3. Похоронку на Быкова прислали, когда родные уже точно знали: Василь – живой!

Это было где-то в 1947 году. Он участвовал в освобождении Румынии. Прошел по Болгарии, Венгрии, Югославии, Австрии. Ранен был сколько раз.

Окончание. Начало в номерах за 28 февраля и 1 марта

— Валентина Владимировна, помните приход немцев в начале войны?

— Когда они пришли, забрали меня в лагерь. Я пряталась от них: мамину юбку надевала, сажей мазалась, а они все равно нашли. Приехали в деревню, в каждую хату зашли — всех девчат под метлу замели. Погнали в лагерь. А перед этим отца схватили. Он просил: «Пустите мою дочку, я за нее пойду». — «Нет. Вы старый, идите домой, а паненка с нами пойдет».

Лагерь был в деревне Ухвище, в Полоцком районе. Помню, копали окопы. Гоняли девчат в лес сечь ветки. Ими оплетали стенки окопов, чтобы те не осыпались.

А конвоировали нас поляки. Они были добрые. В лагере нам давали похлебку, мы голодали. Когда поляки ели, нас подзывали, едой делились.

Провела я в лагере месяц, а потом убежала. Получилась целая история.

Там всех выстраивали и считали. В тот раз, пересчитав, конвоиры немного отошли. Я стояла сзади колоны, недалеко были озеро, лес и тропинка. Думаю: «Этой тропинкой пройду около озера — и в лес, потом на большак и — в сторону дома». Добежала до озера. Оглянулась. Не заметили. Вбежала в лес. А там догнала женщину. Она тоже из лагеря ушла.

Идем с ней, рады, что сбежали. Смотрим — пять-шесть немцев на лошадях. Заметили нас, закричали: «Хальт, хальт!» и винтовки наставили. Я хотела бежать, но, хорошо, женщина была старше, мудрее, и говорит: «Не надо бежать, подумают, что партизанка, и убьют. Пойдем потихоньку, скажем, что из лагеря нас отпустили».

Они к нам подъехали, остановили. Потом еще одну дивчину поймали. Один немец ощупал мое пальто: «Где ваше оружие? Где автомат? Вы партизанки». — «Паночки! Мы не партизанки. Мы в немецким лагере были. Окопы копали».

Повели нас на допрос к коменданту в Бобыничи. Он сильно не ругался, не кричал. Сразу стал писать протокол, опрашивать: «Вы в партизанах были? Признавайтесь!»… Затем протокол в руки конвоиру, и нас повели в Ушачи. К другому коменданту. Тот тоже нас допросил. Понял, что мы не партизанки. «Идите на двор, посидите на крылечке», — сказал нам. И часового поставил.

Потом нам сказали, что завтра людей повезут в Германию, и чтобы мы просились назад в лагерь. Так и сделали. Когда вернулись в Ухвище, так радовались!

— А как из лагеря вас отпустили? Как удалось спастись?

— Это тоже целая история. Копали мы окопы, а тут уже Красная Армия наступает, немцы отходят. Думали, что нас немцы отпустят домой. Где там! Собрали всех, выстроили колонной. И — на запад!

На Глубокое нас гнали. Дошли до Плиссы, в какой-то деревне остановились ночевать. Назавтра выстроили в колонну, пересчитали. А за деревней росла рожь. Смотрю: одна девушка — раз, и в рожь. Я за ней. А во ржи еще человек пять-шесть девчат. Легли и слушаем. Сейчас из автоматов по ржи дадут! Нет, тихо. Погнали колонну дальше. Обошлось.

— А вы брату рассказывали про эти злоключения?

— Да. Так он вздыхал: «Ай, Валечка ты моя! Думал, что тебя немцы в Германию заберут. Хорошо, что убежала». Он в своей книге «Долгая дорога домой» и обо мне вспоминал. Там всю свою жизнь описал, я, когда читала, плакала. Целый год не могла дочитать до конца эту книгу…

Сколько раз на волосок от смерти он сам находился. Во время Кировоградской операции был ранен, его считали погибшим.

— Тогда пришла в Бычки похоронка. Как семья восприняла известие о гибели Василя Владимировича?

— Только фронт прошел, как получили письмо от Василя. В нем он говорил, что много писал, но ответа не было. А это его послание дошло. Мы так обрадовались. Василь спрашивал: «Живы ли вы? Может, уже деревни нет и вас нет. Кто остался жив, пожалуйста, напишите, откликнитесь». Указал свой адрес. Я тогда ответила ему.

А через некоторое время приходит похоронка. Я была во дворе, родители — в доме. И почтальонка мне вручает треугольничек с печатными буквами. Я глянула — сразу догадалась, что это такое. Потемнело в глазах. Раскрыла письмо, а там написано: «Лейтенант Быков Василий Владимирович погиб смертью храбрых при освобождении села Великая Северинка Кировоградской области Кировоградского района. Там и похоронен».

Потом я немного опомнилась. Глянула на дату. Оказалось, что похоронка выслана раньше, чем пришло письмо от Василя. Позвала маму и отца. Мы плакали от счастья, что похоронку прислали ошибочно.

Сам Василь эту историю описал. Там он был тяжело ранен в бедро. И всех раненых положили в той деревне в один дом. А немецкие танки наступали, красные части отходили. Немецкий самолет прилетел и тот дом разбомбил. Все погибли. Комбат Василя знал, что он в том доме тоже лежал. А он выполз из него, думал, если и убьют, то не здесь. Не мог идти, вдоль дороги полз. Машины шли, и ни одна не взяла, хоть он и руку поднимал, и стрелял. Говорил, что это его счастье было. Потому как бензовоз не взял его, а за поворот заехал — и огонь столбом. Взорвался. Наверное, на мину попал.

Дополз Василь до леса и потерял сознание. Назавтра его нашли наши санитары.

— Валентина Владимировна, помните, как после войны он к вам первый раз приехал?

— Когда колхоз организовался, я там работала. Подруга же устроилась в Подсвилье, это был районный центр. Там нашла работу и моя сестра двоюродная, с которой с детства дружили. Написала она мне, что все хорошо, хлеб дают по карточкам, кормят в столовой. Я и поехала, стала счетоводом.

Отец написал Василю, что я в Подсвилье. Тогда брат служил в Украине и еще не демобилизовался. А потом дали ему отпуск.

Работали мы с сестрой в отделе животноводства. Дежурили у телефона. Там же и ночевали, спали на столе.

Василь на поезде приехал в Подсвилье. Утром слышу: кто-то стучит в дверь. Подруга быстро вскочила и побежала открывать. Василя я сразу и не узнала. А она: «Ай, Валечка, это ж Васька! Посмотри!» А он в офицерской форме. Обнялись. Чуть узнала, давно не видела, еще до войны расстались.

Стали беседовать. Он говорит: «Девчатки, тут холодно, вы замерзли, голодные. Где тут у вас ресторан?» И повел в ресторан. Накормил. Сапоги свои снял, мне отдал. Я целую зиму на работу ходила в туфлях. Не было чего обуть. А у Василя были запасные хромовые сапоги в чемодане.

Брат позвонил отцу, тот взял лошадь у одного человека, и мы на поезде приехали на ближайшую к деревне станцию, а оттуда — в Бычки.

Как мы все радовались приезду Василя! А он только неделю побыл.

— А когда Василь Быков после войны вернулся в Беларусь?

— Это было где-то в 1947 году. Он участвовал в освобождении Румынии. Прошел по Болгарии, Венгрии, Югославии, Австрии. Ранен был сколько раз. А после войны остался служить в Болгарии. Просил, чтобы демобилизовали, но его не пускали. Хотел, чтобы в СССР перевели. Правда, потом перекинули в украинский Николаев. Оттуда демобилизовался по состоянию здоровья.

Правда, когда приехал к нам, сказал: «Не знаю, куда мне идти, все у вас разбито». Голодовка тут была. Поехал в Гродно. Там ему понравилось. Остался. Сначала его какой-то художник пригласил в мастерскую, он там зарабатывал. А после брата взяли в редакцию «Гро- дзенскай праўды»…

— Что вы чувствовали, когда Василь Владимирович стал знаменитым?

— Когда в газете «Гродзенская праўда» работал, стал писать книги. Но он никогда не хвастался, что занимается литературой. Я услышала об этом по радио. Стали часто его вспоминать. Как-то слышу, что у Василя Быкова вышла первая повесть «Журавлиный крик». Отцу рассказала. После по радио объявили, что вышла вторая повесть Василя... Только когда брат в отпуск летом приезжал, признался, что написал книгу. И что еще будет писать. Потом его повести стали выходить одна за другой. Затем Василю присвоили звание народного писателя Беларуси. Мы так радовались его успехам. Отец очень дорожил Василем: «Ай, мой сыночак!» И Василь дорожил отцом.

Я узнавала по радио, что и премии Василю вручили — и государственные СССР и БССР, и Ленинскую за повесть «Знак беды». И что присваивают звание Героя Социалистического Труда. И ордена ему вручали не раз.

В деревне тогда стали говорить: «Вот какой твой брат умный! Какой добрый!» Он же нам все время и посылки присылал, и деньги.

— Как теперь живете?

— Раньше меня уважали. И теперь, спасибо Господу, уважают.

— Были ли у Василя Владимировича вредные привычки?

— Он не «дужа» ел и пил. Во время застолий только третью часть чарочки выпьет. Мне рассказывали писатели, даже читала, что в молодости он любил выпить. Но пьяным я его никогда не видела. Он пил, когда ездил в Москву, за границу. Там же угощают — приходится. Когда его заставляли, писатели защищали: «Не испортите Быкова!» Он и сам остерегался.

Сначала Василь курил. А потом бросил.

— А отец ваш курил?

— Папа даже здорово курил! Табака насеет, который в огороде рос, потом срежет, и мама насушит на печи.

Василь знал, что отец курит, поэтому, когда в Болгарии служил, прислал отцу целую посылку сигарет. Отец тогда так благодарил Василя!

А брат был слаб здоровьем. Всю жизнь болел. У него была астма. Сколько ни лечился, никто ему не мог помочь.

А когда за границей был, каждый месяц звонил: «Валечка, как ты там? Как твое самочувствие?» — «А как твое?» — «Более-менее». Когда переехал в Прагу, стал жаловаться на здоровье… Через некоторое время звонит, что уже в Минске, приехал сюда долечиваться. «Где бы ни было хорошо, а дома всегда лучше!» — сказал тогда…

Вера ГНИЛОЗУБ, «БН»

Фото Павла ЧУЙКО, «БН»

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter