«Железный занавес» по–прежнему жив в сознании

Этот проект родился из попытки осмыслить свое прошлое и настоящее. Мы часто дискутируем с мамой о роли Михаила Горбачева в истории, например: кем он был — нашим освободителем (ведь не без того) или человеком, из–за которого мы потеряли великую страну?

Этот проект родился из памяти. Я часто вспоминаю, как в самом конце 1980–х — начале 1990–х, когда СССР еще был жив, но мы уже перестали гордиться его историей, я увидела двух плачущих женщин. Они смотрели по телевизору очередной документальный фильм, разоблачающий брежневский застой, и плакали, задаваясь вопросом: «На что мы потратили свою жизнь?» До того момента они были уверены, что жизнь проживают правильную, светлую и счастливую, а оказалось, что все, во что они верили, — ложь. Им трудно было смириться с этой мыслью. Я знаю, что на свете много людей, которым до сих пор с этой мыслью смириться трудно. Но я не одна из них.

Конец восьмидесятых и лихие девяностые с их нехваткой всего прошли для меня почти легко и беззаботно: в то время меня больше волновал первый поцелуй и все остальное первое, что бывает в юности. Я училась в университете и купалась в ощущении свободы (и нехватке денег, конечно, но тогда это было сущим пустяком, потому что казалось, что все так жили): на отделении философии говорить можно было обо всем, уже отменили научный коммунизм, а историю КПСС заменили историей демократических движений ХХ века, и это было куда интереснее. Как водится у молодых, мы открывали мир — и этот вновь открывающийся мир разительно отличался от мира наших пап и мам, многие из которых плакали тогда у телевизора.

Это была революция. И слава богу, что в моей стране она прошла бескровно. Потерянные деньги (у многих немалые) — не в счет. Как говорит моя мама, потерявшая на сберкнижке два автомобиля: «Это же революция, деньги — самое меньшее, что мы могли потерять». Правда, она так и не рискнула признаться в этой потере бабушке, пережившей две мировые войны и любившей повторять: «Вот если будет достаточно хлеба и картошки, чего люди еще захотят?» Оказалось, что люди хотят — всего. Свободы, путешествий и изобилия. Это же так естественно — хотеть всего этого. И как замечательно, когда все это есть.

Нам, которые родились в СССР и успели побыть хотя бы пионерами, труднее, чем молодым. Потому что мы помним, что Узбекистан, Грузия и Литва с Эстонией — наша страна. У нас фантомные боли по поводу России, и порой трудно провести разграничение «свой/соседний». К тому же мы привыкли гордиться общей историей. Но мы работаем над собой и живем в новых координатах, не забывая старые.

В конце концов, мы привыкли относиться и к Восточной Европе совсем иначе, чем к Западной: на востоке, кажется нам, и люди душевнее (они ж, как мы, из бывшего социалистического лагеря), и любят нас там больше. Что вовсе не факт, но мы продолжаем верить.

Цель этого проекта — рассказать о бывших социалистических странах —– Болгарии, Венгрии, ГДР, Польше, Словакии, Румынии и Чехии —– и людях, которые прошли через то же самое, что и мы: революцию и изменение сознания и жизни. Мне интересно поговорить с теми, кто вырос при социализме и с теми, кто его никогда не знал (у тех, кому сегодня 25, как мне кажется, фантомных болей нет, но я хочу убедиться). Посмотреть, что стало с флагманами социализма — предприятиями, которыми страны когда–то гордились: смогли ли они пережить перестройку и переход на новые — рыночные — рельсы. И как изменились люди, имена и лица которых знакомы каждому родившемуся в СССР.

В отличие от оленей из Шумавы мы готовы идти вперед.

После падения Берлинской стены прошло 25 лет, успело вырасти целое поколение немцев, которые не знают, что это такое: когда твоя страна и твой город разделены. Счастливые люди. Тем не менее, сегодня, спустя четверть века, разница между восточной и западной частью Германии сохраняется. В головах и экономике. Как показали опросы, которых накануне праздника проводили немало, 56% жителей единой страны не чувствуют себя единой нацией. Поразительно? Но факт. Как факт и то, что зарплата в западных землях как минимум на треть выше, чем в восточных (бывшей ГДР). Люди с запада и востока Германии до сих пор не слишком доверяют друг другу и не стесняются об этом говорить.

Обо всем этом я поговорила с последним генеральным секретарем ЦК СЕПГ Эгоном Кренцем, лидером оппозиции бундестага Грегором Гизи, полковником в отставке и политическим беженцем Конрадом Фрейтагом, простыми берлинками Петрой Вермке и Аннетт Тиеле и другими людьми, которых за неделю в Берлине мне встретилось немало. Единства в головах нет. Это удивительный феномен и поучительный урок.

Начинать этот проект с Берлина — дело хотя и интересное (мое пребывание там как раз совпало с празднованием 25–летия падения стены — событие, которое нельзя было пропустить), но неблагодарное: и тогда, и сейчас этот город был символом. Рана-стена делила его надвое: две трети — Западный, треть — Восточный. Поезда метро с запада на запад ходили через восток не останавливаясь, люди проходили строгий пограничный и таможенный досмотр (в одном из бывших КПП сегодня музей с характерным названием — «Дворец слез»), чтобы окунуться в другую жизнь. «Другая жизнь» была красивой, даже вожделенной, но сплошь дотационной: ФРГ и союзники вкладывали немало денег, чтобы создать образцово–показательную витрину западной жизни.

Бундестаг сегодня

В мире, пожалуй, не было города более политизированного, в котором противостояние систем было бы столь физически ощутимо. Эта политизированность ощущается и сегодня, среди самых посещаемых музеев — не только те, что расположены на включенном в список ЮНЕСКО Музейном острове, но и те, что связаны с «ужасами жизни в ГДР»: тюрьма Штази (министерство государственной безопасности ГДР), архив Штази, музей «холодной войны», «Дворец слез» и так далее —– всего 12 музеев недавней политической истории. Какой еще город мира может похвастаться таким их обилием? И стена, конечно. Ее разрушили, но несколько небольших участков сохранили. У одного, где сохранили полную пограничную инфраструктуру, проводят мемориальные службы, а другой, который идет по берегу Шпрее, превратили в художественную галерею под открытым небом. Здесь народа всегда намного больше. Может быть, потому, что в отличие от участка на Бернауэр штрассе здесь живет надежда: была стена — и не стало и теперь мы вместе можем посмеяться над прошлым. Что все и делают, фотографируясь на фоне знаменитого поцелуя Брежнева — Хонеккера (странно, но в музее ГДР воспроизведен другой, не столь горячо дружественный, но все равно крепкий социалистический поцелуй Горбачева — Хонеккера), который сегодня — центральный экспонат «Галереи Восточного берега». Создал его скандально известный российский художник Дмитрий Врубель с девизом «Господи! Помоги мне выжить среди этой смертной любви!». Выживали не все.

Берлин — город, в самой своей недавней истории рождавшийся несколько раз заново. Даже если вы никогда здесь не были, слово Фридрихштрассе как–то отзовется в вашем сердце. Потому что вокруг Фридрихштрассе и соседних улиц — правительственный квартал, эту улицу вдоль и поперек исколесил главный разведчик Советского Союза Штирлиц. С его времени здесь практически ничего не сохранилось: в конце Второй мировой город жестоко бомбили. Уцелело вот здание бывшего штаба люфтваффе — помпезное, громоздкое, сегодня здесь министерство финансов, а на его стене — выложенная мейсенскими фарфоровыми плитками (уровень мастерства впечатляет) картина о счастливой жизни в ГДР. Рядом — конечно, таблички, разъясняющие про «неправовое государство» и тоталитаризм (об этом — чуть позже в интервью с Эгоном Кренцем и другими). Но мозаику не сняли. Памятников Ленину в стране, конечно, больше нет, зато памятники Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу сохранились (правда, их не всегда очищают от краски современных вандалов–хулиганов). В Дрездене сохранили даже уникальную мозаику (Энгельс там с винтовкой — единственное такое изображение в истории социализма) на бывшем Доме культуры. Все сильно переплетено и еще более запутано.

Символ возрожденного Берлина — конечно, рейхстаг. Но если вы именно так назовете это здание, знакомое каждому из нас по учебникам истории, немцы вас аккуратно, но настойчиво поправят: рейхстаг — старое название, имперский парламент, сейчас в Германии такого института (и здания для него соответственно тоже) нет. Есть бундестаг — самое посещаемое в мире здание парламента, 12 тысяч посетителей в день, почти 3 миллиона в год. Вход бесплатный, экскурсии на 10 языках, включая русский. Все, что нужно сделать, — записаться на посещение заранее (можно по интернету) и иметь с собой удостоверение личности.

Участок Берлинской стены, превращенный в художественную галерею

В разделенном Берлине бундестаг стоял на самой границе между западом и востоком. После объединения его реконструировали. Знаменитый британский архитектор сэр Норман Фостер из исторического оставил только стены, вся внутренняя архитектура и купол (да, тот самый, знаменитый стеклянный купол, по которому можно подниматься и осматривать распростершийся внизу Берлин) сделаны заново. Но к истории отнеслись с должной степенью уважения: остатки стен старого рейхстага, на которых расписывались советские солдаты, частично сохранили и вмонтировали во внутренние пространства. Как напоминание. Или предупреждение. Мой муж искал на этих каменных блоках подпись своего отца: он брал Берлин и на рейхстаге расписывался. Не нашел, но к истории прикоснулся. Именно это происходит с каждым, кто приезжает в Берлин: прикосновение к истории. Далекой и совсем недавней. А иногда эта история творится прямо на твоих глазах.

Эгон Кренц — личность для ГДР (а теперь, значит, и для всей объединенной Германии), несомненно, историческая: именно он, генеральный секретарь ЦК СЕПГ (Социалистической единой партии Германии), сменивший 18 лет занимавшего этот пост Эриха Хонеккера, стоит во главе решения открыть свободный проход через стену 9 ноября 1989 года. Не прошло и месяца, как в декабре 1990 года СЕПГ прекратила свое существование, а из ее правопреемницы — Партии демократического социализма (председателем которой стал Грегор Гизи, ныне лидер парламентской оппозиции, с которым мне тоже удалось встретиться) — он был исключен. В объединенной Германии Эгона Кренца преследовали: его неоднократно задерживала прокуратура, он находился на контроле у полиции, у него много лет не было паспорта и права покидать Берлин, а в его квартире проводили обыски. В 1995 году против него и других товарищей из бывшего Политбюро ЦК СЕПГ начался судебный процесс, в 1997–м он был приговорен к шести с половиной годам заключения за причастность к «гибели людей у Берлинской стены». Он отбывал наказание в тюрьмах Моабит и Плетцензее, все его апелляции (жалоба Эгона Кренца рассматривалась на самом высоком в Европе уровне — в Большой палате Европейского суда по правам человека) были отклонены. Его освободили через четыре года «ввиду малой вероятности повторения преступления». В этой формулировке мне (да и ему тоже) видится ирония: разве возможна сегодня смерть у Берлинской стены, которой больше нет?

Эгон Крен у роты почетного караула. 1989 год

Взять интервью у Эгона Кренца очень сложно. Когда я сказала пресс–секретарю музея ГДР, что вот сейчас еду встречаться с ним, ее удивлению не было предела: «Это же невозможно!» Он действительно не дает интервью немецким СМИ: не хочет, чтобы его слова переврали. Но для белорусского журналиста сделал исключение (тем более ценное, что сейчас он живет в 300 км от Берлина в небольшом городке на берегу моря). То, что Эгон Кренц и сегодня фигура для официального Берлина не самая удобная, говорит хотя бы тот факт, что ему не разрешили дать интервью в гостинице, в которой он остановился (накануне я спокойно делала интервью с бывшим пресс–секретарем НАТО Конрадом Фрейтагом в отеле в центре Берлина). Но это, конечно, не помешало нам встретиться в небольшом издательстве и хорошо пообщаться. Передо мной сидит немолодой, но улыбчивый, открытый и обаятельный мужчина. Приятный факт: Эгон Кренц прекрасно говорит по–русски, а услышав мой вопрос о «падении Берлинской стены», сразу переходит в наступление:

— Мне совершенно не нравится понятие «падение Берлинской стены». 9 ноября 1989 года стена не пала. В тот день руководство ГДР приняло решение о свободном выезде из Восточной Германии в Западную в любое время в любое место.

Эгон Кренц

— Да. Это идеологическое понятие, придуманное уже в Западной Германии после объединения, чтобы скрыть роль руководства ГДР, которое само разрешило выезд. А тогда ни один западный политик не говорил о падении стены. Правящий бургомистр Берлина говорил, что это не день объединения, а день встречи семьи. Горбачев направил тогда предупреждение Колю (Гельмут Коль —– в тот момент канцлер ФРГ. — И.П.), что он не должен допустить дестабилизацию ситуации в ГДР и должен уважать это свободное решение руководства ГДР о выезде. И Горбачев сказал о том, что, если этого не сделать, это может привести к катастрофе и к военным действиям. Американский президент Буш направил мне поздравительную телеграмму именно с открытием свободного передвижения. Гельмут Коль позвонил 11 ноября и тоже сказал, что развитие событий может принять драматический характер, если его не контролировать. Поэтому на тот момент никто не говорил о падении стены, все радовались открытию пограничных переходов. Гюнтер Шабловски, член Политбюро, сообщил об этом решении на день раньше, чем оно должно было вступить в силу, и это создало очень опасную ситуацию, потому что никто не давал никаких указаний пограничникам. Я тогда издал приказ о запрете применения огнестрельного оружия пограничниками даже в том случае, если люди прорвутся в пограничную зону. 9 ноября падение Берлинской стены будут праздновать (наш разговор состоялся чуть раньше торжественных мероприятий. — Прим. И.П.) политики, которые вообще не присутствовали при этом: Горбачев отдыхал в Москве, Коль был на приеме в Варшаве, а Буш не верил, что это произошло, пока ему не показали телевизионную картинку.

— Меня не приглашают, но я бы и не пошел. На мне лежала ответственность 25 лет назад, в этом моя роль. Я буду встречаться с теми пограничниками, кто в ту ночь дежурил и предотвратил кровопролитие. Это настоящие герои.

За время существования Берлинской стены при попытках ее пересечь из ГДР в ФРГ, по подтвержденным данным, погибли 125 перебежчиков и 8 пограничников ГДР. За смерть перебежчиков и отсидели в тюрьме Эгон Кренц и Гюнтер Шабловски — за приказ 1973 года (!) стрелять на поражение. Понес ли кто–нибудь ответственность за смерть пограничников? Эгон Кренц краток: «Всех, кто подозревался в убийстве пограничников ГДР, оправдали и только одному присудили условный срок».

Грегор Гизи, бывший адвокатом диссидентов ГДР и политическая жизнь которого в объединенной Германии сложилась удачно (встреча с ним впереди), комментирует судебный процесс против Эгона Кренца: «Против него уголовное право было применено с обратным действием, потому что он был, по сути, осужден за то, что во времена ГДР не могло считаться преступлением. Парламент ГДР никогда не принял бы закон, по которому Эгон Кренц мог быть осужден тогда. Так что это было прямое нарушение правовой культуры со стороны уже нынешней ФРГ».

Во время судебного процесса Эгон Кренц просил суд вызвать в качестве свидетеля Михаила Горбачева:

— Я попросил его выступить свидетелем, он не выступил, но прислал в земельный суд Берлина два письма, в которых назвал эти процессы против высшего руководства ГДР «охотой на ведьм». В принципе, он повел себя достойно.

— Есть разные версии. Горбачев утверждал, что он договорился с Колем о том, что высшие должностные лица ГДР не будут преследоваться. Но Коль это отрицает.

— Письменно — нет.

— Да, Горбачев был очень наивный. Я тогда предложил суду пригласить Горбачева и Коля в качестве свидетелей, чтобы суд сам решил, кто из них прав. Но суд отклонил эту просьбу. И вообще суд отклонял всех свидетелей, которых предлагал я.

— Я думаю, что после 1991 года, после распада Советского Союза мир не стал ни справедливее, ни миролюбивее. Напротив, та граница, которая в годы «холодной войны» проходила между ГДР и ФРГ и посреди Берлина, эта граница, по сути, перемещается на внешние границы России путем расширения НАТО. Сейчас ситуация гораздо более опасная, чем была тогда. В годы «холодной войны» каждый из двух противостоящих блоков знал, что победы быть не может, что если один нападет на другого, то никто не выживет. Было равновесие.

— Сегодня о ГДР существует столько мнений, сколько в ГДР было граждан. И это, конечно, нормально, поскольку каждый воспринимал ГДР по–своему. Клевета и пропаганда, которая сейчас массово происходит, адресована не тем людям, которые сами жили в ГДР и знают, что это такое, она адресована молодежи — с тем чтобы показать, что социализм —– это не альтернатива вообще, что это ужасная система и она недопустима. И с этой клеветой даже уже немного перебарщивают, потому что люди, которые действительно жили в ГДР, говорят: «Нет, так плохо нам тогда не было». И они не верят, естественно. И, конечно, надо еще добавить, что никакого объединения не произошло, произошел аншлюс — перенос западной общественной модели на ГДР. И, конечно, в ГДР было много позитивных моментов: бесплатная система здравоохранения, образования, работа для всех. После объединения для многих экономическая ситуация ухудшилась. В ГДР (вернее, сегодня это восточные земли) гораздо ниже уровень зарплат, пенсий. Неудивительно, что более половины бывших граждан ГДР не чувствуют себя сегодня гражданами объединенной Германии. По крайней мере, эта цифра, которая у меня осталась в памяти после одного из недавних исследований. В последнее время как–то разгорелись дискуссии вокруг понятия «неправовое государство», но на самом деле это не научное понятие. И если сегодня вы попытаетесь найти в интернете это понятие, то окажется, что во всем мире за всю историю было всего два таких государства, а именно ГДР и нацистская Германия. И, конечно, это не только фальсификация, но это и невероятное оскорбление для бывших жителей ГДР, которых сравнивают, и для антифашистов ГДР, которых де–факто приравнивают к нацистам.

Эгон Кренц говорит об этом с болью, и я не решаюсь задать ему вопрос, думает ли он, что жизнь его прошла напрасно. Наверное, потому что уверена в его ответе. И он, как будто услышав незаданный вопрос, говорит:

— На самом деле я доволен своей жизнью, поскольку я не изменял своим позициям, своим принципам, ни перед кем не вынужден кланяться. Большинство из друзей, которые у меня были до 1989 года, остались — и в Германии, и в Москве, и в Минске, например, Николай Семилетников, который работал в советском посольстве в ГДР. Конечно, в прессе и средствах массовой информации ничего хорошего обо мне не пишут, но в то же время есть и издания, в которых я могу донести свою позицию. Меня везде узнают, подходят и высказывают в том числе свое возмущение именно этими потоками клеветы и лжи, которые сейчас наполняют средства массовой информации. Они спрашивают: как вы можете еще включать телевизор или читать газеты. С людьми у меня нет никаких проблем, проблемы только со СМИ. И, конечно, у меня замечательная семья, которая поддерживает. Я женат уже больше 50 лет, у меня двое сыновей и трое внуков.

— Моя супруга работала учителем, потом преподавала на курсах повышения квалификации для учителей. Ее уволили оттуда со странной формулировкой. Она была секретарем первичной партийной организации, а формулировка заключается в том, что тот, кто в 1988 году был на такой должности, тот выступал против Горбачева. Но самое забавное в том, что, когда Горбачев приезжал в ГДР в 1988 году, моя супруга сопровождала его супругу Раису Максимовну, и поэтому у нас были очень тесные связи. То есть это абсурдное обвинение.

И, помолчав немного, напоследок:

— Конечно, все не так легко. У меня было 154 дня судебного процесса, я отсидел 4 года в тюрьме и до сих пор выплачиваю издержки за этот судебный процесс. И мой адвокат говорит, что совершенно бессмысленно подавать какие–то апелляции и заявления, все равно никто меня не освободит от этих выплат. Именно потому, что они осложняют мою жизнь, — так и задумано. Но тем не менее я не собираюсь просить прощения и становиться на колени.

Фото Михаила ПЕНЬЕВСКОГО.

sbshina@mail.ru

Советская Белоруссия №239 (24620). Вторник, 16 декабря 2014.