Музей театральной и музыкальной культуры открыл свои запасники корреспонденту "СБ"

«Наконец–то кто–то заинтересовался нашими фондами!» — восклицает хранитель коллекций Государственного музея истории театральной и музыкальной культуры Татьяна Бушева. И в самом деле, музей, чьи фонды составляют около 30 тысяч единиц хранения, — в культурной жизни Минска звучит незаслуженно скромно. А ведь здесь собирают хотя и камерные, но интересные, зачастую совершенно уникальные выставки; тут хранят экспонаты, аналогов которым просто нет; здесь же, в конце концов, берегут все, что связано с жизнью и творчеством людей, олицетворяющих собой белорусскую культуру. Коллекция нотных рукописей и изданий, афиши, программки, музыкальные инструменты, личные вещи и редкие фотоснимки звезд, документы, награды, письма...


— Основа наших фондов — коллекция фотодокументов, это около 8 тысяч единиц хранения, — с гордостью рассказывает и показывает Татьяна Бушева. — Следующая по объемам — коллекция изобразительного искусства, больше 4 тысяч единиц. В нее входят и живопись, и графика, и скульптура, но основа — эскизы театральных костюмов и декораций. В музее хранится все, что связано с белорусской сценографией, и за информацией по этой теме к нам обращаются все, вплоть до Академии наук.

Конечно, выставить все сокровища сразу не получится: элементарно не хватает площадей, Дом масонов в Музыкальном переулке — здание красивое, но небольшое. Так что ценные экспонаты находятся в хранилище, время от времени появляясь на свет, когда сотрудники музея готовят очередную тематическую выставку к какой–либо дате. Корреспондентам «СБ» удалось заглянуть в запасники и узнать, что за сокровища бережет для потомков филиал Национального исторического музея.

Лицом к лицу

Переписка писателя Василя Быкова с Игорем Добролюбовым, молодым на тот момент режиссером, недавно окончившим ВГИК и пришедшим на киностудию «Беларусьфильм», передана музею в 2013 году Нелли Ивановной, вдовой Игоря Добролюбова, вместе с обширным архивом мужа. Велась она по поводу возможной экранизации повести «Сотников». Причем само произведение на тот момент еще не было завершено автором.


«Игорь, дорогой дружище, — писал Быков 19 октября 1964 года, — я благодарю тебя за столь хорошее письмо, не скрою, польщен твоим предложением относительно моей повести. Готов ответить сразу: не возражаю. Это несмотря на то, что у тебя нет за плечами списка картин и пр., я несколько знаю тебя, чтобы доверять. Но вот беда: повесть еще в чернильнице. Кое–что написано, но еще больше предстоит написать, движется она у меня медленно, трудоемкость ее во много раз превосходит предыдущие мои повести. Конечно, это вовсе не значит, что она будет во столько же их лучше. Может получиться как раз наоборот. И еще самое главное — я сильно озабочен проблемой ее публикации, не говоря уже об экранизации. Ни в издательствах, ни в киноглавках мои вещи в этом смысле популярностью не пользуются. Скорее наоборот. Под всякими предлогами их затирают, и если издают, так там не остается камня на камне. К тому же я не знаю, насколько она получится кинематографична, действия в ней до черта, людей тоже, драматизма в избытке, в книге все это кое–как воюю, но в фильме трудно себе представляю.

Вот такие мои соображения.

А в остальном что ж!.. Поживем–увидим.

Желаю тебе всех киноблаг и первую — отстоять Володин сценарий.

Жму руку — ВАСИЛИЙ».

Следующее дошедшее до нас письмо датировано 5 декабря 1965 года:

«Здравствуй, Игорь!

Случилось так, что я несколько задержался с ответом, которого ты, наверно, ждешь. Но дело в том, что я ничем не мог удовлетворить тебя (впрочем, как и теперь) — русского экземпляра рукописи у меня нет. Есть очень грязный черновик, который мало пригоден для чтения. Я, признаться, не предвидел этой надобности, машинистка напечатала всего 2 экз., т.к. было очень плохо с копиркой, и оба экземпляра в Москве — один в «Новом мире», другой в издательстве. Мне самому надо бы еще кое–что сделать с текстом и я за неимением более чистого экз. вынужден перемарывать черновик. Так что придется, видимо, несколько повременить. Все прочее, о чем ты пишешь и спрашиваешь, остается по–прежнему.

Желаю тебе успешного завершения картины!

С приветом — Василий».

16 ноября 1970 года, уже после публикации «Сотникова» в «Новом мире» (повесть вышла в 5–м номере журнала) Василь Быков пишет Добролюбову следующее:

«Привет, Игорь!

Я писал тебе в Дом творчества, но, очевидно, мое письмо тебя уже не застало там. Потом был в Москве на пленуме СП. Особенных новостей на интересующую нас тему нет. Правда, в Москве действительно было одно режиссерское предложение относительно Сотникова, но я поставил его в зависимость от исхода на «Беларусьфильме». Так что все зависит от тебя и начальства.

Время от времени черкни пару слов. О делах и проч.

Обнимаю, В.Б.»

К сожалению, киносценарий под названием «Двое в ночи» так и не был воплощен — не помогли никакие правки, которые Быков вносил в него по указаниям Госкино. И только в 1976 году по мотивам повести сняла на «Мосфильме» свою картину «Восхождение» режиссер Лариса Шепитько — с Владимиром Гостюхиным и Борисом Плотниковым в главных ролях.

Фото из семейного архива

Отец и сын Еременко — знаковые фигуры не только белорусского, но и в целом советского кинематографа. Архив семьи передала музею истории театральной и музыкальной культуры народная артистка Галина Орлова — жена Николая–старшего и мать Николая–младшего. Документы, личные вещи, награды, в том числе знак «Народный артист СССР» Еременко–старшего, а также орден Отечественной войны II степени можно увидеть в экспозиции музея.


В запасниках же хранятся фотографии отца и сына — ранее не публиковавшиеся. Например, снимок с рыбалки: Николай–отец, бывший заядлым рыболовом, хвастается пойманной рыбиной едва ли не в руку длиной (кстати, спиннинг старшего Еременко тоже хранится в музее). Или детские фото Николая–младшего: в щекастом бутузе, наряженном в бархатный костюмчик и утопающем в огромных валенках, трудно угадать будущего похитителя женских сердец. Снимок, сделанный на съемках фильма Дмитрия Астрахана «Подари мне лунный свет» — вместе с Натальей Андрейченко.


— А еще у нас есть книга «Красное и черное», — делится Татьяна Бушева. — Галина Орлова, когда передавала нам ее, рассказала, что младший Еременко, готовясь к дипломной работе во ВГИКе (роли Жюльена Сореля в постановке Сергея Герасимова) просто стащил дефицитное издание романа Стендаля в институтской библиотеке. Что подтверждают библиотечные печати. И если пролистать книгу, можно увидеть пометки, сделанные рукой Николая–младшего.

Слово художнику

Анатолия Тычину знают как одного из патриархов белорусской графики ХХ века, создавшего буквально–таки художественную летопись Минска. Тычина запечатлевал любимый город на протяжении всей жизни. Однако мастер отметился и в сценографии, именно поэтому некоторые его вещи и работы попали в музей истории театральной и музыкальной культуры. Среди экспонатов, которыми музейщики откровенно гордятся, есть эскиз занавеса, сделанный Анатолием Тычиной в 1923 году, в эпоху становления белорусского театра, к спектаклю в Клубе железнодорожников в Минске. Рисунок передала музею жена художника Зинаида. Известно, что занавес был изготовлен из бархата, сам он до нас не дошел, сохранился только эскиз.


Это не единственный экспонат, связанный с именем Анатолия Тычины, рассказали хранители:

— Одно из новых поступлений — часть семейного архива, подаренная нам дочерью художника Аллой Анатольевной. Среди документов, например, оказалась принадлежавшая художнику книга стихов Константина Симонова 1943 года издания — самиздат военного времени. Также Алла Тычина буквально на днях передала нам работы своего отца — литографии с изображением Минска 1950–х годов.

Ноты памяти

В запасниках музея истории театральной и музыкальной культуры можно найти редчайшие нотные рукописи и издания произведений белорусских композиторов, ставшие редкостью еще при жизни авторов. Здесь бережно хранят клавир оперы «Джордано Бруно» Сергея Кортеса, изданный в 1982 году издательством «Советский композитор» (Ленинград). Тираж скромный — 370 экземпляров, однако само издание впечатляет монументальностью и качеством.


Клавир попал в музей из архива знаменитого оперного режиссера, народного артиста Семена Штейна. Именно он поставил «Джордано Бруно» на сцене белорусской национальной оперы. И именно ему адресована сделанная рукой Кортеса дарственная надпись на авантитуле: «Дорогому Семену Штейну, прекрасному человеку, умному, тонкому режиссеру, с уважением, с любовью, с благодарностью, с надеждой, от всего сердца — нежно любящий Сергей Кортес».

К слову, c 1977 года «Джордано Бруно» в Национальном академическом Большом театре оперы и балета больше так и не ставился.

Песняр

Немало экспонатов связаны с именем Владимира Мулявина и ансамблем «Песняры»: эскизы костюмов с детально прорисованным декором, ноты, переданные музею вдовой музыканта Светланой Пенкиной, сделанные Мулявиным обработки белорусских народных песен, фотографии 1971 — 1973 годов...


— Рукописи Мулявина — примерно как у Джона Леннона, ноты он записывал схематично. А листики эти на аукционах, сами знаете, по каким ценам продаются. — Всего их у нас 14 единиц, — рассказывают в музее.

Отдельная ценность — магнитофонная бобина с записью, сделанной во время гастролей ансамбля в США в 1976 году в городе Нашвиле на студии грамзаписи Columbia/CBS. Тогда «Песняры» отправились в турне по Штатам вместе с лауреатами премии «Грэмми» — фолк–группой The New Christy Minstrels. Так уж получилось, что американские «менестрели», чья карьера тогда потихоньку шла на спад, оказались на разогреве у суперпопулярного ВИА из Советского Союза. И тогда же два ансамбля спели вместе.

— Запись редчайшая, она еще нормально звучит, но, разумеется, мы оцифровали ее, — успокоила Татьяна Бушева. — Хотя пришлось порядком побегать, пока нашли подходящий катушечный магнитофон в рабочем состоянии.

Вера прекрасная

Личные вещи актрисы Веры Полло, 115–летие со дня рождения которой отметили в феврале этого года, — настоящий праздник гламура, насколько он был возможен в советские годы. Одна из основоположниц белорусского театра, народная артистка БССР, лауреат Госпремии СССР, Вера Николаевна, несмотря на свои часто комедийные роли в театре, в жизни была прекрасной дамой до кончиков ногтей. Как никто, Полло умела подать себя, любила красиво одеться, знала толк в аксессуарах.


Красивые платья, многочисленные нитки бус (пластмассовых, 50 — 60–х годов, но очень модных), изящные сумочки, даже флакончики от духов заботливо сохранены для потомков! «Красная Москва» и польские «Может быть» — любимые ароматы актрисы. Кусочек душистого заграничного мыла, пудра «Золотая осень»... Скажете, все это мелочи, бытовые детали? Но из таких мелочей и складывается цельный образ красавицы Веры.

Маска, мы тебя знаем

5 эскизов костюмов, сделанных рукой Николая Бенуа, в музей попали также из архива Семена Штейна. Образы венецианских масок и пышные наряды в традициях сценографии Серебряного века предназначались для оперы Джузеппе Верди «Бал–маскарад», которую Штейн ставил в московском Большом театре. Дирижером знаменитой постановки (запись относится к числу всемирно известных и эталонных) был Альгис Жюрайтис, партии пели Зураб Соткилава, Елена Образцова, Тамара Милашкина, Юрий Мазурок, Ирина Журина.


Художник Николай–Александр–Михаил Бенуа, бывший сценографом постановки, — сын знаменитого «мирискусника» Александра Бенуа, в театральном мире его работы известны ничуть не менее, чем творения гениального отца. С 1921 года Бенуа–младший был главным художником Госактеатров, после эмиграции работал в Париже, оформил 26 постановок в Римском королевском оперном театре, его декорации и костюмы использованы в 126 спектаклях театра «Ла Скала», где он более 30 лет был директором художественно–постановочной части. Для оформления «Бала–маскарада» в Большом Николая Бенуа в конце 1970–х специально приглашали в Москву.