Перед началом благотворительных концертов Президентского оркестра в Бресте, Гомеле и Минске одно из мест в первом ряду занимал угрюмого вида мужчина, и именно ему доставались первые аплодисменты. 76-летний композитор Эдуард Артемьев сам отбирал произведения для этой программы — большую ее часть составила музыка, написанная им для кинофильмов. Он работал с Андреем Тарковским, Самсоном Самсоновым, Никитой Михалковым, Андреем Кончаловским, Вадимом Абдрашитовым, Кареном Шахназаровым и другими звездами. При этом народным артистом России Артемьев стал только после шестидесяти
— Эдуард Николаевич, вы написали музыку к 150 фильмам. Всеми ли своими работами удовлетворены?
— До конца я никогда ничем не удовлетворен. Потому, что критика во мне больше, чем композитора. Чтото уже после выхода фильма исправляю для концертных выступлений, а спустя время все равно остаюсь чем-то недовольным.
— Часто ли вам приходится идти на компромиссы в творчестве?
— Кино — это сплошной компромисс. Задание дает режиссер, он ведет всю бригаду. Серьезный урок в свое время мне преподал Самсон Самсонов. Это было в 1960-х. Я впервые попал на “Мосфильм”. Прошел пробы в качестве аккомпаниатора для фильма “Арена”. Самсонов меня заметил и пригласил стать композитором этого фильма. У меня были с ним большие столкновения. Все его задания казались мне нелепыми.
В общем, музыку записали, он не вымолвил ни слова. А потом позвал в свой кабинет и сказал: “Я один знаю, чего хочу. А вот вы все — актеры, операторы, да и ты еще — разрываете мне всю картину. Понимаешь, если я взялся за работу, я знаю, что я делаю, и веду вас всех к цели. Не отрицаю, что я не все могу объяснить, но ты пытайся уловить. Будешь слушать меня — будешь работать в Голливуде. Не будешь — твоя музыка дальше Бердичева не пойдет”. Его речь я запомнил на всю жизнь. С тех пор с режиссерами стараюсь не спорить, видно, поэтому так долго в кино и работаю.
— С кем из режиссеров вам работалось сложнее всего?
— С Кончаловским. Он сам музыкант. Учился со мной в консерватории до четвертого курса. Андрей очень хорошо знает музыку, много слушает, сам замечательно играет. Но у него есть ужасная привычка влезать в вещи, в которые мне не хотелось бы, чтобы он влезал. Например, он начинает править партитуры. Каждый фильм мы ссоримся. “Послушай второй концерт Прокофьева, поучись там у него”, — наставляет Кончаловский. И я слушаюсь, потому что помню слова Самсонова.
— А как складывались отношения с Тарковским?
— Тарковский — это человек весь в себе. С ним было довольно непросто наладить контакт. Вне работы мы и не общались никогда. На моей памяти у него был только один друг — актер Толя Солоницын. Вообще Тарковский очень интересный режиссер. Была у него идея вовсе убрать авторскую музыку из кино. Он говорил, что если бы ему нужен был композитор, он нашел бы Баха, а так ему нужно всего лишь организовать шум. Меня это совершенно не задевало. Фильмы Тарковского позволяли мне экспериментировать. Я мог заказать четвертные составы оркестров, кучу народных инструментов. Все это в Советском Союзе стоило копейки.
И Тарковский, к слову, тоже мог существовать только в Советском Союзе. В Лос-Анджелесе такие фильмы никто бы не ставил — авторское кино, как правило, не рассчитано на большой успех.
— А кого из режиссеров вы назвали бы своим?
— Самый близкий по духу — Никита Михалков. Мы знакомы с ним уже 46 лет, прожили в прекрасных отношениях и даже породнились, потому что он стал крестным отцом моего внука, а я — крестным отцом его дочки Ани. И в работе с ним легко. Он дает какую-то сверхчеловеческую энергетику, проникает прямо в душу.
— Долгое время вы занимались только электронной музыкой. Но потом вернулись к оркестру. Вам стало тесно в “электронном мире”?
— Я был апологетом электроники и долгое время предполагал, что вся музыка будет частным случаем электронной. Мне казалось, что электронике подвластно все. Но со временем понял, что ограничивать себя какими-то одними средствами — значит, обкрадывать себя, и снова вернулся к оркестру. Я стал убеждаться в том, что музыка выше всех течений и технологий. Это удивительная субстанция, которую мы сами создали. И что точно можно сказать — создали с душой. Можно эмулировать темпы, тембры, но не душу. В оркестре — сто индивидуальностей и сто душ. И на синтезаторе их энергию, связь со слушателем передать просто невозможно. Вот почему я вернулся к оркестру.
— Новая и современная музыка — понятия для вас тождественные?
— Нет, конечно. Ну вот Бах — он не современный разве? Он вечный. Для меня мой современник Пуччини. Я его обожаю. Чувствую в его музыке не только огромную мощь, но и такое соответствие себе, что просто беседую с ним, как с другом.
— Было удивительно услышать, что всеми признанных The Beatles вы называете неинтересными. Почему?
— До сих пор не могу их слушать. Играть не умеют, петь тоже. Меня это всегда раздражало как профессионала. Я вступал в такие споры из-за них, что чуть до драк не доходило. Объяснял, что невозможно слушать такую самодеятельность — играют как на балалайке. Заинтересовался группой только тогда, когда их переиграли профессионалы. Тогда я услышал настоящую музыку.
— Как-то вы признались, что самое главное достижение в вашей жизни — написание оперы “Преступление и наказание”. Вы работали над ней почти тридцать лет. Но она так и не поставлена. Можно надеяться, что мы увидим ее на сцене?
— Сам я никогда не решился бы написать эту оперу. Это все Кончаловский. Он уговорил меня на это решиться. В какойто момент вообще хотелось все бросить — гений Достоевского просто придавил меня к земле. Только благодаря настойчивости Кончаловского и завершил оперу. Столько лет работы! Конечно, хотелось бы увидеть ее на сцене. Планируется, что она будет поставлена в 2015 году.
— Вы жили в Лос-Анджелесе, написали музыку к нескольким голливудским картинам. Что вас подвигло вернуться в Россию?
— Уехал из Голливуда, потому что вызвал Михалков. Это было в середине 1990-х, он как раз начинал фильм “Утомленные солнцем-2”. Позвонил: “Приезжай, ты мне нужен”. — “На сколько?” — “На два месяца”. Я приехал и застрял. Но обо мне до сих пор вспоминают в Лос-Анджелесе и периодически приглашают на проекты.
В прошлом году работал в Америке над картиной Branded, в России она вышла под названием “Москва 2017”. А вообще, где работать, разницы нет. Кино — это один мир, не знающий границ.
— Над чем вы работаете сейчас?
— Недавно закончил работу над “Солнечным ударом” Михалкова. Фильм большой, почти на три часа, выйдет в ноябре. Примечательно, что в нем снимаются совершенно новые актеры. Зритель не найдет там никого из известных, кроме Александра Адабашьяна и меня. Михалков сказал: “Слушай, тебе столько лет. Не дай бог помрешь, надо тебя снимать”. С этой оптимистичной мыслью я сыграл небольшую роль подмастерья в фотоателье.
Кроме “шумов” к кино пытаюсь писать просто музыку. У меня есть десяток произведений, которые я хотел бы завершить. Работаю по шестнадцать часов в сутки, и все равно ничего не успеваю. Но это то, что мне нравится и хочется делать. Больше мне ничем не интересно заниматься.
