Один из первых подводников–атомщиков только спустя полвека рассказал о своей службе«Западная Лица вечно будет сниться», — эти строки давно уже стали чем–то вроде приветствия или общеизвестного пароля у моряков–подводников. Если кто не знает, бухта Западная Лица в Баренцевом море — это столица атомного подводного флота СССР. Здесь базировались первые советские атомные подлодки. Многие из тех, кто служил здесь, всю правду о службе даже родным и близким рассказали много лет спустя.
В конце 50–х к службе на атомной подводной лодке готовили, будто к космическому полету. Разница только в том, что имена первых космонавтов знал весь мир, а имена подводников–атомщиков известны были лишь сослуживцам по флоту.
Полвека назад была заложена первая советская атомная подводная лодка К–3. Далекая в общем–то история. Но, к счастью, живы участники тех событий, ведь на атомном подводном флоте немало служило парней из Беларуси.
— Признаюсь честно, я выдержал весь срок секретности, — говорит старейший белорусский подводник, капитан 1–го ранга в отставке, бывший заместитель командира одной из первых советских атомных подводных лодок К–21 Александр Волошин. — Рассказал даже жене и сыновьям о подробностях службы только в начале 90–х. Да и фотографии, которые делал во время службы, стал публиковать лишь недавно.
«Катюша» по наследству
...Если бы не война, мальчишка из глухого Оренбуржья, быть может, так никогда и не увидел бы моря. А так его — недоростка военной поры отправили в школу морских летчиков. Наверное, тогда все и определилось: мальчишка из летной школы не мечтал летать. Он просто увидел море... После блестящей учебы в училище, потом в академии ему самому разрешили выбрать флот. И это был не Черноморский — «курортный», как тогда говорили. Это был Дальний Восток, Совгавань. А в 1959 году со всех флотов стали отбирать офицеров для службы на новой, секретной технике.
— Помню, была очень уж строгая медицинская комиссия. Ее, кстати, после меня Гагарин проходил, — продолжает Александр Кузьмич. — После долгих обследований одели меня в форму майора КГБ — синие брюки с зеленым кителем. Если честно, я еще не совсем понимал, что будет дальше. А уж когда отправили в Обнинск изучать атомный реактор, догадался. Через год я уже служил на атомной подлодке К–21. Это название досталось нам в наследство от знаменитой «катюши», которая в 1942–м торпедировала немецкий линкор «Тирпиц». И знамя легендарной подлодки хранилось у нас. Хотя по сравнению с предшественницей наша К–21 была настоящим городом.
Вообще–то Александр Кузьмич не слишком похож на подводника. Смущает его высокий для подводника рост — под метр девяносто. Впрочем, в послевоенную пору идеально здоровых молодых людей было не так и много, потому на высокий рост спецкомиссия просто закрыла глаза.
Когда подводная лодка уходит в «автономку», родственников «помахать с причала платочком», понятное дело, не допускают. Во–первых, секретно, а во–вторых — зрелище не для впечатлительных: когда стометровая махина погребается под тяжелой северной волной.
Александр Волошин надел офицерский морской китель более полувека назад. Впрочем, признается, при параде, как сейчас, — с орденскими планками и булавкой в форме подлодки на галстуке, — щеголять доводилось нечасто.
— Куртка–«канадка» да шапка–ушанка. Вот наша одежда. Это же Баренцево море, бухта Западная Лица. Там в фуражке делать нечего — сдует вместе с головой.
Жизнь под Северным полюсом
В бухте Западная Лица в 1961 году была создана первая флотилия АПЛ Северного флота. В нее входили 5 торпедных и 3 ракетных атомохода. Возглавивший флотилию контр–адмирал Петелин через год получил звание Героя Советского Союза. Вообще–то подводникам–атомщикам звания раздавали щедро. Когда Хрущеву доложили, что атомоход К–3 прошел подо льдами Северного полюса, Никита Сергеевич воскликнул: «Так это же герои!»
— В течение двух суток все согласовали. Троим членам экипажа присвоили звания Героев, остальным — ордена и медали, — улыбается Александр Кузьмич. — Помню, они только из плавания вернулись — их сразу в клуб на награждение, даже переодеться не дали.
Кстати, на Северный полюс должна была идти первой подлодка К–21, на которой служил Волошин. Его субмарина первой совершила разведывательный поход в Арктику продолжительностью 50 суток, не дойдя до полюса 15о. Но в самый последний момент передумали: вся слава от 5 дней подо льдами и торосами Северного полюса досталась экипажу атомохода К–3. За «автономку» экипаж наградят памятными подарками — часами.
Как–то в Западную Лицу прибыл сам Хрущев. У причала были пришвартованы два подводных атомохода: ракетный и торпедный. Команды обеих субмарин вытянулись по струнке и замерли в ожидании. Никита Сергеевич для посещения выбрал ракетную подлодку. Экипаж, в котором находился капитан второго ранга Волошин, так и остался стоять по стойке смирно, пока Хрущев протискивался в люки соседней подлодки.
— Александр Кузьмич, а вы никогда себя невезучим не считали? Хрущев идет не в вашу подлодку, на полюс отправляют «Ленинский комсомол». Люди 5 суток проплавали, вы — 50, им — Героев, вам — часы?
— Никогда. И потом, однажды в жизни мне очень повезло — когда я после училища должен был отправляться на фронт, а мне разрешили съездить домой, в Оренбуржье. Однокурсники мои почти все погибли, даже не доехав до фронта... Позже я успел повоевать. Но тогда, считаю, случилось самое, наверное, главное в моей жизни везение...
«Автономка»: мужской и женский варианты
Сейчас Александру Кузьмичу уже 79. Но на вид больше 65 не дашь: высокий, подтянутый, бравый. Супруга Людмила Николаевна под стать мужу, такая же моложавая, обаятельная, шустрая. Они говорят вместе, легко продолжая мысли друг друга. Она помнит всех его сослуживцев, он — все награды ее творческих коллективов (Людмила Николаевна — культработник). Когда он впервые ее увидел, сказал другу: «Вот бы на ней жениться!» Через три дня она согласилась выйти за него замуж. За многие годы скитаний по бухтам да гарнизонам ни разу о своем выборе не пожалела. Пара, которая вместе уже полвека. Дай бог каждому из нас так же красиво состариться. Их квартира — оазис в центре осеннего Минска. Здесь растут пальмы, обитают крокодилы и огромные черепахи южных морей — «трофеи», привезенные Волошиным из плаваний на торговых судах. Более 12 лет прослужил он на судах Латвийского морского пароходства, 26 раз пересекал экватор. Всего же за «морскую» свою жизнь проплыл Волошин более 500 тысяч морских миль: обогнул Землю по экватору как минимум двадцать раз.
— Из почти 50 лет нашего брака 10 лет в общей сложности он провел в море, — улыбается Людмила Николаевна. — Наверное, в этом наш секрет. Мы не надоели друг другу.
— Не тосковали?
— Да некогда было. Я же работник культуры — работа у меня всегда была: то «елочки», то смотры-конкурсы всякие. Молодые мы были, жили легко. Когда мужчины уходили в «автономку», в поселке одни женщины с детьми оставались. Мы придумывали график и ходили по кругу друг к дружке на обеды: сегодня у одной пельмени, у другой завтра — голубцы. А вообще, мой муж был самым «засекреченным» на флоте человеком. Свою подписку о неразглашении соблюдал свято. Ничего не рассказывал. Ни когда они уходят, ни когда вернутся — все я от других жен узнавала. Газа у нас не было, а мы, женщины, наловчились курицу фитилями осмаливать, вату в спирт обмакнешь — хорошо горит. Так вот, спирт мне всегда приходилось просить у соседок. А принципиальный мой Кузьмич всегда отвечал: «Спирт дается для того, чтобы за техникой следить». Такой был «политически выдержанный», просто ужас...
Кубинский интернационалист
Всю свою долгую, почти 4 десятилетия, флотскую службу капитан 1–го ранга Александр Волошин не расставался с фотоаппаратом. Сначала это было работой — офицеров спецсвязи обучали фотоделу, а после стало хобби. Снимал потихоньку жизнь вокруг. Зато теперь мы вместе с супругами Волошиными рассматриваем в их минской квартире толстенные альбомы с редкими, уникальными фотографиями. Например, вот эта, на которой макушка атомной субмарины взрывает полуметровый лед.
— Всплывали мы обычно в полынье, — комментирует Александр Кузьмич. — Тому, кто ее обнаружит, давали 10 суток к отпуску. Ближе к полюсу лед толстый — метра 3 — 4, «проталины» все реже. Нам же для всплытия хотя бы 30 — 40 сантиметров толщины надо было. Да еще площадью немалой — длина–то лодки больше 100 метров.
Волошин может часами рассказывать о каждой из фотографий. Он помнит все запечатленные на них мелочи. Вот на снимке среди белого безмолвия стоят 4 мужика в походном зимнем обмундировании. Один из них сжимает под мышкой белую глыбу.
— Этот снимок я называю «Папанинцы 60–х», — продолжает Кузьмич. — Мы всплыли на льдине. А под мышкой — это лед. Мы привезли его из похода. Долго еще потом хранился он у командира корабля в холодильнике.
В альбомах с фотографиями перемешаны эпохи: вот Никита Сергеевич приветствует вытянувшихся по струнке моряков–подводников в Западной Лице, а вот из капитанской рубки советского сухогруза машет рукой Фидель Кастро.
— Позже, когда в торгфлоте служил, мы на Кубу ходили. Помню, была годовщина Октябрьской революции, в порту Гаваны шел митинг. Мне пришлось выступать. На испанском. Язык красивый, сочный. Вот только знаю я его не очень. А такая ответственность... Фидель смотрит... Но мы, подводники, люди бесстрашные. Вот и вспомнил я весь словарь про дружбу и вождя всех кубинцев Хосе Мартина.
...В этот момент нашей беседы происходит нечто из ряда вон: раздается женский крик. Пронзительный, срывающийся на визг. А главное, такой громкий, что я подпрыгиваю. Недоуменно гляжу на хозяев. Они улыбаются: «Это Петруша волнуется, родные слова услышал». В этот момент на сцене появляется новый персонаж, вносящий в нашу беседу некоторую сумятицу, — огромный попугай, кубинский амазон Петруша. 25 лет назад Александр Кузьмич выменял его в том самом гаванском порту на чудо советской промышленности — часы «Электроника». Прибыл в Союз Петруша тайно, в тумбе для голосования. Досматривать ее ни одному таможеннику в голову не пришло. Попугай оказался кубинским интернационалистом. «Амиго компаньерро» — голосила птица на весь подъезд. Со временем попугай освоил «бытовой русский». Когда в погожий денек старого попугая (впрочем, амазоны живут до 80 лет, так что Петруша еще очень молод) выносят на балкон, то солдатики из госпиталя, который по соседству, с удовольствием его дразнят. А тот и рад стараться: свистит, хохочет, тарахтит, как автомобиль. Птица признает только одного хозяина — старого моряка. Всех прочих домашних милостиво терпит.
Без страха и упрека
«Я никогда не позволял себе чего–то бояться, — говорит Александр Кузьмич, — иначе на подлодке не выдержишь». Но несмотря на непроницаемую секретность, которая со всех сторон обволакивала атомный флот, подводники знали обо всех трагедиях, о которых рассказали вслух лишь в последнее десятилетие. Да и как не знать, когда в доме офицеров стоят 5 гробов — моряки экипажа подводной лодки «Малютка», сгоревшие заживо...
— А помнишь, приятель наш — Степанов на «Ленинском комсомоле» горел? — спрашивает Александр Кузьмич у супруги. И тут же сам рассказывает: — Было это в 1967 году на подлодке К–3. Степанов в ту пору уже командиром был. Эта авария стала одной из первых крупных на советском атомном подводном флоте. На подлодке загорелся первый отсек. Чтобы спасти остальные, были задраены переборочные люки. Из первого, горящего, звонили: там еще были живые. Кричали о спасении. Но открыть люк — означало выжечь весь корабль. Угарный газ постепенно наполнял остальные отсеки. Концентрация стала такой, что люди теряли сознание. Боцман по фамилии Луня тогда успел включить дыхательный аппарат, добрался до командного поста. Фактически он один управлял лодкой. Из 100 человек погибли 39. Боцмана представили к званию Героя. Но Брежнев тогда отставил награждение. Как нам после рассказывал командующий флотом, присутствовавший при представлении, Генсек проворчал, что «за ЧП у нас не награждают». Сколько бы он человек ни спас...
Кроме того, в июле 1961 года случилась страшная авария на К–19. Лодка К–21, на которой суждено было ходить Александру Кузьмичу, в это время еще стояла на стапелях Северодвинского завода.
— Мы ездили на дезактивацию и устранение последствий аварии на К–19, потому на первых же испытаниях составили список из 200 замечаний. На их устранение месяц нужен был как минимум. И мы с командиром отказались подписывать акт о приемке лодки. А ввод субмарины в эксплуатацию — событие государственного масштаба. И об этом уже в центр отрапортовали. Дескать, к XXII съезду КПСС построена и введена в эксплуатацию очередная подлодка. А тут два каких–то подводника, понимаешь, уперлись: акт о приемке не хотят подписывать. Прилетел нас «уламывать» даже замкомандующего флотом вице–адмирал Лобов. Кабинетные разговоры длились сутки. Как нас только не называли — и трусами, и малодушными людьми. Но мы на своем настояли: не хотим, чтобы, как на К–19, на нашей подлодке гибли матросы. На следующий день на подлодку привезли 200 рабочих из Северодвинска. Они работали 6 суток. Но к 6 ноября акт приемки все–таки был подписан. Хотя рапорт о его подписании ушел в Москву еще 31 октября.
Может быть, поэтому, рассуждает Кузьмич, и не было на подлодке серьезных аварий. Однажды, правда, заклинило кормовые горизонтальные рули на погружение. Лодка погружалась со скоростью 55 километров в час, ее могло просто размазать о дно. Тем более что глубина в Белом море не самая большая: 300 метров всего.
— Мы, командный состав, понимали, что происходит. Но времени для паники не было: командир с боцманом вручную выправляли положение на рулях. А вахтенный, что стоял на центральном посту, начал биться в истерике: «Мы погибаем». Я ему рот ладонью зажал, он под мышкой, как воробей, спрятался и затих. Позже уже я осмыслил, что были мы на волосок от гибели.
Попугай смиренно сидит на плече у Кузьмича и внимательно слушает разговор. Иногда вставляет недлинные, но громкие рулады. И хохочет вместе со всеми.
— А знаете, какое на флоте самое «домашнее» животное? Крыса. Без них на надводных судах, можно сказать, никуда.
— А на подлодках?
— Нет, там никакой живности не бывает. Там только человек способен выжить. Даже тараканов нет. Так вот, пришла наша лодка из плавания, жили мы на плавбазе. Там крыс было видимо–невидимо. Командир даже приказ издал: 10 крысиных хвостов — 10 суток отпуска. После обеда у нас был так называемый адмиральский час: нет ничего слаще, чем вздремнуть в этот часок. Прихожу в каюту — на столе крыса сидит. Я ее согнал. И спать. Внезапно меня к командиру дивизии Маслову вызывают. Вскакиваю, натягиваю «канадку». Вхожу к командиру, отдаю честь, а у меня в рукаве что–то как запищит! Крыса, оказывается, в отворот в куртке залезла, пригрелась и заснула. Прижал я ее рукой и стою. Пауза как в ревизоре. «Она же вас укусит», — таращит глаза комдив. «Нет, говорю, я ее держу. Разрешите — выйду, за борт ее выкину». «Ну и олимпийское у тебя спокойствие», — только и сказал Маслов, когда я вернулся... Позже он станет адмиралом, командующим Тихоокеанским флотом, но всякий раз, когда встречал, вспоминал эпизод с крысой. Жаль только хвост этот мне к отпуску так и не добавили — офицерам не положено.
Подводников не зря так часто с космонавтами сравнивают: их просто больше, а служба не легче, это точно. «На берег» Александру Кузьмичу пришлось сойти в 1965 году. Но насовсем не получилось.
— Мы в Минск переехали в 72–м — рассказывает Людмила Николаевна. — Я сюда просилась: здесь мама жила, болела. Он согласился на эту жертву — оставить море ради семьи. Но видела я, что на суше мой Кузьмич хандрит. Хоть и старается не подавать виду. Пять лет он преподавал в ВИЗРУ, а потом все–таки написал заявление в торговый флот. Это были уже не подлодки — сухогрузы да «банановозы», но зато снова в море. А я с сыновьями моталась по всем портам бывшего Союза — на короткие встречи.
Александр Кузьмич убежден, что морская служба — главное предназначение его жизни. Любые шторма и бури переносил он легко.
— Как–то в Бермудском треугольнике попали мы в жесточайший шторм. Скорость ветра — до 30 метров в секунду, высота волн — 10 — 12 метров. Корабль забирается на гребень волны, потом кренится на правый или левый борт и зарывается в волну так, что заливает все. В такие моменты самое главное — не потерять курс, идти против волны. Болтало нас так больше суток. Не спал никто, не ел: готовить–то невозможно. А капитан наш каждый час отправлял данные, сильно занижая и градус крена, и высоту волны. «Им там, на берегу, говорит, страшнее...»
— Милочка, хозяйка, шо такое, шо такое? — изумрудного цвета птица самым вульгарным образом вклинивается в нашу беседу. Кузьмич пригрозил баламуту «ссылкой» в кабинет. Снова тишина.
Гонки со «Скорпионом»
У Александра Волошина, ветерана Великой Отечественной войны и атомного подводного флота, понятное дело, немало наград. Но есть среди них одна, несколько необычная, я бы сказала: «Ветерану «холодной войны» на море».
— Это за «Скорпиона», — поясняет он.
Когда–то К–21 пришлось здорово поиграть в «догонялки» со знаменитой американской атомной подлодкой «Скорпион» в Баренцевом море. Американская субмарина нередко появлялась в нашей акватории, шпионила по полигонам.
— Наш акустик ее в подводном положении обнаружил, — вспоминает Александр Кузьмич, — была объявлена учебно–боевая тревога. Начали мы за ней следить. А она зигзагами уходит. Потом с кормы заходит — будто дразнит. Мы разворачиваемся — и снова за ней. А она виляет. Дали шифровку командующему флотом. Он высылает самолеты и надводные корабли. Наша лодка тоже поднимается в надводное положение. А «Скорпион» хитро так прекращает движение и становится на стабилизатор глубины. Стоит без движения, будто щука. Ни один прибор не работает. Запеленговать невозможно. Но через какое–то время им приходилось включать эхолот. По нему–то мы ее местоположение и определяли. Сутки мы в кошки–мышки играли, а потом американская подлодка ушла в сторону Норвегии. Впрочем, в годы «холодной войны» такие игры привычными были — мы у них по полигонам ходили, они — по нашим.
Что же касается «Скорпиона», знаменитым он стал уже после своей гибели. В 1968 году подлодка затонула в водах Атлантики, похоронив в своем чреве 99 членов экипажа. Подъем ее оказался невозможен, а причины гибели, как и в случае с «Курском», неясны.
Александр Кузьмич всегда в форме. «Не позволяю, — говорит, — возрасту одолеть». Он ведет обширную переписку с бывшими подводниками. В неделю получает иногда до нескольких десятков писем. Когда старый моряк работает в своем кабинете, супруга шутит: «Тише, он в море». А Кузьмич признается, что, наверное, это можно и не считать шуткой. Ведь всякий раз, вспоминая в письмах события тех далеких славных дней, он словно слышит шум далекого северного прибоя...
