Владимиру Дубовке — 110

Недавно в издательстве «Мастацкая лiтаратура» вышла замечательная книжка для детей «Як Алiк у тайзе заблудзiўся». Книжка познавательная и позитивная... Но особое впечатление она производит на тех, кто знает, откуда у автора опыт выживания в тайге — он 28 лет пробыл в ссылке, в том числе на Дальнем Востоке.

Мог ли поэт Владимир Дубовка, окончивший Высший литературно–художественный институт имени В.Брюсова, лидер объединения «Узвышша», поэт, которого называли «зоркай першай велiчынi» в белорусской литературе 1920 — 30–х, думать, что его ждет такая судьба? Вряд ли... Да и кто из того «расстрельного» литераторского поколения предвидел Куропаты?

Владимир Дубовка остался бы в литературе, даже если бы написал одно стихотворение. Это его стихотворение в 1959 году цитирует украинский поэт Владимир Сосюра в своем письме к Дубовке:

«Разве забудешь:

«О, Беларусь, мая шыпшына.

Зялёны лiст, чырвоны цвет...»

И ту ночь, когда я ночевал у тебя, и мы один одному открыли свои сердца, полные любви: и твое — к Беларуси, и мое — к Украине».

Да, Дубовке удалось выжить. Он вернулся с войны. Продолжал издаваться, даже получил в 1962 году премию имени Янки Купалы. Но о нем самом, как о «новом Купале», речь уже не шла. Он узнал, каково это, когда бывшие друзья при встрече перебегают на другую сторону улицы. Но главное — был психологический надлом. Поэт жил в Москве, держа наготове набор плотницких инструментов — а вдруг снова пригодятся, чтобы зарабатывать на жизнь. Для молодого поколения поэт Дубовка уже не был столь авторитетной, однозначно крупной фигурой, как для сплошь выбитого поколения «Маладняка» и «Узвышша».

Никто после подобного не оставался прежним. Это в 1926–м Дубовка мог написать стихотворение «За ўсе краi, за ўсе народы»:

Прыцiх наш край: ад гутарак аскома...

Прыцiх наш край: маўчаць, усе маўчаць.

Свабодай карыстаюцца сачкомы,

Каб тых, хто мыслiць, у астрог саджаць.

А в 1929–м —

Ты думаеш, культура ходзiць

У портках ката слаўнае камуны,

У портках генерала Галiфэ?

Або ў марынарцы ходзiць Фрэнча —

Другога ката, ката нашых дзён?

И это в то время, когда френч, галифе ассоциировались прежде всего с партийными вождями...

А после ссылки он в основном переводит, пишет книги для детей. Сохранилось свидетельство И.Письменной, как к недавно освобожденному Дубовке пришли писатели Глебка, Бровка, Кондрат Крапива и кто–то еще. Но поэта не слишком обрадовал этот визит — потому что среди приехавших были те, кто, как он считал, имел отношение к его аресту. Попросили гости у него последнюю поэму, обещали напечатать. Не дал. «Не, навошта? Я iм сказаў, што я не пiсаў паэм, бо ў мяне не было паперы».

Он не был идеальным героем. Но всегда был белорусоцентричным. В первом номере журнала «Узвышша», который вышел в 1927 году, напечатана статья Владимира Дубовки «У зьвязку з пытаньнем аб беларускiх мэлёдыях у творчасцi Шопэна», в которой он доказывает, что «беларускiя ўплывы ў яго (Шопена. — Л.Р.) праходзяць па ўсiх накiрунках», и подытоживает: «нам зусiм няцiкава даводзiць беларускае пахаджэньне тых цi iншых композытараў, але мы маем права падагулiць i наблiзiць да агульнага карыстання на Беларусi тыя творы, якiя барвуюцца пералiвамi яе творчых крынiц».

Но как бы мы ни уважали творчество Владимира Дубовки, приходится констатировать: сегодня он не стоит вровень с Якубом Коласом и Янкой Купалой. Мог ли? Станет ли когда–нибудь? Я попросила писателей и исследователей порассуждать на тему «Владимир Дубовка — несостоявшийся классик?».

Виктор Жибуль, поэт:

— На маю думку, зацёртае i пафаснае слова «класiк» не адлюстроўвае той яркасцi i шматграннасцi асобы па iменi Уладзiмiр Дубоўка. Ягоная творчасць хавае ў сабе яшчэ шмат загадак для чытачоў i даследчыкаў. Возьмем, напрыклад, хрэстаматыйны верш «О, Беларусь, мая шыпшына». Для многiх ён быў i застаецца своеасаблiвай Дубоўкавай вiзiтоўкай. Але вось у 2007 г. выйшлi ўспамiны пiсьменнiка–эмiгранта Мiколы Цэлеша, i раптам аказалася, што «О, Беларусь, мая шыпшына» быццам бы ён, Цэлеш, i напiсаў. Але паэт–пачатковец не быў упэўнены ў сабе i «падарыў» верш Дубоўку, дамовiўшыся, што калi той адрэдагуе яго, то няхай i падпiша сваiм iмём. Дубоўка так i зрабiў... Цi праўда гэта — сказаць ужо цяжка. Асабiста я не разумею, навошта было б Дубоўку, на той момант — ужо сцверджанаму паэту, прысвойваць — хай сабе нават па ўзаемнай згодзе — чужы верш.

Паэт любiў накладаць фальклорныя матывы i сюжэты на сучасныя яму рэалii, зашыфроўваючы такiм чынам думкi, якiя «ў чыстым выглядзе» бальшавiцкая цэнзура не прапусцiла б. Напрыклад, у паэме «Штурмуйце будучынi аванпосты!» пад выглядам «чортавых памагатых» Дубоўка ў карыкатурным выглядзе паказаў некаторых афiцыёзных лiтаратараў канца 1920–х гг., пераважна крытыкаў–вульгарызатараў. Часам Дубоўка проста балансаваў на мяжы: трэба было быць вельмi смелым чалавекам, каб у 1929 годзе апублiкаваць верш пад назвай «Палёты пад шкляным каўпаком» i намаляваць у iм сатыру на «iдэальнага» савецкага грамадзянiна.

Петр Васюченка, литературовед, писатель:

— Полагаю, не совсем справедливо называть Владимира Дубовку несостоявшимся классиком, потому что классиком он стал, его произведения входят в школьную и университетскую программу. Триптих его поэм — «Кругi», «I пурпуровых ветразяў узвiвы», «Штурмуйце будучынi аванпосты» — является настоящим шедевром белорусской поэтической классики. В то же время Владимира Дубовку можно назвать несостоявшимся преемником Купалы. Не кто иной, как Купала, готовил Дубовку в свои преемники. Он считал Дубовку своим учеником и иногда говорил ему: «Я твой Дзяржавiн, а ты мой Пушкiн». В таланте Дубовки счастливо сочетались интеллектуализм Максима Богдановича и философскость самого Янки Купалы. Но состояться Владимиру Дубовке как преемнику Купалы не дала возможности его ссылка.

Аксана Бязлепкiна, кандыдат фiлалагiчных навук, выкладчык Iнстытута журналiстыкi БДУ:

— Сваiм студэнтам, калi яны параўноўваюць беларускую лiтаратуру ХIХ — пачатку ХХ ст. з iншымi не на яе карысць, я кажу: «Уявiце шматкватэрны дом, дзе ў кожнай сям’i ёсць пiянiна. Усе дзецi вучацца граць, i толькi ў адной сям’i кватаранты дзiцёнка да пiянiна не пусцiлi. Праз некаторы час ён займеў магчымасць вучыцца музыцы, але адну руку яму прывязалi за спiну. А потым зладзiлi вынiковы канцэрт, дзе наш дзiцёнак, граючы адной рукой, сыграў няблага. Няблага для таго, хто грае адной рукой». I Уладзiмiр Дубоўка быў адным з тых, хто «граў з завязанай за спiну рукой». Але яму пашэнцiла ў тым плане, што ў яго быў час, калi ён граў абедзвюма рукамi! Каб стаць нацыянальным класiкам, не трэба пiсаць сто тамоў, часам дастаткова аднаго верша. А ў Дубоўкi iх значна больш, а якiмi моднымi цяпер выглядаюць абразкi «Пялёсткi»: нягледзячы на нязводны беларускi неарамантызм, у яго творах ёсць i рысы iмажынiзму, i канструктывiзму. Але часам дастаткова i аднаго верша, каб зламаць сабе жыццё («За ўсе краi, за ўсе народы»). Пасля вымушанага перапынку ў творчасцi i пасля рэабiлiтацыi Дубоўку не хацелася бессэнсоўнага змагання. Ён выжыў, ён перажыў шматлiкiя здрады i родных, i сяброў. «Схавацца» пасля ўсяго гэтага можна было альбо ў пераклады, альбо ў дзiцячую лiтаратуру. Дубоўка перакладаў творы Шэкспiра, Байрана, Гётэ, Сыракомлi, Славацкага, Ду Фу, пiсаў кнiгi для дзяцей. «Выходзiць так, што праўды ў нас няма», — казаў Шэкспiр, Дубоўка толькi перакладаў. Ён пiсаў i iншыя творы (напрыклад, «Палеская рапсодыя», «На замчышчы ў Тураве»), але такiя, каб «крыху пажыць спакойна», i таму так мала твораў пра яго вымушаныя падарожжы па Чувашыi, Краснаярскiм краi, Грузii, Дал`кiм Усходзе (тэрмiн яму прызначалi тройчы).

Ёсць у класiчнасцi i iншы бок — пазнавальнасць. «О, Беларусь, мая шыпшына» памятаецца са школьнай праграмы. Мы ў школе так дзiвiлiся радку «Чарнобылем не зарасцеш», што паэт мiжволi набываў у нашых вачах рысы празорцы. Але ў выпадку з Дубоўкам, як i ў выпадку з iншымi пiсьменнiкамi, трэба казаць пра чалавека: якiм быў дужым i працавiтым (па 14 гадзiн на дзень!), як любiў i ўмеў прыгожа апранацца, як страцiў адзiнага сына–падлетка, як усю мэблю ў сваёй маскоўскай кватэры зрабiў уласнымi рукамi (бо за гады высылкi засвоiў дзесяткi рабочых спецыяльнасцей), як прышчапiў беларускай мове новыя словы i яны прыжылiся (напрыклад, слова «адлюстраваць»).

Анна Запартыка, директор Белорусского государственного архива–музея литературы и искусства:

— Мы еще не осмыслили творчество Владимира Дубовки. Думаю, время его еще придет. Это большой талант, и не только поэтический, но и организатора литературного процесса 1920–х годов. Дубовка вернулся в литературу в конце 1950–х, еще многое сделал, но это была уже другая пора. Он был женат на очень сильной женщине, Марии Петровне, которая его поддерживала всю жизнь. Сберегла его архив, написала воспоминания, которые хранятся в нашем архиве–музее. У них был единственный сын, Альгерд. Он трагически погиб — играл и случайно подорвался на оставшемся от войны снаряде. Владимир Дубовка пережил не один арест... И до конца был психологически настроен на то, что его снова могут забрать.