Сразу после освобождения Белоруссии в 1944 году власти начали подсчитывать нанесенный оккупантами ущерб. Подводя итоги потерь в сельской местности, пришли к выводу: «Наиболее пострадали восточные области с более развитым партизанским движением — Витебская, Минская, Полоцкая, Полесская, Могилевская и Гомельская, на которые приходится 63 процента всех разрушений».
Партизанское движение рассматривалось гитлеровцами как удобная причина для осуществления преступных планов обезлюживания захваченных территорий и была одобрена лично Гитлером еще летом 1941–го.
Карателям не удалось разгромить партизан, но зато они почти полностью уничтожили Освейский район, значительно пострадали Дриссенский и Себежский. В ходе операции сожжено 439 населенных пунктов, убиты 13.677 человек, более 7.000 вывезены на принудительные работы. Было реквизировано значительное количество крупного рогатого скота, лошадей, сельскохозяйственной продукции, разграблено имущество жителей.
Член ЦК КП(б)Б М.В.Зимянин сообщал 1 июня 1943 г. в ЦК КП(б)Б: «Операции немцев против партизан, проведенные в последние полгода, свидетельствуют о том, что немцы, будучи не в силах истребить вооруженные силы партизан, производят в районах развитого партизанского движения поголовное истребление мирного населения, которому по каким–либо причинам не удалось уйти от рук немцев, выжигание сел и деревень, захват и убой скота, вывоз и порчу продовольствия. Истребить население как опору и резерв партизанского движения — таков расчет немецких карателей».
Гитлеровцы проводили локальные акции, основной целью которых являлось наказание населения за поддержку партизан, невыполнение распоряжений оккупационных властей, срыв поставок сельскохозяйственной продукции. После разгрома партизанами Ремезовского жандармского участка оккупанты 19 и 20 июля 1942 г. сожгли в Ельском районе 12 деревень. За убийство партизанами немецкого окружного врача и его водителя захватчики уничтожили деревню Шауличи Волковысского района с 366 ее жителями. Насилием и террором гитлеровцы пытались подавить движение сопротивления.
С осени 1943 года, когда началось освобождение Белоруссии, проведение тактики «выжженной земли» приняло особо широкие масштабы, возросла роль вермахта. Уходя с оккупированных территорий, гитлеровцы старались превратить их в пустыню. Создавались специальные команды, в задачу которых входило при отходе проводить полное разрушение оставляемых районов. Сотни деревень были разграблены, разрушены и сожжены. Население уничтожалось или угонялось на принудительные работы. Особенно пострадали районы, где проходила линия фронта, — Дубровенский, Жлобинский.
Партизанским формированиям в ряде случаев удавалось предотвратить уничтожение деревень и защитить население. 21 сентября 1943 г. ЦК КП(б)Б направил директиву подпольным райкомам, командирам, комиссарам партизанских отрядов и бригад предотвращать окончательное разрушение и сжигание городов и сел: «Спасение народа от истребления и угона в рабство при отступлении немецких войск составит историческую заслугу партизанского движения в Белоруссии».
В июле 1943 года в Брестском партизанском соединении была создана сводная группа, перед которой поставили задачу «срывать планы немецких бандитов по уничтожению советского народа и населенных пунктов, мобилизации и вывозу населения на каторгу в Германию, а также вывозу продовольствия (хлеб, скот и т.д.)».
Секретарь Минского подпольного обкома КП(б)Б Р.Мачульский сообщал в ноябре 1943 г. в ЦК КП(б)Б, что «бригада «Железняк» на протяжении октября месяца принимала более десяти раз бои с превосходящими силами противника, но ни один раз не пропустила в свою зону. Противник, неся потери, беспрерывно уходит в свои гарнизоны. Население, как правило, все свои пожитки прячет в землю и леса. На случай прорыва противника в населенные пункты уходит в лес, в заранее заготовленные для этого шалаши и землянки». Благодаря действиям бригады имени А.М.Доватора в Куренецком районе гитлеровцам не удалось уничтожить ни одной деревни.
К сожалению, лишь часть спасшихся из уничтоженных деревень получила материальную компенсацию от Германии — но не как жители сожженных сел, а как остарбайтеры. Благодаря германскому фонду «Память, ответственность и будущее» с октября 2010–го в Беларуси осуществляется гуманитарный проект «Повышение статуса спасшихся жителей сожженных деревень». Берлинская общественная организация «Контакты» помогла 450 жителям Верхнедвинского района материальной компенсацией из собранных немецкой стороной пожертвований. Каждый получил письмо с извинениями: «Мы склоняем голову в память о ваших родных, близких и соседях, ставших жертвами преступления. Мы просим у вас, выживших, от имени многих прогрессивных немцев о прощении».
О том, что пережили жители особенно пострадавших бывших Дриссенского и Освейского районов в годы войны, рассказывают воспоминания выживших сельчан.
Они публикуются в прессе впервые.
В.С.Любимова (деревня Каркалец)
«В партизанских отрядах из них никого не было»
«Из интернета я узнала, что Национальный архив Республики Беларусь собирает информацию о сожженных деревнях и уничтоженных жителях во время карательных экспедиций в 1943 году. Поэтому решила написать о тех страшных годах, которые остались в моей памяти. Тогда мне было 12 лет.
Я сама родом из деревни Каркалец Дриссенского района. До войны в ней было около 40 домов, почта, сельсовет, амбулатория, ветеринарный пункт, клуб, 2 здания школы и правление колхоза. В 1943 году все это было сожжено, и такой деревни теперь нет.
В то время мои родители и я, наверное, за неделю до этого ушли в партизанскую зону в Освейский район. Моя бабушка, Евдокия Евдокимовна Циро, категорически отказалась уйти с нами, как она сказала «в никуда», и осталась в деревне в нашем доме. Ей было 75 лет. И она карателями была застрелена и сожжена вместе с домом. Я не могу сказать, сколько человек в деревне Каркалец погибли в 1943 году, но 6 человек точно были расстреляны и сожжены.
Недалеко от Каркальца находилась в глуши лесов деревня Шабалы. Оттуда родом были моя мама и бабушка. В этом селе было всего 6 домиков. Все жители родственники. У всех были семьи. Жили мирно, занимались крестьянским трудом, в партизанских отрядах из них никого не было. И вот зимой 1943 года в эту деревню на рассвете нагрянули каратели, приказали всем жителям взять с собой ценные вещи и выйти на улицу. Рядом с Шабалами была деревня Корзуны, а с другой стороны — Бузово. И когда жители деревни Шабалы вышли на улицу, к ним присоединили пригнанных людей из Корзунов, и потом всех (как скот) погнали в Бузово. Там их всех загоняли в сарай, на окне которого стоял пулемет, из которого их расстреливали, а потом сарай, да и всю деревню подожгли...
Жена двоюродного брата моей мамы Клавдия Циро была легко ранена, упала, на нее упали муж и сын. Когда уже начали тлеть тела, она поднялась, потрясла сына, мужа (они были мертвы — застрелены) и сквозь огонь выскочила на улицу. Каратели уже уехали, решив, что сделали свое черное дело. Она ушла в поле, где стоял стог сена, и зарылась в него. Спустя сутки после этой трагедии ее нашла разведка партизан и привезла к моим родителям. Она обо всем рассказала и партизанам, и моим родителям, но не выдержало сердце, как констатировал врач (я не знаю его фамилии), умерла от разрыва сердца.
Как рассказывала моя мама, после войны в бывшей деревне Бузово был насыпан Курган памяти. Как обстоит теперь с этим, я не знаю. А деревень Шабалы, Бузово, Корзуны теперь нет.
Мои воспоминания получились, возможно, сумбурными. Но я очень хочу, чтобы память об этих людях осталась для поколений. Они погибли ни в чем не повинные. Включите их, пожалуйста, в книгу памяти».
Э.Д.Мицкевич (деревня Аниськово)
«Всюду крики, стрельба, кровь, трупы»
«Наша деревня была небольшая, всего 12 домов. Мой отец, Донат Иванович, работал в колхозе заведующим овчарней, но был осужден как враг народа и расстрелян в 1938 году. Меня он еще успел подержать на руках двухмесячным ребенком. Мать, Елена Ивановна, воспитывала нас, своих трех сыновей и дочь. Старшему в 1941–м шел 13–й год. Средний сын, Стасик, умер еще до войны.
Когда началась война, мне было всего три года, а поэтому воспоминания об этом времени у меня отрывочные, как страшные вспышки.
Вся деревня тревожилась: рыли какие–то ямы, прятали в них не только бульбу, но и одежду, другие вещи. А потом вдруг запрягали лошадей и, погрузив на возы детей, как стая птиц, улетающих от бури, подавались в лес. Так было не однажды.
Зима 1943–го запомнилась кровавым заревом со всех сторон, дымом и грохотом. Горели деревни по обе стороны реки, горело и наше Аниськово. По воспоминаниям матери, в нашей деревне сгорел в своем доме, спрятавшись от немцев, только 70–летний старик Юрась Астапкович. Как я теперь уже знаю, по реке Сарьянке с начала карательной экспедиции «Зимнее волшебство» партизаны поначалу держали оборону. После войны стоявшая на высоком западном берегу напротив Аниськово деревня Фольварково даже была переименована в Партизанскую. Правда, имя это не прижилось. У партизан была и своя пушка. Прикрытием для них служила пуща, которая стеной подступала к нашей деревне. Очень скоро немецкая разведка оценила возможности партизанской артиллерии, и фашисты пошли в наступление. Но все же и те несколько дней позволили предупрежденным людям уйти из огня на восток.
Потом отдельными кадрами в памяти всплывают одна за одной картины заснеженных лесов, голодных и холодных пристанищ у Святого озера, в Стрелковском болоте, у Ровного Поля. И всюду крики, стрельба, кровь, трупы — смерть. Иногда она была совсем близко. Из кустарника, где сидела в снегу наша мать со своим выводком, мы, дрожа, видели, как немцы жгли в сарае жителей деревни Попелушево.
Мы вернулись на свои пепелища, ютились в землянках, а в 1949 году перебрались на правый берег, где вдоль улицы вырастали новые дома Фольварково. На месте нашей деревни стоит памятник в виде обгоревшей печи. А на кладбище в Хатыни — такой же, как у других «огненных» деревень».
М.П.Ерохина (деревня Верхнее Стунжево)
«Бачым праз акно: iдзе ланцуг фашыстаў у белых халатах»
«Адлiк сваiх ваенных успамiнаў я вяду ад лютаўскага дня 1943 года. Жылi мы ў Верхнiм Стунжаве пад Сар’яй. Сабралiся аднойчы пайсцi ў Вознава з воўнай — там партызаны стаялi.
Ноччу спалася дрэнна, штосьцi трывожыла. Хаця мы тады наогул жылi насцярожана: прагрукочуць недзе калёсы, а мы, як бацька вучыў, хавацца! Але на гэты раз было асаблiвае прадчуванне. Мама мяне яшчэ суцяшала, маўляў, i ёй перад дарогай заўсёды сумна. А зранку, накiнуўшы хустку, выйшла на ганак нас праводзiць, i сястра мая Рэня, пятнаццацi год, прытулiлася да яе. I слёзы горкiя нам услед, быццам у дальнюю дарогу адпраўляемся. Дасюль бачу iх абедзвюх на родным ганку, дасюль махае мне мацi рукою.
Толькi адышлi ад вёскi — зацiўкалi фантанчыкамi ў снезе кулi. Мы кiнулiся ў ручаiну i пайшлi далей кустоўем. У Сар’ю нас партызаны прапусцiлi, але забаранiлi куды–небудзь далей iсцi. Зайшлi да брата Веры Жук, што iшла разам з намi. Праз гадзiну з боку Стунжава ўзвiлося полымя. Гаспадар хаты залез на дах i, агледзеўшыся, пачаў запрагаць каня: «Будзем уцякаць!» Але заўпарцiлiся мацi з жонкай — хто тады ведаў, што iх чакае? Разоў мо пяць кiдаўся да каня, а потым бачым праз акно: ад Абразэева i Пушалат iдзе ланцуг фашыстаў у белых халатах. Яшчэ i самалёт прызямлiўся, i адразу паўсюль поўна немцаў. Усiх, хто знаходзiўся ў хаце, павялi да млына, што быў на ручаi. Да вечара нагналi шмат людзей. Iшлi цэлымi сем’ямi з Ракшняў, з Мушына i iншых вёсак, неслi немаўлятак на руках.
Пачалi выбiраць маладзейшых. Як мы нi хавалiся за людзей, павыцягвалi нас з натоўпу чалавек дванаццаць, загналi ў спальню адной з хат, а ў прыхожай стол стаяў з гарэлкай ды ежай. Вартаваў нас латыш. «Не плачце, — кажа, — а то расстраляюць». I дае нам хлеба з маслам, ды яшчэ мёдам намазана. А ў нас у горле акамянела, i самi як здранцвелыя. Так i трымалi ў руках той хлеб.
А астатнiх людзей павялi ўздоўж ручая, там сушылка стаяла без вокнаў, адны дзверы. Загналi туды людзей i дзверы замкнулi. Аўтаматчыкi залеглi паводдаль у снезе i давай страляць з усiх бакоў. Мусiць, запальнымi бiлi, бо хутка будынiна загарэлася. Людзi выскоквалi з агню i траплялi пад кулi. I крык стаяў на ўвесь свет, пакуль дах не абвалiўся. Мы трэслiся i плакалi. Зразумелi, што i ў нашым Стунжаве тое самае адбылося.
Потым ужо даведалiся пра сваiх. Усе нашы сем’i згарэлi. У Веры спалiлi мужа i двух дзяцей. Бацька мой, пачуўшы стрэлы, бег за намi ўслед, упаў ля ручая — сэрца не вытрымала. З дзядзькавай сям’i сын кiнуўся да лесу, расстралялi яго на бягу. Ягоны бацька кiнуўся са схованкi — i таксама разрыў сэрца. Мусiць, чулыя сэрцы ў братоў былi. А астатнiя пайшлi ў полымя...»
О.С.Сосковец (деревня Кулаково)
«Поначалу немцы только охотились на кур да свиней»
«В нашей семье Ламинских было пятеро детей, все девочки. В 1943 году мне шел четвертый год, моложе меня были двухлетняя Алина и Зиночка, которой было только 9 месяцев. Деревня Кулаково была зажиточной, у нас была корова Манька и прочая живность. Отец, Степан Алексеевич, помогал партизанам, чинил им телеги.
Поначалу немцы не зверствовали, только охотились на кур да свиней. Однажды при такой охоте на нашем дворе немец растянулся, и мы с сестричкой расхохотались; мама схватила нас и в доме дала выволочку. Один из немцев все угощал меня конфетой и приговаривал: «Гитлер капут!» Только с разрешения мамы я взяла угощение.
Но однажды февральским утром нас выгнали из хаты. Мы еле успели кое–как одеться и очутились на морозе, все старались прижаться друг к другу. Оказалось, что повыгоняли не только нас, но и всех сельчан. В толпе был и папа. Хотя ему советовали уйти в лес, но он говорил, что еще успеет. Но не успел.
Всех наших и многих жителей иных деревень фашисты загнали в помещение конторы. Там людей начали сортировать. Всех мужчин и женщин без детей погнали в школу. Мы видели в окна, как школу подожгли. В нашем помещении взлетели крики и плач. Раздался стук топоров, и сразу же послышался треск огня и потянуло дымом. Люди рванулись к дверям. Мы стояли у самой двери, которая под напором открылась, и мы, а также семья Лавриновичей и еще кое–кто успели выскочить. Каратели гурьбой навалились на дверь и начали забивать ее крепче досками. Крики и стоны, которые неслись из горящих домов, стоят у меня в ушах по сей день.
Нас погрузили на подводы и повезли в росицкий костел. И там Господь пожалел нас: мы попали не в огонь, а в концлагерь. Там нас разлучили с матерью, там у нас брали кровь, после чего Алина умерла. Потом судьба разбросала нас по приютам, детдомам да хозяевам. Когда после войны мама меня разыскала, я ее не узнала и не хотела идти к этой «тетке»; не понимала я и ее речи, так как говорила только по–латышски».
* * *
Мы, к сожалению, никогда не услышим свидетельств жителей тех деревень, в которых не спасся никто из жителей. Пусть живые голоса тех, кто выбрался из огня, звучат для потомков уроком истории и предостережением: чтобы никогда больше на нашей земле не повторилась трагедия более чем 70–летней давности.
vk@sb.by
Советская Белоруссия №159 (24540). Пятница, 22 Августа 2014.
