На столе директора фабрики лежала книга стихов. Увидев мой интерес, Тимур Бочорашвили протянул сборник:
— Посмотрите. Мы помогли издать.
Теперь мое любопытство выросло вдвойне! Коллектив швейников спонсирует поэзию. Красивый поворот темы.
Оказывается, бобруйское акционерное общество «Славянка» взяло шефство над ветеранами 348-й гвардейской стрелковой дивизии, освобождавшими город. Среди них два россиянина – москвич Юрий Кровицкий, стародубовец Владимир Бушма и минчанин Владимир Барановский, знаменитый не только своими стихами, но и песнями, которые на эти стихи созданы.
Сын бригады
— Родился я в Могилеве, — рассказывает Владимир Петрович. – Отец был директором школы, в 1937-м его арестовали и через месяц расстреляли. Я стал сыном врага народа. Лишилась работы и мама. Поэтому мы уехали в Кировский район, на ее родину. Там войну и встретили...
Но про войну – чуть позже. Вначале — про встречу, которая произошла 15 лет спустя ее окончания.
Однажды к моему дому подкатило такси с минскими номерами. Вышел солидный мужчина со Звездой Героя на груди.
— Здесь учительница Барановская проживает?
— Жила, — говорю незнакомцу. – Нет ее больше на этом свете.
Нахмурился он, а потом представился:
— Тихомиров я, бывший комбриг.
…И тут я вспомнил деревенскую улицу, по которой ехали два всадника. Один в солдатской форме, с ручным пулеметом на груди, второй — в казачьей форме: темно-синем мундире, шароварах с красными лампасами. Гости остались у нас ночевать. А на зорьке — стук в калитку: немцы! Тихомиров с напарником бросились к окнам, один с пулеметом, второй пистолет выхватил. Но мама запричитала: «Через окно, которое в сад выходит, бегите!» Партизаны так и сделали, ушли незаметно.
Как только немцы уехали, вывел я оставленных лошадей, вскочил на одну и галопом к лесу. Тихомиров ждал меня на опушке. По моему лицу понял, что все закончилось нормально. Пожал крепко руку, поблагодарил и сказал: «Станет невмоготу, приходи в отряд».
И я пришел в октябре 1942-го, в пятнадцать лет. В 1944 году мы соединились с Красной армией. Участвовали в операции «Багратион».
В Минск примчались на броне танков. Но в столице долго не задержались. Пошли дальше – на Слуцк, Негорелое. А в боях за Белосток рядом со мной разорвался вражеский снаряд. После этого пришлось поскитаться по госпиталям. Перенес тяжелейшие операции, стал инвалидом, но жив. В этом году мне уже 80…
Письмо Сталину
— Долечивался я в Подмосковье, а потом в Москве, — продолжает вспоминать Барановский. — И как-то прочел в газете, что при одном из столичных госпиталей готовят художников. А я хорошо рисовал до войны. Написал об этом в письме маршалу Ворошилову. Дней через десять, в феврале 1945 года, мой вопрос решился.
Учусь. Слышу: открывается Московское высшее художественно-промышленное училище, бывшее императорское Строгановское, закрытое после революции. Открывается по постановлению Совнаркома, подписанному Молотовым. Принимали туда после семилетки. Начал готовиться. Снова повезло: приняли!
Но где жить? Раны мои зажили, из госпиталя выписывают. А у меня – ни кола ни двора, знакомых нет и с деньгами проблема. Сел и написал письмо Сталину. Не письмо, а рапорт — я все-таки был сержантом. Рапорт Верховному Главнокомандующему. Написал, что я в пятнадцать лет был партизаном, а в 17 получил тяжелейшее ранение, стал инвалидом. Сейчас студент. Но жить мне негде, из госпиталя выписывают. Помогите устроиться в любое общежитие, чтобы я смог получить любимую профессию. Сделал треугольник: Москва, Кремль, Иосифу Сталину. Думаю, будь что будет. Прошло четыре дня. Вызывает меня начальник госпиталя и говорит:
— Курьер принес очень важное для вас письмо.
Встает и читает. Я сижу, а он стоит.
— «Начальнику госпиталя 3431 подполковнику Иванькову. По поручению товарища Сталина особый сектор ЦК партии просит не выписывать сержанта Барановского из госпиталя до предоставления места в общежитии».
У меня покатились слезы. После этого я еще два года жил в госпиталях. На всем готовом – пища, обмундирование. Правда, я помогал персоналу: выпускал стенгазеты, боевые листки, писал лозунги.
Гребенецкий вальс
— Предыстория его такова, — делится историей создания песни Владимир Петрович.
— Наша дивизия сражалась под Червенем. И вот освободили мы деревню Гребенец. На улицу высыпали почти все жители. Обнимали нас, угощали. Так и помню: возле дома – стол, накрытый белой скатертью. У стола – красивая девушка, улыбчивая, светловолосая. Целует каждого бойца и наливает стаканчик…
Вдруг – гул. В небе появились фашистские самолеты, послышались разрывы бомб, пулеметные очереди. Я бросился за ствол могучего дерева, которое росло у дома. Оно меня и спасло. А другие бойцы пали: погибло двадцать наших солдат и четыре офицера.
И вот отмечалось 50-летие Великой Победы. К тому времени я входил уже в совет ветеранов 348-й стрелковой Бобруйской дивизии. Мы часто встречались, обсуждали свои планы по военно-патриотическому воспитанию молодежи. Российские друзья Юрий Кровицкий и Владимир Бушма подали идею — съездить в эти юбилейные майские дни в Гребенец.
Приехало нас много: из Львова, Москвы, Бобруйска. Идем по деревне, и вдруг я говорю: «А помните? Помните девушку, которая угощала нас самогоном и целовала?» Стали расспрашивать о ней у местных жителей. И слышим: «Да это же Мария Парфиянович! Жива она, жива. Да вон, кстати, сидит она на скамеечке возле третьего дома от колодца…»
Подошли мы. Конечно, она изменилась, пополнела. Спрашиваем: «Вы целовали нас лет 50 назад?»
Зарыдала Мария, бросилась к нам, как к родным. И снова был стол, накрытый белой скатертью. Мы долго сидели в гостях у гребенецкой красавицы, вспоминая войну и молодость.
После этого я сочинил «Гребенецкий вальс». Музыку написал наш москов-ский друг Марк Целевич. Песня исполнялась и в Червене, и в Москве, получила высокую оценку слушателей.
Кстати, благодаря этой песне 25-я московская школа впоследствии подружилась с Гребенецкой школой Червенского района. Белорусские дети гостят в российской столице, а московские ребята приезжают в Беларусь.
