«Высокая нота» киевского лета.

В Киеве в галерее «Лавра» прошел I Международный музыкальный фестиваль «Неделя высокой классики с Романом Кофманом».

Роман Кофман – украинский дирижер, известный во всем мире как один из наиболее серьезных и разносторонних дирижеров бывшего Советского Союза. Он выступал более чем с 70 оркестрами Европы, Америки и других континентов. С 2003 по 2008 год работал в Германии, возглавляя Бетховенский симфонический оркестр и Боннскую оперу. С этим оркестром осуществил запись оратории Ференца Листа «Христос» (премия «Эхо-Классик») и всех симфоний Дмитрия Шостаковича, поставил 9 опер, включая малознакомую в Европе «Сорочинскую ярмарку» Модеста Мусоргского. Награжден орденом «Крест за заслуги перед Федеративной Республикой Германия первого класса». Наряду с работой за границей с 1990 года руководит Киевским камерным оркестром. Среди наиболее масштабных его работ, представленных недавно в Киеве, циклы всех симфоний Шуберта, Бетховена и Моцарта. Кроме того, большое внимание в подготовке программ уделяет музыке XX и XXI веков, чем успел заслужить особую благодарность современных композиторов и искушенных слушателей.

«Неделя высокой классики с Романом Кофманом» – первый именной фестиваль классической музыки на Украине. Он явился одновременно и воплощением давних замыслов маэстро, и подарком самому себе к своему 75-летнему юбилею. Программа фестиваля оказалась феноменально насыщена именами звезд мировой величины, которые откликнулись на приглашение своего друга и приехали в Киев.
Кроме концерта-открытия программа остальных восьми вечеров была полностью составлена хозяином фестиваля. Каждый концерт был интересен по-своему, в чем, бесспорно, сказался драматургический талант маэстро. О том, как рождалась идея «своего» фестиваля и как она воплощалась в жизнь, Роман Исаакович рассказал корреспонденту «СВ» в Киеве.
 – Желание основать фестиваль, где я был бы художественным руководителем, возникло еще в Германии 4 года назад, когда до завершения моего контракта с Боннским симфоническим оркестром оставался год. Кроме самого желания у меня появились тогда друзья и коллеги, готовые мне активно помогать. С ними мы уже успели выбрать место его проведения – городок между Кельном и Ахеном, где в качестве зала рассматривался собор; договориться с мэром города, которая была в восторге от этой идеи и пообещала административную помощь; собрать половину сметы, на тот момент – 150 тысяч евро; договориться о медиаподдержке с очень популярным музыкальным радиоканалом «Вест Дойче Радио-3». Сделано было много, но тут грянул кризис – и все зачахло.
Правда, у меня не возникло тогда мысли о фестивале в Киеве. Идея возродилась почти случайно зимой этого года, когда мой зять, главный дирижер Львовского филармонического оркестра Айдар Торыбаев, в частной беседе с директором галереи «Лавра» Аидой Джангировой узнал о ее желании, чтобы в стенах галереи звучала музыка. Я поехал посмотреть помещение. Мне понравилось это совершенно спокойное место в центре Киева, эта неспешность, эти граффити во дворе, трава, которая растет из асфальта. В то время как раз был перерыв между выставками, и я пригласил свой оркестр поиграть, чтобы проверить акустику.
 Я часто принимал участие за границей в концертах, проводимых в необычных местах – заброшенных шахтах, мельницах, и хотел, чтобы в Киеве тоже появилась альтернативная площадка для исполнения классики.

– Что вы хотели сказать, делая акцент в названии фестиваля – «высокая» классика? Подразумеваете ли вы, что существует «невысокая» классика?

– Вопрос вполне уместный. Дело в том, что имя фестивалю подыскивалось долго и мучительно, мы пробовали разные варианты. Я вообще не хотел, чтобы мое имя фигурировало в названии. В практике таких фестивалей вовсе не обязательно, чтобы имя хозяина красовалось в заглавии, просто все и так знают, что знаменитый фестиваль в Кольмаре – детище Спивакова или что руководитель фестиваля в Локенхаусе – Гидон Кремер. Но организаторы сказали, что в другом варианте о фестивале речи быть не может. «Мы хотим продавать билеты», – их слова. Хотя существуют и именные фестивали, например в Минске проходит фестиваль Юрия Башмета, и там это сделано сознательно, потому что его имя гарантирует «кассу».
 К тому же у организаторов была идея привлечь не ту публику, которая ходит всю жизнь в филармонию, а ту, которая как раз туда не ходит, для которой важен элемент сенсационности. Они предполагали, что, возможно, у киевского бомонда возникнет желание заглянуть на неделю «высокой классики», так же как на неделю «высокой моды». Безусловно, в названии сквозит и некая ирония, ибо вся классическая музыка – жанр высокий. Название первого фестиваля получилось компромиссным, возможно, оно поменяется.

– Программа фестиваля была достаточно разнообразна, но при этом была лишена хаотичности. как вам это удалось?

– Поскольку фестиваль реализован не в маленьком городе, а в мегаполисе, то объединять все программы какой-то одной идеей было бессмысленно, потому что каждый вечер приходит новая публика. Тематические фестивали интересно делать в каком-то маленьком месте, куда люди приезжают специально на весь фестиваль и слушают все концерты. Поэтому у нас в каждом концерте логика драматургии разная. Например, во второй вечер фестиваля, когда Киевский камерный оркестр и оркестр Гидона Кремера «Кремерата Балтика» сделали программу «напополам», сыграв четыре серенады разных композиторов – Моцарта, Чайковского, Элгара и Бернстайна, логика легко угадывается, и это эффектно. Или, например, когда в одной программе исполняются Шуман и Бетховен.

– В программе явно преобладали немецкие композиторы, с чем это связано? Вы сроднились с ними в Германии?

– Я не задумывался над этим, но тому есть объективные основания – такого количества музыкальных гениев, каких дала Германия, не дала миру ни одна страна (помолчав), кроме России, но это не все признают.

– К юбилею вы также выпустили свою новую книгу «Пасторальная симфония, или Как я жил при немцах», которую представили накануне открытия фестиваля. В аннотации довольно неожиданно для многих ваша ипостась писателя предстоит ипостаси дирижера.

– Да, я во многих интервью уже объяснял это. Дело в том, что то, что я делаю в литературе, для меня важнее, чем то, что я делаю в музыке. Принципиальная разница между профессией дирижера и литератора в том, что писатель – творец в полном смысле этого слова. Он создает законченный художественный продукт. В музыке этот творец – композитор. Дирижирование – это, конечно, тоже творчество, но творчество исполнительское. Дирижер – только посредник между творцом, создавшим партитуру, и слушателем. Это творчество второго порядка – такова специфика профессии. Вот почему литературой я всегда занимался с большим удовольствием.

– И при этом в английской газете «Телеграф» вы названы «одним из лучших в мире дирижеров-интерпретаторов». Что вообще такое исполнительская интерпретация?

– Музыкальный текст не дает абсолютной информации о том образе, который хотел создать композитор. Потому что нотная запись несовершенна, она дает важную информацию, но не полностью адекватна тому, как слышит музыку ее творец. Партитура – материал для исполнения, к которому каждый музыкант невольно добавляет какое-то свое ощущение. Темп задан, но он предусматривает некую зону, скажем, аллегро в представлении одного исполнителя – это чуть быстрее, чем в представлении другого. А если говорить о более высоких вещах, то это ощущение атмосферы произведения.

– Сделаю комплимент – мне очень понравилась ваша новая повесть: когда читаешь книгу, легко верится, что литература – ваше призвание. Очевидно, что одна сюжетная линия автобиографическая – о вашей жизни в Германии во время пребывания на должности музыкального директора Бонна, полная размышлений о том, как в этой стране мог вызреть фашизм. Вторая – повествует о последних днях жизни музыкантов – заключенных концлагеря. Сколько здесь вымысла, сколько правды?

– Имена героев, их диалоги – моя фантазия, попытка реконструкции событий, но сам факт существования в концлагерях оркестров из заключенных известен мне с юности. И мне до сих пор непонятно и кажется диким то, что этот шекспировского масштаба трагедийный сюжет мало обсуждается и практически не отражен в литературе, а ведь это материал для большого романа.

– Описывая события, вы имеете в виду какой-то конкретный концлагерь?

– Нет, это скорее собирательный образ. Оркестры были только в двух концлагерях – в Освенциме и Терезиенштадте, так называемом «образцовом» лагере, куда возили даже представителей Красного Креста на «экскурсии». Там был симфонический оркестр, который регулярно давал концерты для своих палачей. Среди заключенных был и известный композитор Виктор Ульман, который продолжал творить, написав там большинство своих произведений.

– Занимая должность музыкального директора Бонна, вы были довольно известным человеком, вас узнавали на улице, здесь же, в Киеве, несмотря на все заслуги, вас узнают в лицо только любители классики.

– Дело в том, что у нас и у них разное отношение к классической музыке. В Германии – это культ. К тому же Бонн имеет свою интересную музыкальную историю, в этом городе родился Бетховен, в честь которого и назван симфонический оркестр. За пультом этого оркестра некогда стоял Рихард Штраус, дирижировавший своими произведениями, Макс Брух, Пауль Хиндемит. Поэтому смена главного дирижера Бетховенского симфонического оркестра – большое событие в городе, это активно обсуждают. Когда я заключил контракт, по городу висели огромные плакаты с моим портретом, поэтому немудрено, что меня узнавали на улице.

– Фестиваль продемонстрировал несомненное признание вас в профессиональном цеху – приехали звезды, сумевшие ради вас выкроить время в своих сумасшедших графиках. В чем разница между признанием и славой, которая вам тоже знакома?

– Разница – в звуке: признание – тише, слава – громче. 

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter