могикан», Александра Миронова «Челюскинцы». При помощи простыни и лампы она показывала мне театр теней, а еще на подоконнике мы вместе делали макет сцены, миниатюрные декорации. Она не очень увлекалась домашним хозяйством: как бы банально это не прозвучало, но ее жизнью был театр. Утром – репетиция, вечером – спектакль, и все это – практически без выходных, а еще — гастроли, разъезды, в которые, к слову, она часто брала и меня. Мама прекрасно готовила, но делала это не так уж и часто. У нее замечательно получался запеченный в духовке гусь, начиненный кашей с печенкой и почками. И еще я обожал ее кофе со сливками. *** Первый раз маму на сцене я увидел совершенно маленьким. Как сейчас помню: утро, генеральная репетиция «Скупого» по Мольеру, темный зал, и мы с бабушкой сидим в центральной ложе. На сцену выходит женщина с какой-то необыкновенной прической, в чудесном, непривычном платье, и тут я понял: это мама. И закричал на весь пустой зал: «Мама! Мама! Мама!» Но ей нужно было вести роль, играть сцену, и мой призыв остался без внимания. *** После войны мы часто ходили с ней в кино. Минск стоял разбитый, и вся жизнь была холодная, голодная, но, как только выдавался свободный вечер, мы шли в кинотеатр — теперь таких практически не осталось, разве что «Победа». Смотрели трофейные фильмы: «Дорога на эшафот», «Леди Гамильтон», «Багдадский вор», «Джунгли». А в детстве, рассказывала мне мама, она ходила на немые картины, еще с тапером в зале. *** Кино к ней пришло неожиданно — она была театральной актрисой, преданной сцене. Знала только спектакли, читки, репетиции, близкое общение со зрителем. В 60-х ее изредка стали приглашать на эпизодические роли в кино, затем все чаще. Начались съемки не только в Минске, но и в Москве, Киеве, Одессе. И тут – «Прощание» по повести Распутина, фильм, ставший всемирно известным. Вместе с ним, пожалуй, пришла слава. Я видел все это, и мне казалось, что если мама – такая известная актриса, то я должен возить ее на машине, а своего автомобиля у меня не было. Я никогда не хотел садиться за руль, да и мама была против. Говорила: «Зачем тебе? Ты человек литературы». Люди с недоумением смотрели на нее, когда она ехала в автобусе. А потом я понял, что это доставляет ей удовольствие и радость, придает силы. А узнавали ее повсюду: дети в зоопарке, грузины с арбузами на базаре, девушки-кассирши, солдаты цветы дарили. Это было что-то невероятное. А ведь был период с сороковых по шестидесятые годы, когда она раз за разом не получала роли. Мама очень переживала, но потом говорила, что все равно чувствовала: «Мое от меня не уйдет». *** Она любила парки, лес, природу, с удовольствием выезжала к друзьям на дачу (своей мы не имели), но от силы могла просидеть там день-полтора. В последнее время читала мемуары, в большинстве своем – актеров. Вместе с ними она юность вспоминала, Москву двадцатых—тридцатых. А в молодости мама повсюду возила с собой чемодан книг – роскошных, богатых изданий в золоченых переплетах: Шекспира, Шиллера, Гете. *** Как-то вечером мы безо всякой цели решили поехать в город. Мама сказала: «Зайдем в театр, я посмотрю расписание». Вышли возле цирка, и она тут же загорелась: вот бы попасть на представление. А билетов не оказалось, администратор засуетился, забегал, но все никак. Решили — не судьба, медленно пошли к театру. Зашли со служебного входа, поднимаемся – и тут немая сцена. Перед нами — актеры, в том числе и Зинаида Броварская (партнер по спектаклю «Игра с кошкой») в нетерпеливой, нервной позе. И мама, глядя на нее, меняется в лице: спектакль ведь сегодня, вот сейчас, ей уже нужно быть на сцене. Она – пулей в гримерку, и через несколько минут «Игра с кошкой» началась. Вообще же она была очень пунктуальной, приходила в театр заранее, но вместе с тем легко могла увлечься, отличалась счастливым легкомыслием. *** Она часто одалживала, ей отдавали, а если нет, то делала вид, что отдали. Вообще со всем материальным обращалась очень легко, иногда до обидного небрежно. Говорила: «Когда я была молодая, красивая, у меня ничего не было — ни вин, ни одежды, ни красивых вещей, а теперь, когда я могу приобрести почти все, мне ничего не надо». Мы с женой после того, как в начале 80-х она получила новую квартиру, долго ее уговаривали: «Сейчас так много мебели появилось импортной – югославская, венгерская – купи себе что-нибудь». Она несколько раз заходила в «Дом мебели», но ее, видимо, смущала внешняя изысканность и богатство (ведь в юности все было сирое, бедное, дешевое). И тут она звонит: купила гарнитур. Приходим – а в квартире страшненькая «Реченька». К одежде мама относилась так же: была равнодушна. Только, пожалуй, в восьмидесятых за нее взялись подруги, театральное окружение, портнихи, модельеры, художники — и у нее появились несколько костюмов, которые ее украшали и шились под заказ. Бытовая сторона жизни маму не занимала. Наверное, кому-то казалось, что она лишена художественного вкуса, но у нее просто были другие интересы. *** Мама вообще была довольно рассеянным человеком. Как-то на кинофестивале в Москве она получила большую денежную премию, которую положила в сумочку. Свой ридикюль она благополучно забыла в холле гостиницы. И это далеко не единичный случай: сколько раз у нас так пропадали чемоданы, вещи. *** Мама ведь и не мечтала, что будет актрисой драматической, что у нее будут роли с текстом. Она была буквально помешана на танце, движении, пластике, поэтому шла в Купаловский, чтобы в лучшем случае появляться в массовках. А в итоге выходила на сцену в течение 77 лет. *** Жена как-то спросила у мамы, кем бы она хотела быть в следующей жизни. Та ответила: «Балериной». *** Она никогда не вступала в коммунистическую партию. Парторг театра сколько раз предлагал, просил, а она отшучивалась, отклонялась. Мама часто вспоминала 37-й, НКВД, Ежова, сталинский режим. Репрессии коснулись и ее. За анекдот ее первого мужа Василия Роговенко на тринадцать лет отправили в лагеря, в магаданский край. Он выжил, не сошел с ума только потому, что превратился в шута: потешал заключенных и начальство. А спустя годы он получил бумажку: реабилитирован, нет состава преступления. *** Она говорила, что за жизнь слышала много комплиментов, но один никогда не забудет. В детском спектакле мама играла Бабу-ягу и по сценарию сидела на сундуке, у самого краешка сцены. И когда страшная старушка не смотрела в зал, из первого ряда к сцене подбегал мальчик и грозил ей кулаком, думая, что в этот момент она его не видит, после чего быстренько садился на место. *** На гастролях в Киеве я, мама и ее подруга актриса Ольга Галина жили в съемной квартире вблизи театра. Как-то в дверь позвонили, мама пошла открывать и тут же незнакомому человеку рассказала, что мы из Минска, артисты, что репетиции у нас во столько-то, а спектакль – тогда-то и дома нас почти не бывает. Ольга Владимировна потом недоуменно вопрошала: «Да разве так можно?» А мама в ответ: «А как по-другому?» *** Вспоминала, как поздним вечером после спектакля ехала в такси. С нею – молодой режиссер Николай Пинигин, еще кто-то. И вдруг у нее вырвалось: «Ой, я же по этой улице еще на конке ездила!» А в машине — тепло и музыка, радиотелефон. Водитель взглянул и хмыкнул: «Вот бабушка сочиняет!» А она ведь видела Михаила Чехова на сцене в роли Хлестакова, Гамлета, в шестидесятых слушала Вертинского, а Козловский подарил ей медальон со своей фотокарточкой, Якуб Колас в ноябре 1923-го написал маме стихотворение «Стэфке Станюте на память». Возле Исторического музея в Москве ей «повстречался» Ленин, выезжавший из Кремля. Она даже закричала: «Ленин!» — а он повернулся и улыбнулся. На одном из спектаклей ей мешала чья-то взъерошенная голова, оказалось, впереди сидел Эйзенштейн… *** Она особенно любила роль Мод в «Гарольд и Мод». А последний раз вышла на сцену в декабре 1997-го. Это был спектакль «Страсти по Авдею». Вот и все.
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter