Вырубить сад, разрушить дом, довести до самоубийства сына, оставить ни с чем беспутных дочерей — вот сверхзадача, которую в финале выполняют герои пьес Антона Чехова. И не сказать, что они совсем уж отъявленные мерзавцы и негодяи и ставят перед собой задачу посеять хаос вокруг себя. Просто как–то само так выходит. Матрица русской жизни не предполагает хеппи–энда. Режиссер Андрей Кончаловский всю свою жизнь пробует эту матрицу на зуб, пытаясь ее изменить. Вглядывается в мутное зеркало русской истории, чтобы уяснить, где произошел генетический сбой. Братцы, говорит Кончаловский, ведь это же так просто: делайте гимнастику по утрам, пейте витамины, откажитесь от жирной пищи и курения, налегайте на фреши, и будет вам дзен. Если поднажать, навалиться всем миром, чуть–чуть поднатужиться, то до мировой гармонии рукой подать, на попутке можно доехать. Картина мира станет благостной, как на пейзажах и натюрмортах моего деда, художника Петра Кончаловского, где в солнечный день купают лошадей в реке, лежат на столе срезанные чьей–то опытной рукой боровики, а в вазе стоит букет из сирени. Но именно этого «чуть–чуть» никогда и не происходит. Односельчане воруют мотор с лодки у почтальона Алексея Тряпицына; фермер Чиркунов по пьяной лавочке сжигает собственное хозяйство в картине «Курочка Ряба»; поддавшись массовому психозу, люди устраивают давку в фильме «Ближний круг». Примитивно говоря, это всегда выглядит так, как будто режиссер протягивал своим героям руку помощи, давал им шанс, но они им не воспользовались. Остается пожать плечами, надеть белую шляпу и уехать, если не в Анапу, то куда–нибудь в Тоскану. И время от времени выпускать книги наподобие публицистического опуса «На трибуне реакционера», где делать неутешительный вывод, что в таком случае, учитывая неохватные расстояния, суровый климат и склонность большинства жителей к упоительной лени и пассивной меланхолической созерцательности, России необходима «сильная рука», что бы это ни значило.Чеховская трилогия Андрея Кончаловского в Московском государственном академическом театре имени Моссовета («Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишневый сад») прекрасно дополняет мировоззренческий пазл режиссера, выдвинутого в этом году от России на «Оскар» с картиной «Рай» и собирающегося отметить в следующем году 80–летие. Она помогает понять систему его эстетических и нравственных координат. Режиссер ставит Чехова в стилистике жесточайшего психологического реализма. Люди тут действительно пьют чай, а судьбы их рушатся. Не спрашивай, по ком пыхтит самовар, — он пыхтит по тебе. Призрак совсем не коммунизма, а некоего смутного воспоминания, прошлой умиротворенной жизни в облике женщины в белом во всех трех спектаклях задумчиво бродит по сцене. В «Вишневом саде» он материализуется в призрак матери Раневской в исполнении Юлии Высоцкой, который видится только ей. Кончаловский берет Чехова себе в сообщники, чтобы наглядно продемонстрировать: уж мы–то с Антоном Павловичем прекрасно понимаем, когда и где произошел сбой, но вам, холопам, не скажем, потому что дальше прихожей в дворянских домах вам хода нет. И можно сколько угодно морщить лоб, вычитывать смыслы, высиживать три вечера подряд катарсис, но вся трилогия Кончаловского так и останется довольно герметичной конструкцией, благодарным зрителем которой будет сам Андрей Сергеевич.
Врезаются в память, как барки в скалу, актерские работы. Три роскошных и таких непохожих образа, созданных в трилогии Александром Домогаровым: доктор Астров, подполковник Вершинин, брат Раневской Гаев. Большой и не такой уж безвредный ребенок — дядя Ваня Павла Деревянко. Купается в своих ролях профессора Серебрякова и военного доктора Чебутыкина Александр Филиппенко. Как и другой чеховский доктор — Дорн из «Чайки», — он вносит во все происходящее интонацию здорового медицинского скепсиса. Юлия Высоцкая, Наталья Вдовина и Лариса Кузнецова, как и подобает настоящим женщинам, по–настоящему непредсказуемы. Каждый раз не знаешь, с какой ноги их героини ступят на сцену. И это тоже одна из интриг благодушной «чеховианы» Кончаловского, остающегося джентльменом и в преклонном возрасте. Для нас он все еще баловень судьбы, фестивальный любимчик, плейбой, а ведь еще 8 лет — и ровесник Фирса. Вот что грустно, господа.
Добрый зритель в 9–м ряду.
Советская Белоруссия № 190 (25072). Вторник, 4 октября 2016
