Домик в деревне

Художник Игорь Бархатков живет в деревне...

Художник Игорь Бархатков, хочется написать и его отчество — Антонович, живет в деревне. Этим он резко отличается от большей части коллег, избравших местом жительства Минск. Когда про Бархаткова думаю, то сразу представляю большой дом, снег, сугробы, ранние зимние сумерки, а летом ранние рассветы и долгие светлые дни. Игорь человек городской по месту рождения и образу мыслей. А вот жить уехал в деревню. Так поступали многие художники, как русские, так и французские. Вспомните знаменитую школу живописцев–барбизонцев. Они уехали из шумного Парижа в деревню, чтобы приблизиться к природе, траве, облакам, деревьям. Именно там, в деревне, и писали они свои полотна–пейзажи, которые сегодня украшают залы знаменитых музеев по всему миру...


Мы встретились и проговорили с Игорем три часа. Ясное дело — про искусство и место художника в современной жизни.


— Игорь, а почему ты не уехал за границу?


— Не было необходимости... В девяностые годы меня познакомили с известным голландским галерейщиком. Он посмотрел на мои работы и сказал, что такой живописи не видел. Взял с собой в Голландию несколько моих картин, на пробу... А буквально через пару дней позвонил и сказал, что будет покупать у меня все. Получилось, что там моя ниша оказалась свободной. Таких художников, как я, у них не было. Реалистическая школа была разрушена. Поэтому и у моих институтских однокурсников в Европе все пошло успешно. Ведь они умели писать и рисовать. На два года я и моя жена Лена подписали контракт с голландской галереей. Но мы там не жили. Ездили, отвозили работы.


— Работа с галереей отличается от того, что хочется делать самому для души?


— Я связан с нашей культурой и нашим пейзажем. Например, голландцы мне говорят, что у них тоже красивые пейзажи, вывозят в поле и показывают: ровная земля, а вдали одна ферма торчит. Или вот другой пейзаж. Гладкое поле и пятнадцатикилометровый ровный канал...


А Лена моя должна была там натюрморты писать — цветы. Мы говорим, что надо букет цветов для натюрморта. Они приносят шикарный букет. Лена начала писать, а букет через два дня завял. Надо новый. Жена две–три недели пишет один натюрморт...


А здесь, когда она выходит на пять минут в поле, то приносит охапки цветов. У нас в деревне лес сирени. Цветам даже полезно, когда их ломают, сирень еще лучше растет. (Смеется.)


Я пробовал и в Голландии, и в Австрии горы голубые писать. Только получается открытка туристическая «Привет из Альп»... Грустно это. Там я познакомился со стариком художником. Он мне свои работы показал. Два мазка — и горы у него живые... И я понял, что для того, чтобы так писать горы, надо родиться и прожить там целую жизнь.


А потом галереи начали диктовать свои условия. Это рисуй, а это не надо. А моей жене хризантемы нравятся, а розы она рисовать не любит... И мы с женой не могли дождаться, когда же наш контракт закончится.


Мне хорошо в деревне, хорошо в своем доме. Мы вложили все заработанные деньги и построили себе дом. Здесь я проснулся, вышел на крыльцо и мне хочется написать все, что увидел.


— А как ты решил стать художником?


— До десятого класса я им быть не собирался. Привлекали футбол и музыка... Как–то надо было заменить гитариста в ВИА — и меня выучили играть на гитаре за один месяц. Представляю эту картинку. Сижу дома, в двухкомнатной квартире, а мать у меня музыкант с классическим великолепным образованием... И ей доводится слушать все те пять аккордов на расстроенной гитаре. Я удивляюсь, как только она смогла вытерпеть это мое дриньканье...


Старший брат подсунул мне книгу «Жажда жизни» о Винсенте ван Гоге, и это меня добило. В музыке если играешь и один из музыкантов плохой, то и вся музыка будет неудачной. И в спорте если один игрок плохой, то на всей команде сказывается.


А в живописи художник всегда один на один с холстом. Сам за все в ответе. Но, скорее всего, если бы не живопись, то стал бы музыкантом. Очень люблю музыку.


— Что слушаешь?


— Ой, я родился в районе кирпичного завода — КЗ–2 (заразительно смеется). А слушаю барочную музыку. Несколько лет назад открыл для себя Глюка. Читал письма Михаила Врубеля к Мамонтову, где он предлагал ставить оперы Глюка на русской сцене.


— А в мастерской что слушаешь?


— Я в мастерской практически не работаю. Но когда идет дождь и работать на натуре не получается, то... Люблю очень Сергея Рахманинова. Когда учился в институте, то ходил почти на все филармонические концерты. Мне тогда жутко не хватало знаний. Помню, как от тебя с Адамчиком наслушался о поэзии Луи Арагона. Побежал и купил двухтомник поэта. И получается, что теперь я люблю и Александра Иванова с Павлом Кориным, и Матисса. И вот еще. Авангард двадцатых годов мне теперь нравится больше, чем все то, что делается сегодня.


— А почему это тебя, реалиста, понесло в авангард двадцатых годов?


— Да потому, что все это очень серьезно, остро, точно, адекватно той жизни. Вот читаю письма Семашкевича. Он просит, чтобы ему дали пять рублей, и он поедет на Север писать строительство железной дороги. Скажи, кто сейчас поедет?..


— Игорь, расскажи про отца.


— Мой отец был единственным учеником знаменитого художника Бялыницкого–Бирули. Мама — музыкант с очень хорошим образованием. Ее учителями были ученики Шаляпина. Отец учился и до войны, и после в Суриковском институте. А во время войны он подружился с Бялыницким–Бирулей и очень много писал вместе с ним на его даче «Чайка», приезжали в Беларусь и здесь писали.


Когда отец умер, то я понял, что таких людей, как он, нет. Теперь я собираю картины и работы таких художников, как он. Скромных, великих, но забытых, уничтоженных современниками.


— Тебе нравится Бялыницкий–Бируля?


— Я считаю его одним из лучших художников во всем мировом искусстве. Он пока не признан по–настоящему. Вот пример: на многих выставках он побеждал самого Левитана. И это было не в России, а за границей, на международных выставках. Он очень поэтичный и даже символичный. А культура живописи — фантастическая. Все дышит и поет на его полотнах...


Я не люблю художников наглых и позеров. Помнишь картину Ван Эйка «Чета Арнольфини»? Там подпись: «Бог сделал это через Ван Эйка». А наши современные живописцы любят утверждать, что каждый из них — Бог.


Вот Ибрагим Гембицкий. Учился во ВХУТЕМАСе у Фаворского, Гончарова. Это фантастический уровень. Когда видишь, что делалось здесь, в Беларуси, в 1922 или 1927 годах, то понимаешь, куда могло пойти наше искусство. Я собрал много его работ, почти все, что можно найти. Это — шедевры!


Я вспоминаю свое время, когда мы учились в институте. Мы же тогда бредили искусством. Говорили только про живопись. Спорили ожесточенно. С кулаками свою правоту защищали. А сейчас... Студенты–первокурсники свои сырые картинки по салонам продают. Разве это дело? Мы же мечтали о работах для Третьяковской галереи. Вот в чем разница между тем временем и нынешним.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter