15 лет назад был принят Закон под номером 410–3 «О статусе столицы Республики Беларусь», а вскоре появился и первый официальный гимн — «Песня о Минске» Владимира Оловникова на стихи Игнатия Панкевича. Выбор депутатов Мингорсовета большим сюрпризом ни для кого не стал. Бодрая мажорная мелодия Оловникова и раньше звучала везде, где Минск воспринимался чем–то большим, чем просто остановочный пункт в транспортном расписании. На городских праздниках и фестивалях, с экранов и в динамиках эти жизнерадостные аккорды гремели так часто, что, пожалуй, и конкурса проводить не стоило — фактически свой гимн у столицы уже был. Однако конкурс тогда состоялся, с общественным обсуждением и почти полусотней песен–конкурентов. Но первые же результаты голосования продемонстрировали: «Песня о Минске» — вне конкуренции. И Владимир Оловников пусть и не при жизни, но все–таки стал публично признанным автором гимна, хотя никогда не то что не мечтал о таком звании — возражал против него до последнего. Славы сочинителя всенародно любимых песен ему вполне хватало.Тем не менее среди претендентов на авторство музыки государственного гимна Беларуси его имя рассматривалось в числе первых. Причем дважды. Оловников умел создавать «правильные» мелодии.
До войны минская публика успела узнать его не только как композитора серьезных симфонических произведений, но и как виртуозного пианиста (к слову, последний довоенный концерт, где звучала музыка Владимира Оловникова, состоялся утром 22 июня 1941 года). А песни появились только после войны, и не факт, что они вообще могли возникнуть, не будь в его биографии тех четырех лет на передовой, в самом жарком пекле. Осенью 1941–го в числе героических «подольских стрелков» Оловников сдерживал гитлеровское наступление под Москвой, победу встретил в Вене... Словом, ему не надо было угадывать, какая музыка нужна измученным войной людям, каких песен ждут. Он сам был одним из этих людей, все видел и прочувствовал лично. Оттого и писал такие позитивные и вместе с тем искренние, ненапыщенные мелодии. И его ничуть не смущало, когда его музыка становилась «безымянной». Обычное дело: чем вернее песня попадает в разряд любимых, чем чаще ее начинают петь «для души», тем реже вспоминают автора. Даже когда при нем кто–то из фронтовиков в очередной раз вспоминал, как запевал в окопах «Ой, бярозы ды сосны, партызанскiя сёстры», не спорил, хотя и написал свою мелодию на стихи Адама Русака уже после войны. Главное, что его песня по–прежнему звучит. А то, что ее считают народной... Пусть считают.
Отец и сын. Владимир и Игорь Оловниковы.
— Когда проходил конкурс на гимн БССР, отец никуда и ничего не посылал, — вспоминает сын композитора, музыкант, профессор Белорусской академии музыки, народный артист Беларуси Игорь Оловников. — Ему было важно, чтобы его песни пели. А гимны ведь «просто так» не поют. И когда несколькими годами позже отцу прямо предложили сделать гимном его музыку к песне «Радзiма мая дарагая» (от конкурса до официального утверждения гимна прошло более 10 лет), отказался сразу. Под предлогом того, что, мол, из уважения к автору согласиться на другой текст никак не может.
Мелодия этой песни стала позывными белорусского радио. Но в начале 1990–х стихотворение Алеся Бачило «Радзiма мая дарагая» с пометкой «музыка Владимира Оловникова» вдруг начали печатать в школьных дневниках рядом с государственным гербом и флагом. В качестве нового гимна. Однако и в этот раз композитор проявил принципиальность...
— За славой и материальными наградами он никогда не гнался, — продолжает Игорь Владимирович. — Даже когда стал депутатом Верховного Совета, предпочитал пользоваться общественным, а не служебным транспортом, и вообще любил ходить пешком. Дачей не обзавелся, всю жизнь одевался в тех же магазинах, где когда–то покупал мне школьную форму... Даже своих военных наград не носил, хотя имел их очень много. Не хотел чувствовать себя «особенным»...
Владимир Оловников (в центре) с фронтовыми друзьями.
Коллекция
— Из Советской армии он демобилизовался в 1947 году. По требованию правительства, которой нужны были профессиональные творческие кадры (до войны отец окончил консерваторию по двум специальностям, классу фортепиано и композиции). И он вернулся. Хотя уже подумывал о карьере кадрового военного...
Вслух о войне он вспоминал крайне редко. При том, что всю жизнь вел обширную переписку со всевозможными ветеранскими организациями и юными следопытами, встречался с фронтовыми друзьями и молодыми военными, ездил с концертами по боевым местам и не один год собирал осколки везде, где когда–то сражался. Несколько раз выезжал в Венгрию, на озеро Балатон, где в годы войны потерял лучшего друга. После этих поездок надолго становился молчаливым... По сути, война была с ним всегда. У нас дома хранились — и до сих пор хранятся стреляные патроны, части снарядов и камешки, с которыми у отца было связано что–то личное. Вместе с его боевым планшетом, военными картами и щепкой от дома, где единственный раз за всю войну ему довелось сыграть на пианино. Вскоре после этого дом разнесло снарядом... Такая вот коллекция.
Семья
Насколько мне удалось выяснить, по материнской линии отец был из польского рода Рынейских. И хотя в свое время за участие в восстании Костюшко они были лишены дворянства и сосланы в Бобруйск, его бабушке удалось добиться аудиенции у императрицы и восстановить Рынейских в дворянских правах. Именно за это в 1937 году ее дочь — уже моя бабушка и попала в застенки, погибла как польская дворянка. Папин отец умер еще раньше, кем он был, так и осталось семейной тайной, но какое–то отношение к искусству как будто имел... А в консерваторию папа поступил благодаря Николаю Ильичу Аладову, разглядевшему его талант еще в бобруйской музыкальной школе. И вслед за своими учителями — Золотаревым, Аладовым — планировал сочинять симфонии, крупные формы. Но война все изменила...
Творческий тандем: композитор и поэт. С Адамом Русаком.
На фронт он пошел добровольцем. Окончил артиллерийское училище и сразу попал на оборону Москвы... До конца войны отец так и остался капитаном, несмотря на множество своих боевых наград. Поскольку имел смелость демонстрировать несогласие с невежественными приказами, которые отдавали иные генералы и полковники, старался беречь людей, не посылать их на верную гибель. И фронтовыми друзьями у него были простые солдаты...
Мастика
Собственно, после войны у отца и времени не было, чтобы заниматься симфонической музыкой. Он же был ректором консерватории, депутатом, занимался общественной работой, где только мог, создавал самодеятельность — в Минске, например, много лет руководил хором автозавода... Для консерватории построил общежитие, в те годы лучшее в Минске. На месте общежития тогда был частный сектор, решать, куда переселять людей, также пришлось ему... Помогал талантливым ребятам из деревни пройти «мясорубку» вступительных экзаменов и часто из своего кармана поддерживал студентов деньгами. Пробивал, убеждал, настаивал... Добился, чтобы главной в этих стенах стала музыка, а не наука о коммунизме, хотя в других вузах студенческие пробелы в изучении истории КПСС могли обернуться серьезными проблемами... Давление ему приходилось выдерживать порой не меньшее, чем в годы войны от вышестоящих чинов. Но полы в консерватории всегда были натерты свежей мастикой, а в выходные я мог рассчитывать, что мы с ним снова поедем на озеро гонять мяч или будем ходить по азимуту в парке Челюскинцев. Всю свою жизнь он заботился о тех, кто рядом...
Дружеский шарж Рыгора Бородулина.
Везение
Из консерватории в реанимацию его забирали не раз — гипертонические кризы случались все чаще. Пережил инфаркт... Немного придет в себя в больнице — и снова за работу, никакие доводы на него не действовали. Но вообще, мне кажется, он ни о чем не жалел. Не думал об этом. Просто четко, как на войне, выполнял свою задачу. И всю жизнь как человек, вступивший в партию на фронте, честно «считал себя коммунистом». Наверное, сейчас это трудно понять...
Последнее сочинение отца — оратория на стихи партизанских поэтов — исполнялось в филармонии, но на концерт он уже не смог пойти, я привез ему запись. Теперь вот хочу ее издать, записать компакт–диск, оформить в виде партитуры... Музыки осталось много. Звучит и сейчас, часто, всюду. Возможно, ради этой музыки он и выжил в войну? У нашей семьи ведь есть одна особенность — никакого везения. Ни мне, ни родителям случайно ничего не давалось, даже в лотерею не повезло ни разу, буквально всего приходилось упорно добиваться. А тут четыре года на фронте — и не просто выжить, а сохранить руки, слух. Такое ко многому обязывало...
zavadskaya@sb.by
Советская Белоруссия № 125 (24755). Суббота, 4 июля 2015
