В этом году отмечается 200–летний юбилей войны 1812 года — войны, без преувеличения, определившей дальнейшее развитие Европы минимум на столетие вперед. Разгром наполеоновской армады означал крах очередного проекта панъевропейской империи — империи, призрак которой будоражил умы европейских политиков с самого падения Рима. Хорошо это или плохо, судить не берусь. Что было бы, если б Наполеон победил и объединил всю Европу? Насколько бы такая империя оказалась прочной и не рухнула бы на следующий день после смерти своего создателя, погрузив континент в пучину хаоса?
200 ЛЕТ СПУСТЯ
Так или иначе, ничего этого не было. Зато была победа консервативных монархий (Россия, Пруссия, Австрия, Британия), «концерт» которых определял европейскую политику последующие 35 лет. Тогда западный мир оказался незримо разделенным на два лагеря: государств, исповедующих принципы буржуазных либерально–демократических республик, и консервативных монархий с сильными аристократическими и религиозными традициями, медленно дрейфующих в сторону конституционализма. Весь XIX век шло противостояние этих двух моделей, битва была закончена по результатам Первой мировой войны, в которой сгорели и основные оплоты старого аристократического консерватизма, и монархизм.
Война 1812 года, будучи, безусловно, событием глобальным, по крайней мере, в масштабах западной цивилизации, имеет и массу региональных измерений. Каждый народ, оказавшийся вовлеченным в это противостояние, выстраивает собственное к нему отношение, оценивает собственную роль и место в нем.
Территория Белоруссии была одной из главных арен сражений в этой войне, это — одна из ярких страниц и нашей истории. Поэтому обойти молчанием тот период не получится. Кроме того, наполеоновское нашествие следует рассматривать не только как факт исторического прошлого, но и как элемент нашей современной самоидентификации. Поэтому ничего удивительного, что, казалось бы, «дела давно минувших дней» вызывают оживленные, если не сказать бурные, обсуждения и дискуссии. Можно сказать, что война позапрошлого века сегодня не столько вопрос истории, сколько политики и идеологии.
Основной вопрос, ставший главным поводом для дискуссий: можно ли в сегодняшней Беларуси называть войну 1812 года Отечественной? Вопрос далеко не праздный, поскольку за тем или иным ответом стоит целая система интерпретаций — белорусского народа, государственности, взаимоотношений с ближайшими соседями.
Традиция называть войну с Наполеоном Отечественной сложилась за период пребывания белорусских земель в составе Российской империи и СССР. Такая интерпретация имела глубокое значение для интеграции и адаптации белорусов в рамках этих государственных образований. Она позволяла разделить лавры победы в этой войне вместе с Россией и, таким образом, ощущать себя частью империи, чувствовать сопричастность с ней. Такой взгляд на события той поры формировался на протяжении нескольких поколений и разделяется многими нашими согражданами, родившимися в той, большой стране и продолжающими ощущать ее своим Отечеством. Чувства этих людей заслуживают как минимум уважения.
После распада СССР идея государственного суверенитета в определенных кругах была превратно истолкована как тотальное противостояние России. Соответственно в ответ на миф об Отечественной войне начал городиться миф о «национально–освободительном восстании под знаменами Бонапарта». Местная шляхта, действительно активно поддержавшая наполеоновскую армию, стала интерпретироваться как исключительно «патриоты», мечтавшие о возрождении «белорусского государства ВКЛ».
Появился и третий миф — миф «гражданской войны», говорящий о том, что, поскольку уроженцы белорусских земель сражались как на французской стороне, так и России, значит, война была «гражданской». Однако, чтобы война была гражданской, как минимум нужны граждане. Однако можно ли (если только не лукавить!) называть гражданами неграмотных крепостных, к которым принадлежала тогда основная масса населения? Вопрос риторический. О таких высоких материях вроде «национального суверенитета» тогдашние крестьяне думали вряд ли. И не в силу «интеллектуальной либо политической отсталости», а просто потому, что эти материи лежали вне их повседневных, суровых и будничных крестьянских забот... При всем уважении к ним невозможно поверить, что их прельщала реставрация ВКЛ, уж слишком далеко было от них во времени и пространстве это княжество...
С другой стороны, не было у белорусского крестьянина особых оснований и для патриотического энтузиазма в адрес Петербурга. На тот момент белорусские земли вошли в состав империи относительно недавно, и Россия не сделала практически ничего, чтобы привлечь местное население на свою сторону. В белорусских губерниях продолжал действовать режим шляхетского всевластия, как при Речи Посполитой, усугубленный новыми российскими повинностями вроде пресловутой 25–летней рекрутчины. На города и местечки стал накатываться вал государственного антисемитизма. Так что «царя-батюшку» на наших землях любили не очень...
Поэтому события 1812 г. представляют разительный контраст с другой войной, которую мы по праву называем Великой Отечественной и в которой миллионы белорусов искренне сражались за свое большое Отечество. Именно это чувство общей Родины, опасность страшного иноземного нашествия, жертвы и героизм сделали войну 1941 — 1945 г.г. для белорусов Великой Отечественной.
