Уже нет тех минских улочек и сквериков, дворов, утопающих в зелени деревьев, кустов и грядок, тех воркующих голубятен и дощатых тротуаров, нет старого городского центра — всего того, что когда-то называлось «маленькой, наполовину деревянной столицей». Однако складываясь в быстротечно уходящие годы-десятилетия, все вживе остается в переходящей из поколения в поколение незатухающей памяти.
Колесо жизни
Никто не оспорит, что стольный Минск наш испокон веку был городом искусств, музыки и песен.
Видится главная улица Советская, сменившая множество названий, прежде чем стать проспектом Независимости, на ней дома-домины, старый, поизносившийся, под номером 68 (Дом писателей), а через дорогу напротив, где теперь центральный книжный магазин, — «дом редакций». И тут же, кстати, знаменитая пивная, существовавшая долго-долго. Немалую известность ей придавал в свое время исполнитель еврейских песен Лёва Баун. Из двухсотлитровой бочки он наполнял пенящимся пивом емкие куфли и с песнями, шутками-присказками подавал их посетителям.
Особенно нравилось нам, пацанве, — мы наблюдали и слушали, конечно, со стороны — в Лёвиных вскриках громкие и задорно-веселые слова песенки: «Луна, луна, наверно, ты пьяна. И скорчилась, и сморщилась, ни к черту не годна».
Тогда же услышали мы из Лёвиных уст о знаменитом американском композиторе Глене Миллере; познакомились с его волшебной мелодией к очень и очень популярному кинофильму «Серенада солнечной долины» еще до того, как его увидели. Музыка была необыкновенна, как бы насквозь пронизана солнцем и кружащей голову грустью — особенно, когда узнали, что Глен Миллер погиб в середине декабря сорок четвертого, перелетая на самолете Ла-Манш.
Тут же, на Советской, находились и кинотеатры, в том числе такие знаменитые, как «Чырвоная зорка», «Пионер». На эстрадах перед началом киносеансов звучали песни, выступали концертные знаменитости. До сих пор будто слышу джаз-оркестр и виртуозную игру на скрипке Эдди Рознера — кажется, одного из первых заслуженных артистов Белоруссии. До сих пор на слуху его популярнейшая «Мандолина, гитара и бас». А вот из уст юной пионерской братии перед киносеансом грозно несется «Если завтра война…». Здесь же без задержек с бравым инструктором разбирается и собирается пулемет «максим». Здесь же бодро разучивается под аккордеон песня «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…».
Уже после войны, разгрома гитлеровцев, в кинотеатре «Центральный» на эстраде перед сеансами пел в будущем прославленный баритон Виктор Вуячич. В его репертуаре было много песен белорусских композиторов, в том числе и о Минске, где он стал народным артистом республики.
В скверах и парках нередко разносилась бравурная музыка духовых оркестров. Выделялся обычно оркестр военного округа. Из него на творческий простор вышел и Виктор Вуячич. Чаще репетировал и выступал оркестр в парке имени М.Горького. В перерывах, сняв фуражки, расстегнув тугие воротники гимнастерок, музыканты отдыхали на траве. Неподалеку на стульях и скамьях, задрав медные шеи, отдыхали трубы, а в стороне, надувшись, — громадный круглый барабан.
В перерывах со всех сторон подходили цивильные музыканты — главным образом аккордеонисты и баянисты. Они не только похвалялись своим умением, талантом, но и учились друг у друга, заимствовали мелодии, ноты. Здесь же совершались обмены и купли-продажи аккордеонов и баянов, подсказывались адреса, где можно приобрести вполне приличный «Ройаль Стандарт» или «Хорх».
Особенно привлекали разговоры на профессиональные темы. Узнал я, например, что джаз-оркестр Поликовского готовит после длительного перерыва новую программу, что будет она представлена в нашем городе, где перед войной жил и выступал сам Поликовский, получив звание заслуженного артиста республики. Узнал также, что самый лучший и редкий аккордеон — это французский «Даллане». Имеется он только в Москве, и то не больше десятка.
Помню, высокий парень с прищуром глаз и лукавством вопрошал:
— А что, братцы, важнее всего в музыке? — и, помолчав, загибал на левой руке пальцы: — Ритм, мелодия и гармония. Это, братцы, три кита. На них держится музыкальный мир.
Воцарялась тишина, а затем негромко звучал чей-то голос:
— Музыка — это колесо жизни. Не мои это слова, а какого-то классика. Чем лучше и глубже она звучит, трогает сердце, тем краше это колесо и дальше катится.
Я же потом долго ходил по уютным улочкам и думал об удивительном музыкальном колесе нашей жизни.
Патефон-патефоныч
Это был старенький, уже буро-темного цвета, много чего повидавший патефон-патефоныч — так мы его называли. Частенько кто-нибудь из домочадцев вопрошал: «Ма-ам, а можно дать голос патефон-патефонычу?..» И мама кивала головой. Она всегда была в делах-заботах: то готовила еду, то стирала, то занималась уборкой, то стрекотала швейной машинкой. мама не только нас обшивала, но и подрабатывала пошивом: зарплаты отца на семью не хватало.
Раз за разом я доставал прямоугольный ящик патефон-патефоныча, открывал крышку, вставлял в мембрану иголку, крутил ручку завода, доставал пластинку «Раскинулось море широко», подпирал кулаком голову — и слушал, слушал... Очень хотел стать моряком.
Патефон-патефоныч прошел с нами всю войну и после многих переездов в эвакуации, уже под Куйбышевом на военном заводе номер 207, сыграл свою роль.
Помню, приехали мы ночью. Барак, промерзший на тридцатиградусном морозе, с выбитыми окнами, есть нечего — от голода сводит животы, кружит головы. Правда, утром я собрал на грядах местных жителей промерзшие, ледяные кочерыжки капусты, которые и в горло не лезли. А потом попросил:
— Ма-ам, а можно дать голос патефон-патефонычу?
Мама со слезами на глазах кивнула головой. И зазвучала любимая ее песня, с одной из пяти нами возимых и хранимых пластинок:
Тучи над городом встали,
В воздухе пахнет грозой…
Подошли местные жители-соседи, прослезились, пригласили к себе погреться, накормили, кто чем был богат.
Вскоре мама стала работать на заводе, получила комнату в бараке, хоть и в клоповнике, но теплом. Помогал и я в свободное от школы время. Стоя на придвинутом к токарному станку ящике, научился вытачивать болванки для мин. А в сорок четвертом, едва освободили Минск, еще там-сям валялись трупы гитлеровцев, возвратились на свою Сторожевскую. И, конечно же, с патефон-патефонычем. В предвоенные годы мама в числе других фанатов-любителей подчас ночевала в очередях у пластиночных магазинов на Немиге или Комсомольской, чтобы на собранные с трудом деньжата приобрести пластинку любимого певца. Первое место у мамы занимали Клавдия Шульженко и Марк Бернес. По-прежнему чаще других проигрывались его «Тучи над городом встали…» из любимого нами кинофильма «Человек с ружьем». А еще — «Путь-дорожка фронтовая», «Любимый город может спать спокойно», «Полевая почта», «Враги сожгли родную хату»… Голос звучал проникновенно и задушевно, уверенно и твердо, передавая дух времени, настрой людей.
Слушая голос Марка Бернеса, мама смахивала слезу, а потом говорила:
— Теперь мы споем, сын. Спо-о-ем.
Я садился за старенькое, пережившее свою долгую жизнь, бог знает откуда взявшееся у нас трофейное пианино «Беккер» и начинал играть; тихо и печально разносился мамин голос:
Споем о боях,
о старых друзьях,
Когда мы вернемся домой.
За окном вдруг раздавались горячие хлопки-аплодисменты — мы уже жили на Торговой улице. Мама раздвигала занавеску и смущенно улыбалась, видя за окном слушателей. Потом тихо шептала: «Спасибо, дорогой Марк Бернес, спасибо музе твоей…»
— Ма-ам, а что такое му-за? — помнится, спросил я тогда.
— Богиня искусства, творчества и вдохновения.
Однажды мама пришла с Комаровского рынка, устало присела на краешек стула, счастливо сказала:
— А знаешь, сын (как к старшему среди четверых детей, она ко мне всегда так обращалась), знаешь, кого я видела?.. Самого Бернеса! Да, да! Нет, не пел… Разговаривал с голубятниками, наблюдал за сизокрылыми, с такой улыбкой… И махал рукой… Ходил по дальним улицам. Он, он!..
В городе тогда было не счесть голубятников, а на чердаках — голубятен. Пернатых уважительно называли птицами мира, которые давали добрый настрой и сердечную теплоту.
Отправился и я в места, где была мама, к знакомым голубятникам. Порасспрашивал их, услышал:
— Да, был он, был… Сам Костя Жигулев из того фильма… Ну, как его, ну, «Человек с ружьем».
Афиш о концертах в Минске Марка Бернеса я не видел. Может, и выступал или был с фронтовой бригадой, а то просто проездом. Вот и бродил по городу, навеявшем ему что-то свое, давнее. Позже, узнав многое из жизни артиста, я уверовал: наверное, и в самом деле Марк Наумович бывал на наших улках-улочках, встречался с голубятниками, наблюдал за сизарями с грустноватой, теплой улыбкой.
Народные от народа
Еще исстари в Минске развивалось «любительское музицирование». В бойких, людных местах проходили камерные концерты, ставились музыкальные спектакли, выступали ансамбли. Бывало, бродишь по городу — и нет-нет да и останавливают тебя у окон домов звуки фортепьяно, баяна, трогательное, задушевное пение. По выходным дням, праздникам жители дворов устраивали самодеятельные концерты, танцы с играми-шутками. Стоишь, слушаешь, а то и сам участвуешь, и куда-то отступают жизненные неурядицы, сосущее недоедание и неуютность. Зато теплых лучиков надежд, веры в светлый завтрашний день, боевого патриотизма — с лихвой, хоть отбавляй, да не отбавляется.
Немало появлялось в свое время музыкальных обществ и кружков, школ, в том числе и частных. Музыка «шла в массы». Содействовали этому гастроли в Минске замечательных музыкантов и певцов — таких, как скрипач, педагог и дирижер Леопольд Ауэр, итальянский певец-баритон Маттиа Баттистини, композитор, скрипач-виртуоз Генрик Венявский ну и, безусловно, великий певец, обладавший исключительным по красоте голосом и выдающимся драматическим дарованием, Федор Иванович Шаляпин. Уже позже нашими навсегда запомнившимися гостями были Изабелла Юрьева, Клавдия Шульженко, Леонид Утесов и другие.
В Минске, как и во всей Белоруссии, настоящим очагом культуры стал БГТ (Белорусский театр Янки Купалы), имевший хор, певческую и балетную труппы, симфонический оркестр. Чего только стоил музыкальный спектакль «На Купалье» Михася Чарота!.. Часто с концертами выступали педагоги и учащиеся созданного музыкального техникума. Поистине ажиотаж вызвал еще в 1928 году оперный спектакль «Фауст». Два года спустя возникла оперная студия. Затем на ее базе в мае 1933 года был создан театр оперы и балета. Нельзя умолчать также о филармонии, открывшейся в 1937 году. Первыми ее творческими коллективами стали оркестры — симфонический и народных инструментов, хоровая капелла и ансамбль белорусской народной песни и танца, вокальный и смычковый квартеты и т.д.
Как живой, перед глазами стоит Григорий Романович Ширма — создатель Белорусского ансамбля песни и танца, впоследствии реорганизованного в Государственную академическую хоровую капеллу. Как журналисту, доводилось писать о нем и о коллективе. Благодаря опыту, тонкому музыкальному вкусу, дирижерскому мастерству руководителя, коллектив стал в тогдашней «необъятной стране» одним из лучших. Всю свою жизнь Григорий Романович собирал и исследовал устное творчество своего народа. Будучи в командировках, я встречал его в самых далеких и глухих уголках Полесья.
Не забывается и дружески-творческий локоть таких артистов от народа, как Зиновий Бабий, Леонид Бражник, Ольга Шутова, Эдуард Мицуль и, конечно же, Лариса Помпеевна Александровская.
Тогда не было, как ныне, звезд и прочих созвездий. Даже звания народного и заслуженного подчас получали на закате жизни. Но все они были подлинно народными — от народа, который принимал и боготворил их талантливое искусство.
На снимке: перекресток улиц Советской и Энгельса.
