Каковы основные причины трагедии, произошедшей в Ницце?

Если попытаться назвать основные причины трагедии, произошедшей в Ницце, то в средствах массовой информации обычно называют следующие из них. Это следствие европейского проекта глобализации, в частности, отсутствие традиционных границ, средств пограничного, таможенного контроля и т.д. Это феномен мультикультурного общества, в котором приезжающие вовсе не стремятся стать «новыми» французами, немцами, англичанами, а строят свои, особые национальные миры. Это утрата ценностных ориентиров, вследствие чего нет объединяющих социум факторов, идей, программ. Здесь же — идеологический вакуум, в одном случае как следствие борьбы с идеологией вообще, в другом случае как результат приоритета исламской идеологии. К этому перечню обычно добавляют бессилие спецслужб, причем тут же оправдывают это бессилие объективными обстоятельствами: в частности, «давлением» института прав человека, гражданских свобод. Это — главное. К причинам второго порядка относят ненависть приезжих к местным, исторические обиды и месть, формирование мифов вместо реальной политики, ложь вместо правды (достаточно вспомнить недавний доклад по Ираку, опубликованный в Великобритании) и иные факторы.


Если же теперь попробовать оценить риски подобного развития событий в Беларуси, то несложно заметить, что у нас подобный набор факторов не распространен. Причем что интересно: получается, что многие элементы белорусского пути развития, о которых столь много говорили последние десятилетия и которые подвергались обструкции со стороны альтернативных власти сил, нынче выглядят чуть иначе, чем несколько лет назад. Те же гражданские свободы, права человека: нынче в странах Западной Европы идет жесткая дискуссия о том, до каких пределов имеет смысл «ужимать» эти базисные ценности и не рухнет ли в итоге вся государственно–правовая конструкция, если пойти на уступки спецслужбам, которые твердят, что у них связаны руки. На это следует закономерный ответ: конструкция рухнет еще быстрее, если ничего не делать. Сложно сказать, как решат эту дилемму отцы западной демократии, но события в Ницце показали, что медлить нельзя, все ресурсы временного характера уже исчерпаны.

Второй вопрос из этого же ряда — вопрос о судьбе мигрантов, как тех, кто движется к благословенным берегам Шенгенской зоны, так и тех, кто уже туда прибыл и пробует жить в новых условиях. Проблема не в том, принимать или не принимать — конечно, принимать, альтернативы здесь нет. Это соответствует и политическому выбору, и экономическим реалиям, да и демографической ситуации. Проблема в том, как строить государственную политику в отношении тех, кто прибыл. Вот семья террориста, который направил грузовик на ничего не подозревающих людей, — приехали во Францию четыре года назад, после событий известной «арабской весны», сопровождающейся разрушением арабских государств. Как утверждают, здесь переплелись многие факторы: и исторический контекст (Франция метрополия, Тунис — колония), и несоответствие ожидаемого (образ жизни в буклетах и реальный) и того, что получили, и нежелание стать «кондовым» французом при наличии собственных представлений о ценностях и т.д. Ситуацию обычно «взрывают» не те, кто действует извне, а свои собственные кадры, причем уже пожившие в стране, понявшие многие вещи и разочаровавшиеся во многих вещах.

Третье — опора на национальные ценности, важность национальной идеологии. Конечно, не надо думать, что вопросы формирования национальной идеологии у нас в стране решены полностью и окончательно — такая ситуация возможна лишь в утопических проектах. Но факт: вместо абстрактных разговоров об общечеловеческих ценностях и мультикультурности сегодня чаще всего слышишь, что есть и остаются базовые категории общежития (труд, совесть, семья), что права человека не могут быть неограниченными (таким барьером для них должен стать моральный, религиозный кодекс). А само понятие безопасности? Как обеспечить безопасность личности, если само государство пытается максимально отстраниться от вопросов правового регулирования многих процессов? Дескать, есть процесс саморегуляции, гражданское общество само в силах решить возникающие проблемы. И вообще — личность первична, государство — на социальных задворках. Как видится, однако, общество, личность решить проблемы безопасности не может, не в силах. И потому вновь приходится апеллировать к Левиафану, государству, как когда–то говорил Томас Гоббс. Вне всяких сомнений гражданское общество может и должно влиять на вопросы обеспечения собственной безопасности, но вряд ли этот процесс возможен сегодня вне государственного контекста. То есть, как получается, и наши акценты на формирование сильной государственности в системе национальных приоритетов вновь оказались востребованными.

Иногда можно услышать, что белорусская система жизни и власти — реликт советской системы и далека от передовых образцов политико–государственного устройства. Однако если исходить из соображений той же безопасности человека, то ресурсы такого рода прошлого оказываются достаточно эффективными. Точно так же, как когда–то твердили о «мирном сосуществовании», потом этот лозунг дезавуировали, а теперь вновь начинают его вспоминать. Интересно, что в нем было и есть плохого? То, что мирно сосуществуют, должны сосуществовать люди, придерживающиеся различной политической, религиозной, мировоззренческой, иной ориентации — это ведь своего рода идеал, особенно на фоне происходящих в мире событий, которые ни на грамм не стали комфортнее и спокойнее за последние несколько десятилетий. Оказывается, традиционализм, в том числе и советского типа, может быть источником новых и вполне удачных государственно–правовых решений, особенно в условиях очевидного кризиса политики и философии глобализации.

Европа обладает мощнейшими интеллектуальными, финансовыми, экономическими ресурсами, Европа, вне сомнений, найдет выход и из сложившейся ситуации. В этом нет сомнений по простой причине: если такое решение найдено не будет, то новые пассионарии, новые энергичные носители разрушительной идеологии ненависти разрушат тот миропорядок, который нам представляется классическим и «вечным» до сих пор. Девятнадцатый век часто называли веком террора, прошлый век — веком больших войн. Как назовут нынешний век? Это не праздный вопрос, поскольку за ним — наше собственное будущее, которое сложно отделить от будущего «старой» Европы. Наверное, начнутся споры и о новом качестве европейской государственности, и всем нам важно, чтобы эти споры закончились консенсусом максимально быстро.