Глеб Стрельцов зашел в бар «Лондон». Обычно Глеб сидел в баре «Аквариум», на другой стороне проспекта Независимости, но в этот раз клиент — антиквар Шиманский — назначил встречу в «Лондоне».
Антиквар, Валик Шиманский, поправлялся шампанским. Он предложил и Стрельцову взять бокал, тот отказался.
«Сделал?» — поинтересовался Валик. Глеб развернул пакет и положил на барный стол небольшое полотно в широкой золотой раме. «Отлично! Пейзаж, как новый. Такое ощущение, что его написали вчера. Свежесть невероятная! А я вчера гульнул. Сильно выпил! Теперь поправляю голову шампанским. Глеб, мне плохо, посиди со мной полчаса. Знаю, противно сидеть за столом с человеком, который опохмеляется. Я тебя прошу, по дружбе, не уходи...»
Стрельцов позвал официантку и заказал чай с лимоном.
«Спасибо, Глеб, ты — настоящий друг! Шучу», — Шиманский наполнил бокал шампанским. «Пью за тебя, пью за своего друга. Давай расскажу тебе про Хвоста...
Когда тебе тринадцать, у тебя должен быть друг. Такой друг, с которым можно обо всем на свете поговорить. Друг, с которым дела делаются веселей. У меня был Хвост.
С Хвостом мы прогуливали школу. С Хвостом мы резались в шахматы и рассматривали порнокартинки. С Хвостом мы решили, что стали взрослыми и надо гулять с девками. Мы выбрали Иру и Жанну. Мы пригласили их прогуляться в парк. Приехали в парк. Ели мороженое в кафе. Лимонад пили. Все было такое весеннее и сладкое, пока я не достал нож.
Ходить в нашу школу без ножа было впадлу. В нашей школе пацан без ножа за пацана не считался. Ты мог ходить в школу без учебников, без тетрадок, без дневника, но с ножом или финкой. На крайний случай, можно было прийти с шилом. Такой был порядок.
В парке я достал из кармана нож и бросил в дерево. Острие пробило кору, вошло в ствол. Мы с Хвостом бросали ножи в дерево, а Ира и Жанна следили и смеялись. Мы так увлеклись бросанием ножей, что не заметили чужих. Их было трое. Они были постарше нас. Они попробовали вступиться за побитый тополь и отнять наши ножи.
Хвост свой нож отдал. А я свой зажал. Отдашь оружие и получишь в рыло за просто так. Тебя обязательно унизят, когда ты станешь безоружным. Потому я размахивал ножом и кричал, что всех порежу. Чужие ушли. Сказали, что я больной, и свалили. Я был уверен, что стал настоящим героем. Я защитил баб, я — мужик и защитник. Бабы меня оскорбили, они тоже сказали, что я больной на всю голову. Хвост занял сторону девок. Мы стояли в парке, на берегу Свислочи. Они втроем говорили, что я должен был отдать нож. Я их всех послал...»
От шампанского круглое лицо Шиманского налилось болезненной краснотой. В уголках рта блестела слюна. Глеб молчал.
«То место в парке, под ивами, я до сих пор не люблю. Я даже обхожу его.
Есть еще одно место на берегу Свислочи, которое мне не нравится. Оно тоже связано с воспоминаниями о Хвосте.
В то время у Хвоста была своя футбольная империя. Он владел шестью клубами. Наши девки, бывшие одноклассницы, узнав про империю Хвоста, решили его раскрутить. Придумали повод — встречу одноклассников через двадцать лет. Хвост повелся и раскрутился, заказал банкетный зал в концертном комплексе «Минск». Гнусное зрелище — пьяные рыла безнадежно постаревших одноклассников и одноклассниц. Хвост не выдержал такого зрелища. Сказал, что ему нужно ехать на встречу, и уехал. Мне тоже нужно было уйти, но я остался. Было любопытно глянуть, чем закончится банкет. Он закончился подарками. Каждый мужик получил по бутылке шведской водки и по четыре банки немецкого пива, а все бабы уходили с букетами роз и коробками шоколадных конфет. Мы стояли на берегу Свислочи, когда кто–то сказал, что Хвост — козел. Кто–то поддержал сказанное и добавил, что пить заработанную на ограбленных футболистах водку он не будет. Бутылки с «Абсолютом» полетели в речку. За бутылками полетели коробки с конфетами и цветы. Кто–то сказал, если бы Хвост был нашим человеком, он бы проставил мужикам по бутылке портвейна, а бабам по шоколадке. Если бы он был наш, он бы не выкобенивался. Кто–то сгонял в «ночник» за портвейном и шоколадками.
Я ушел с бутылкой «Абсолюта» в кармане. Пиво я выкинул.
Последний раз я видел Хвоста в самолете.
Хвост начал бодаться с государством. Честно говоря, государство решило забодать Хвоста. Какому это государству нужно, чтоб вся его футбольная империя принадлежала какому–то там Хвосту? На Хвоста написали вагон доносов. Его обвинили во всех смертных грехах. Государство, опираясь на доносы, завело на Хвоста уголовное дело. Было решение: футбольные клубы забрать, Хвоста посадить. Хвост уперся. Он нанял журналюгу Маратика, а тот развернул полемику в прессе. Маратик — мерзавец. Маратик сделал примирение невозможным. У Хвоста не хватило опыта в публичной борьбе. Маратик подставил Хвоста, но Хвост сыграл в свой футбол до конца. Он свалил в Германию и заставил наше дорогое государство выкупать футбольные клубы. Государство выкупило.
Я встретил Хвоста в самолете, как раз тогда, когда он летел через Москву в Берлин.
Когда тебе сорок три, у тебя должен быть компаньон по бизнесу. Такой компаньон, которому можно доверить деньги. У меня был компаньон. Мы с ним летели в Москву, и я встретил Хвоста.
Я проговорил с Хвостом всю дорогу. Государство собиралось объявить Хвоста в международный розыск. Хвост держался молодцом. Он верил в свою победу в суде. Мы попрощались в Москве так, как мужчины прощаются навсегда, с улыбками. Когда мы разошлись, компаньон спросил, какого черта я разговариваю с бандитами? Я попробовал убедить компаньона, что Хвост — не бандит, что Хвост — один из моих одноклассников, а его телохранитель — простой военный. Компаньон не поверил. Я видел, что он не верит, и не стал говорить, что из тридцати моих одноклассников восемь уже отсидело в тюрьме. Компаньона не нужно расстраивать, можно подорвать его доверие. Потерять компаньона я был не готов...»
Стрельцов рассчитался за чай и собрался уходить.
«Подожди, Глеб, еще три минуты. Я прошу у тебя только три минуты. Мне сказали, ты — гениальный детектив. Я, конечно, не поверил. Я знаю тебя сто лет как отличного реставратора. Но серьезные люди сказали, что ты — детектив...» — «Валик, я отреставрировал тебе Бялыницкого–Бирулю. Ты рассчитался. Обо всем остальном поговорим в другой раз...» — «Подожди... Если ты такой гениальный, как утверждают серьезные люди, то найди мне нож, который чужие тогда забрали у Хвоста. Как тебе дело?» — «Валик, тебе действительно нужен тот нож?» — «Да! Ты, гений сыска и поиска, найди нож Хвоста!» — Шиманский закашлялся пьяным смехом. «Нож?» — «Нож!» — «Я нахожу нож твоего друга Хвоста и мы расстаемся?» — «Ты найдешь нож?» — «Найду!» — «Когда?» — «Сейчас!» — «Найди!» — «Шиманский, ты обходишь стороной то место под ивами не потому, что тебя там назвали больным, а потому, что у тебя там забрали нож. Это не у Хвоста забрали оружие, а у тебя. Это не ты размахивал ножом и кричал, что всех порежешь, а он кричал. Ты трус, Шиманский. Я же тебя отлично знаю. Ты не стал героем, а Хвост стал. Помолчи. Глотни шампанского и помолчи. Тогда вы наехали на Хвоста, назвали больным. Потом вы снова, из зависти, оскорбили его, когда выбрасывали в речку цветы и банки с пивом. Хвост, зная о вашей зависти, остался великодушным. Когда государство забирало у твоего Хвоста футбольную империю, ты мог бы и заступиться, но ты, Шиманский, не заступился. Ты злорадствовал... Теперь о ноже Хвоста. Если благодаря этому ножу Хвост стал героем, он должен был его сохранить. Тогда он, как я понимаю, жил с родителями. Думаю, что его родители, дай Бог им здоровья, еще живы. Сходи, Шиманский, к ним. Занеси им конфеты, цветы и водку, такие, как те, что вы тогда выкидывали в речку. Поговори со стариками о сыне. Попроси нож. Скажи, что это твой нож. Ври, как врал мне. Они тебе отдадут нож...»
Стрельцов шел по проспекту Независимости.
Шиманский позвал официантку и заказал водку.
Роман БОРТНИК.
(Все события вымышлены, совпадения случайны.)
Рисунок Олега КАРПОВИЧА, "СБ".
