Как защитить социальных сирот от родителей?Одним из первых моих материалов в газете был рассказ о судьбе Героя Социалистического Труда доярки–передовика Янины Васоры из Щучинского района. До сих пор не могу забыть ее грустные выцветшие глаза, узловатые скрюченные от многолетнего тяжкого труда пальцы. И пугающе монотонный, без эмоций–переживаний, какой–то безысходный рассказ о нелегкой женской доле. Своих детей у Янины не было. Она взяла на воспитание девочку–сиротку (точнее, как принято сейчас говорить, сироту при живой, но сильно пьющей матери). Девочка купалась в любви и ласке, получала все, что только могла дать простая труженица–крестьянка. А когда выросла, потянулась к родной, хоть и непутевой, матери. След в след пошла по ее стопам: по пьянкам да гулянкам, по беззаботной, не обремененной трудами жизни. К приемной матери наведывалась исключительно в «пенсионные» дни. Рассказывала об этом Янина спокойно, давно смирившись с тем, что ничего изменить в судьбе той девочки было нельзя, — родная кровь оказалась сильнее «чужой» ласки и заботы...
В Беларуси более 30 тысяч детей–сирот и тех, кто остался без попечения родителей. О Янине Васоре я вспомнила не случайно. По статистике, у 86 процентов сирот, как и у той девочки, которую воспитывала героиня, родители живы–здоровы. Просто им до своих детей нет никакого дела. Но раз все–таки есть мамы–папы, значит, есть и вероятность, что когда–нибудь пути их и детей пересекутся. И никто не знает, каким образом тогда проявит себя родная кровь.
«Моих родителей лишили родительских прав за пьянство. С раннего детства я воспитывался в интернатах, — пишет в редакцию Андрей Ш. — В 2003 году я поступил в могилевское училище на инкрустатора, этим летом его окончил. Меня распределили и трудоустроили в Минске, потому что здесь я прописан в квартире родителей. Но в итоге я остался на улице. Мать и старший брат не хотят меня даже на порог пускать. Я обращался к участковому. При нем родные принимают меня «с радостью», как, мол, они могут запретить мне жить на отведенных по закону метрах. Но как только мы остаемся одни, начинаются угрозы, скандалы. Да я и сам понимаю: только человек без нервов может жить в условиях, когда каждый день начинается и заканчивается одинаково — пьянками и дебошами. Где я только ни был, кого только ни просил выделить мне место в общежитии, отовсюду заворачивают: мол, есть прописка, квартира — там и живи».
Увы, редакция не имеет ни общежития, ни квартир «под раздачу». А вот в суде точно помогут — например, разделить жилплощадь. Другой управы на зарвавшихся мамашу и брата, пожалуй, не найти. Не приходить же всякий раз домой с участковым... Так, например, рассуждала педагог со стажем, заместитель директора школы–интерната N 3 Минска Алла Герасимчик. И я с ней полностью согласна.
— В нашей школе–интернате практически все воспитанники, у которых родители живы–здоровы, имеют прописку именно на жилплощади мам и пап. Это же делается в интересах самих детей, чтобы им было куда вернуться после того, как они войдут во взрослую самостоятельную жизнь. К счастью, за годы моей практики ни разу не случалось, чтобы ребенка после окончания школы или училища родители не пускали в квартиру, — делится опытом Алла Владимировна. — Но если есть хотя бы один прецедент, то его уже нужно рассматривать как проблему и соответственно искать, как защитить ребенка.
Сопровождение выпускника школы–интерната после окончания
9 классов до его совершеннолетия, то бишь до 18 лет, — один из способов удержать подростка на верном пути. Насколько он эффективен — сказать трудно. «Сопровождение» заключается в том, что социальные педагоги, руководство школы–интерната поддерживают связь с учебными заведениями (ПТУ, техникумами, колледжами, лицеями), куда поступают их выпускники. Интерес один: как живет, чем дышит бывший воспитанник. Первые несколько лет после окончания школы подростки и сами наведываются в альма–матер: здесь, как правило, доучиваются их младшие братья и сестрички (целые династии социальных сирот). Зато в 18 лет (мальчики в 20 — еще 2 года их «опекает» армия) воспитанники интернатов оказываются предоставлены сами себе: нет рядом ни учителей, ни воспитателей, которые долгие годы вели их по жизни, советовали, помогали, защищали.
Вот тут и вспоминаются родители — чужие по духу, но родные по крови.
— Необходим какой–то механизм, программа по защите, поддержке, как в социальной, общественной жизни, так и в домашнем быту повзрослевших социальных сирот. Сейчас все чаще говорится о том, чтобы «отслеживать» их жизнь до 20 и даже 30 лет. Пока они крепко и уверенно не станут на ноги. То есть в единой связке будут не только учебные заведения, но и предприятия, организации, где работают и живут бывшие воспитанники интернатов, — считает Алла Герасимчик. — Это вроде как и правильная мера: когда ребенок под присмотром, пусть даже на расстоянии, он чувствует себя в большей безопасности. Но 20 — 30–летние молодые люди — не дети. Один из сотни, как Андрей Ш., будет рад, что находится «под присмотром», что есть кому за него заступиться. Остальные же могут счесть это вмешательством в их личную жизнь. Одни — потому что захотят забыть интернатское детство. Другие, увы, потому что родная кровь окажется сильнее «правильного воспитания».
