Выставки его пейзажей по–прежнему открываются одна за другой — буквально только что прошел очередной вернисаж в Национальном художественном музее. Его ценят коллекционеры, уважают коллеги (эпатажный Владимир Цеслер, например, выпустивший некогда концептуальный арт–календарь, в число 12 знаковых для современного национального искусства персон включил не только себя, но и Ивана Дмухайло). Его холсты украшают многие белорусские музеи и бессчетное количество галерей по всему миру. Имеются они и в украинских музейных собраниях, где картинами Дмухайло подчеркнуто гордятся, — родился–то он в украинском селе, и живописи учился у лучших дореволюционных художников. Но после войны почти случайно задержался в Бресте — и остался в Беларуси навсегда.
— Как он мне объяснял: настоящее золото в живописи — это серебро, — откровенничает Мария Вейнер, вдова художника. — А Беларусь — то самое серебро и есть. Со своей неяркой, прозрачной природой, с погодой, создающей такой условный свет... Говорил: если бы я не остался здесь, вряд ли смог так писать — нигде больше нет такого материала...
Работая, он священнодействовал. Не скрывал, что бережет себя для своих холстов, что даже на улицу лишний раз не выйдет, чтобы ненароком не столкнуться с чужой энергетикой неподходящего цвета. А краски смешивал всегда на заре — вот откуда это зыбкое свечение в полотнах Дмухайло, стиль которого не спутаешь ни с кем другим.
С точки зрения многих он вообще был оригиналом. И женился по большой любви далеко не юным — после 80. Это была красивая история... Все началось со стихов Валентина Вейнера, сына Марии Петровны. Иван Дмухайло всегда был неравнодушен к поэзии. Тютчева знал наизусть, сам писал неплохие стихи. И рифмы мальчишки, с которым встретился в украинской диаспоре, оценил по достоинству. А потом разглядел в нем еще и талант художника, стал учить рисовать... «Мама, я у Ивана Семеновича!» — все чаще сообщал Валентин, хлопая дверью. Как любая мать, она, конечно, волновалась. Так и познакомились...
Что там о любви и возрасте сочиняли поэты? Иван Дмухайло мог подтвердить, что все так и есть. Сколько своих стихов он посвятил любимой... Когда она появилась в его жизни, он перенес сложнейшие операции на мозге и глазах, но вернул зрение и победил рак. Он был влюблен, воодушевлен — и уже никто не сомневался, что выставку по случаю своего 100–летнего юбилея Дмухайло откроет сам. Увы, вернисаж в Национальном художественном музее прошел без Ивана Семеновича... Тогда в нем появилась такая мальчишеская самоуверенность, что он вообще перестал обращаться к врачам. Но в какой–то момент — жестоко и неожиданно — возраст напомнил о себе. Однако 15 лет позднего счастья все же были целиком его.
Весь проектный институт, в котором работала Мария Вейнер, ходил к Дмухайло в мастерскую, а он кормил коллег Марии Петровны собственноручно приготовленным борщом и рассказывал им потрясающие истории. Этот человек, переживший разруху гражданской войны, Голодомор, чудом не погибший в Великую Отечественную, мог сделать так, что рядом с ним было светло и уютно. Хотя «уютный» — это совсем не о нем. Остроты Дмухайло быстро расходились не только среди художников, а меткие прозвища, давать которые он был мастер, быстро приживались и даже становились предметом коллекционирования у коллег... Впрочем, остроумие ему было свойственно в принципе. Скажем, один из своих последних пейзажей (в музее это полотно выставлено сейчас под названием «Дрозды») Иван Семенович написал вообще без кисти. Погода в тот день была ветреная: не успел он разложить свой художнический скарб, как кисти сдуло в реку. Дмухайло не растерялся — настрогал палочек и создал очередной шедевр...Уголь
— Возможно, это было у него в крови... Прадед Ивана Семеновича был иконописцем, мама всей деревне расписывала «комины». А еще умела лечить травами, заговорами — думаю, от нее ему досталась такая тонкая интуиция... Но когда ребенком он разрисовывал углем мешки в отцовской «коморе», интуиция, видимо, молчала. Лупил его отец за это нещадно. Мамин брат — монах Киево–Печерской лавры первым догадался, что делать — подарил четыре цветных карандаша. Этот подарок Иван Семенович запомнил на всю жизнь. Карандашами он рисовал уже не на мешках, а на дощечках. Других игрушек не было, да и не требовалось...
Тем не менее в 14 лет отец отвез его в Днепропетровск и пристроил в мукомольный техникум. «Проходит месяц, другой, а я все рисую», — рассказывал Иван Семенович. В конце концов один из преподавателей взял его за руку и отвел в художественное училище. В Днепропетровском театре служил еще один дядя — Григорий Маринич, позже он стал народным артистом Украины. У него–то Дмухайло и позаимствовал грим, которым написал натюрморт на куске фанеры от почтового ящика. С этим натюрмортом его и взяли в Днепропетровское художественное училище. Сразу на второй курс.
Кровь
Когда началась война, он был сельским учителем рисования и черчения. Явился в военкомат — и увидел амбарный замок и записку: «Все ушли на фронт». Назавтра пришли немцы... Иван Семенович остался в Днепропетровске. Как оказалось, особый сантимент немцы питали к Репину, в частности, к его «Запорожцам». За год с лишним Дмухайло создал бессчетное количество копий этой знаменитой картины, написал множество портретов жен немецких офицеров. С ним щедро расплачивались — едой, которой он кормил целую улицу... А когда Днепропетровск освободили, его арестовали и... приговорили к расстрелу. Как же — работал на немцев! Но те, кого он кормил, молчать не стали — в итоге расстрел заменили штрафным батальоном.
Он не мог вспоминать об этом без слез... Когда из 12 человек с задания возвращаются трое (и так каждый раз!), когда друг в намертво примерзшей к нему шинели умоляет бросить его и дать умереть спокойно... Вот как с этим можно жить? Но Наталка, сестра, еще во время суда в Днепропетровске сказала: «Ты выживешь»...
Действительно — первое серьезное ранение он получил, когда его перевели в действующую армию. «Слава богу, что не рука, — подумал он в тот момент. — А нога — ерунда. Стоять за мольбертом я и на костылях смогу». После госпиталя его оставили при штабе, где Иван Семенович организовал самодеятельный театр. Но аплодисменты звучали недолго — один из офицеров приревновал его к своей жене, и в результате — второй штрафбат...
Он никогда не писал войну. Единственная работа Дмухайло на эту тему есть в Могилеве, в музее Масленикова. Называется «Воспоминание». Там ни фигур, ни взрывов — один только красный цвет...
Изморось
Домой после победы он возвращался через Брест. Там встретил девушку... Брак был недолгим, родился сын, Евгений. Именно в Бресте — в здании вокзала я и увидела живопись Дмухайло впервые. Наш класс привезли на экскурсию в Брестскую крепость, но больше всего мне почему–то запомнилась эта картина...
Иван Семенович переехал в Гродно. Однако ему нужно было в Минск, где кипела художественная жизнь... Однажды он встретил Бялыницкого–Бирулю и показал ему свои холсты. Тот был очарован пейзажами Дмухайло. И сказал ему: «Вы лирик, не пишите больше сюжетных картин». Так он и сделал. До конца жизни писал пейзажи.
Коллеги его признавали. «Иван, ты тоньше меня, ты Есенин в живописи», — говорил ему Виталий Цвирко. Тем не менее в Минске Ивана Семеновича встретили без восторга — как неприятного конкурента... Поселился он в комнате (или, скорее, это был угол) на комбинате школы глухонемых, где когда–то что–то оформлял. Там же и рисовал... Достойная мастерская появилась, когда мы с ним уже были знакомы. Даже тогда кто–то продемонстрировал ему свою неприязнь — весь унитаз там был забит камнями...
Но бытовые вещи Ивана Семеновича как будто мало трогали. Ни машины, ни дачи у него никогда не было. Своим детям он покупал фортепиано и нанимал учителей. И мне говорил: «Когда–нибудь я обязательно научусь играть на пианино». Но всей его долгой жизни на это так и не хватило...
zavadskaja@sb.by
Советская Белоруссия №195 (24576). Суббота, 11 октября 2014.
